В 2003 году заканчивается эксперимент в системе образования РФ по внедрению Единого государственного экзамена. Несмотря на серьезные сомнения, по-видимому, он будет одобрен: слишком большие деньги на его проведение были выделены из-за границы. Не завершив одну «реформаторскую» акцию, министерство подбрасывает другие. В целях разминки общественного мнения сегодня, к примеру, в коридорах министерства муссируется идея перехода учета знаний с пятибалльной системы на стобалльную. Как будто вузы столкнулись с невидалью: все студенты — лишь одни отличники, и выявить лучших из лучших сегодня — одна из острейших проблем. Вот такая напасть! В чем же причина столь фонтанирующей активности чиновников? На чем основываются его доводы и в чем их пагубность? На эти вопросы попытался ответить доктор исторических наук, профессор Омского государственного технического университета В.Д. Полканов. По его мнению, причина столь спорных новаций Минвуза — в технократическом мышлении его «мозгового центра».

     Как известно, стержнем развития цивилизации является научно-технический прогресс (НТП). Это бесспорная социальная аксиома, и с этим никто из разумных людей не спорит. Но, к сожалению, НТП навязывает человечеству технократическое мышление. Чем вредно подобное мышление? В основе его — всесилие техники, ее фетишизация, подчинение технике человека, недооценка человеческого фактора.

     Еще более вредно технократическое мышление в области политической, социально-управленческой. В лексиконе науки «Политология» существует понятие «технократия»; в грубом переводе — власть технических специалистов. Подобное властное конструирование предполагает управление обществом на основе технических и узкоспециальных критериев; возможность замены социально-политического решения рациональным техническим. В таком случае человек действительно становится придатком машины, «гайкой», причем игнорируются этические, нравственные, гуманистические измерения принятых решений. Пресловутый проект поворота рек (дискуссия о котором ныне вновь возрождается в результате буйного воображения мэра Москвы), загрязнение природы в угоду развитию промышленного производства, взрывы атомных станций и многое-многое другое — плоды чисто технократического мышления. В этой связи поражает своей точностью грустное признание академика В.А. Легасова — проектировщика чернобыльского атомного котла. «Главная причина аварии на Чернобыльской атомной электростанции в том, — утверждал он в своей предсмертной записке, — что инженеры и техники, эксплуатировавшие ее, стояли не на плечах Толстого и Достоевского, а таких же технократов, как они сами».

     Вирусом «технократического мышления» охвачены не только специалисты-управленцы с техническим образованием, но и гуманитарии. Взять хотя бы А.Чубайса, который во имя, казалось бы, порою разумной идеи, ломится на пролом, безжалостно, а иногда и по-иезуитски кощунственно глумится над людьми. К сожалению, эта методология «социального катка» становится мировоззренческой линией наших нынешних реформаторов-экспериментаторов, для которых люди всего лишь подопытные кролики в клетке. Причем при технократическом мышлении не учитываются традиции, обычаи, менталитет. А именно это игнорирование было основной причиной неудач как самых «продвинутых» реформ (Столыпинской, реформ Александра II), так и современно-одиозных: приватизации, «шоковой терапии» и т.д.

     Примерно такая же тактика явно прослеживается в действиях нынешнего Министерства образования. Увлекшись идеей во что бы то ни стало встроиться в ряды цивилизованных стран по технологии конструирования системы высшего образования и милостиво приняв долларовую подачку для проведения подобных «преобразований», вот уже который год министерство настойчиво и упрямо вносит диссонанс в работу вузов.

     Явно технократический запашок сквозит от главной затеи — Единого государственного экзамена (ЕГЭ). Стричь всех под единую гребенку, возвести уравниловку в благодетель (в адрес которой запущены, при критике советской системы, миллиарды демократических плевков) — таков замысел реформаторов.

     Основное же ноу-хау идеи ЕГЭ — тестирование. Название его основного носителя звучит подобно ржавому скрипу металла — контрольно-измерительные материалы. Однако машинная проверка знаний — эта технократическая похоть — не новь в нашей образовательной системе. Она, зайдя на пьедестал всеобщего восхваления в 70-е годы, тут же и провалилась. Машина никогда не заменит человека. Причем в российской (советской) системе образования преподаватель всегда был и сейчас остается центральной фигурой «очеловечения» самой сути обучения. К тому же цели выпускных школьных экзаменов и приема в вуз разные: у первого — проверка знаний выпускников, у второго — конкурсный отбор лучших в вузы с выверкой профессиональных наклонностей. Так что образование — дело тонкое, штучное, специфическое. Оно в своей сущности консервативно. И это его основной устой. Не получится ли так, как мы сегодня ехидно хихикаем над некоторым реформаторским зудом Н.С. Хрущева «догнать и перегнать Америку», например, в деле «кукурузации» всей страны...

     Как показывает опыт тестирования, несмотря на безусловный прогресс машинной техники, и сегодня выявляются серьезные сбои в оценке экзаменующихся. Скажем, у абитуриента плохой почерк. В этом случае возможны ошибки распознания. Плоско, например, написанная тройка воспринимается компьютером как единица. Множество и других нестыковок. Так, ЕГЭ выдвигается как «способ ввести государственное управление» системой образования. Это также благое пожелание. Только как быть с некой автономией вузов? А как быть с множеством апелляций? Когда тесты проверяются на месте - проще. При ЕГЭ нужно звонить или ехать в Москву. Или на листе (так называемых контрольно-измерительных материалов) будет выведено предупреждение: «Компьютеры без подозрений: денег не берут, не ошибаются, а потому претензии не принимаются...».

     Да, наверное, найдутся дисциплины, по которым можно в виде исключения проводить вступительные экзамены в вузы по тестированию. Хорошо тестирование и в играх по телевидению. Однако есть гуманитарные предметы (Отечественная история, политология, философия и т.д.), экзамен по которым в принципе не может проходить в форме ЕГЭ. Идеология ЕГЭ не подходит к общественным дисциплинам потому, что она направлена на отбор и «воспроизводство» общего, единого, среднего слоя людей, которые не научены мыслить самостоятельно, умело излагать свои доводы, глубоко анализировать факты; это люди-«зубрилки», нашпиговавшие свои головы различными фактами, цифрами, именами и т.д.; да это «ходячие энциклопедии», усидчивые, дисциплинированные люди — прекрасные исполнители чужой воли. Нужны они нам? Этот подход противоречит основополагающим принципам нашей образовательной системы — развивающемуся, проблемно-аналитическому обучению. Все же, как видится, главным продуктом современной системы образования должен быть не столько человек-специалист, а прежде всего человек-гражданин общества в широком смысле; человек думающий, творческий, с активной жизненной позицией.

     Может быть, с технологической точки зрения тестирование и по общественным дисциплинам имеет смысл (легкость проверки, меньшая психологическая напряженность абитуриентов: не знаешь, но можешь отгадать и т.д.). Однако в социальном плане — это путь деградации политической элиты, да и вообще молодого поколения, превращаемого в послушный электорат. Для такой молодежи достаточно выбросить лозунг: «Голосуй — не то проиграешь!» — и дело будет «в шляпе». Тестирование — это серьезный удар по дискуссиям и спорам, живому обмену мнениями. Это тот же путь, только в другой изящно-цивилизованной форме затыкания рта. На исторической неграмотности, склонности принимать все на веру, без раздумья и анализа во все времена спекулировали догматики и дилетанты, сегодня же дело более тонкое: идет осмысленная политическая диверсия из-за границы.

     Настораживает ныне и то, с какой завидной энергией пробивает министерство другую идею фикс — введение в высшее образование дистанционных технологий, уповая на широчайшие возможности компьютеризации и интеграции обучения. Как водится, в пример ставятся США, передовые страны Европы. Однако в неучет берется «маленькая» погрешность. Во-первых, нельзя упускать из виду экономические и культурные различия между Россией и теми государствами. Например, в американских вузах студенты получают знания в большей степени из печатных источников и из Интернета, нежели от преподавателя. Там 24-часовой бесплатный доступ в Интернет, компьютерные лаборатории общего пользования, модернизированные библиотеки с электронными системами учета. Вот когда достигнем такого уровня технического оснащения учебного процесса, тогда можно и посудачить: что к чему и кто кого? Сегодня же американцы тратят на науку и образование около 300 миллиардов долларов, это примерно в 5 раз больше, чем весь наш российский бюджет. И мечтать встроиться в быстрый автомобильный поток, когда ты едешь на телеге, — выставлять себя не только на смех, но и на погибель. Дело в том, что международное дистанционное обучение ныне для нас не только опасно своей технократичностью. Оно провокационно! Провокационно как в экономическом, так и в политическом отношении. Это прекрасный случай дармовой подготовки высококвалифицированных кадров для развитых стран.

     Не секрет, что на волне дистанционного обучения пробивается идея присоединения к Лиссабонской конвенции (принята в 1999 году и рассчитана до 2010 года) о признании документов об образовании, полученном в учреждениях не только высшей школы, но и средней профессиональной в масштабах всей Европы. Так технократизм цепкой хваткой связывает технологию обучения с далеко идущей идеей усиления «утечки умов»; подготовки студентов-космополитов; выжигания из их душ чувства патриотизма, долга служения своей стране. Однако министра образования РФ это не смущает, он озабочен лишь тем, что если мы не поддержим этот документ, «то нечего рассчитывать вписаться в общеевропейские тенденции». («Поиск», 2002, 20 сентября. С. 4.) А надо ли сегодня спешить? По данным Национального научного фонда США, в 1999 году из числа иностранцев, приехавших получать степень доктора, из 2187 китайских претендентов вернулись на родину лишь 10%, Индии из 888—10%, Южной Кореи из 738 —37%, Тайваня из 732—38%, Канады из 283—28%, Турции из 186—41%, Германии из 179—35%, Великобритании из 141—21 %. («Поиск», 2002, 14 июня. С. 14.) В данной подборке россияне отсутствуют. Но тайны в этом нет. Еще в 1998 году президент Российского совета ректоров академик РАН В.А. Садовничий заявил, что Россию уже покинули около 80% математиков и 50% физиков-теоретиков высшей квалификации... Причем сейчас уезжают не одиночки. Россию покидают целые кафедры, лаборатории, сложившиеся коллективы. (Бюллетень Министерства общего и профессионального образования РФ. 1998, № 8. С. 13.) Основной поток россиян также устремлен в США. Вот на кого работает Всемирная паутина технологического процесса. Этой «всемирной перекачкой мозгов» ныне обеспокоены даже ближайшие (и не хилые, как мы) друзья США. Недавно забило тревогу и приняло программу специальных мер правительство Германии.

     В этой связи работникам министерства неплохо было бы напомнить, что даже в весьма тяжелые послевоенные годы СССР первым запустил спутник, первым вывел на орбиту космический корабль с человеком на борту, первым запустил атомную электростанцию, первым построил атомный ледокол и т.д. Как видим, «железный занавес», которым сейчас пугают народ сотрудники Минобразования, тогда не мешал СССР быть в авангарде мирового прогресса. И не случайно. В то время преподаватель был ядром образовательной системы, достойным и уважаемым человеком. А главное — правительство не жалело денег на образование и науку. И дело шло в гору. Так что технология образовательного процесса — не панацея. Отщипни правительство чуточку (1—2%) от жирного денежного пирога воровски разбогатевших (хотя бы нефтяных) олигархов и влей деньги в финансирование образования, и все будет «о’кей!».

     Безусловно, насыщение учебного процесса умнейшей техникой, ее использование в оценке знаний — процесс объективный. Однако как всегда встает обычная проблема — «не выплеснуть бы с водой ребенка». Сегодня, к примеру, с буйным развитием технократического мышления не бредом становится идея «искусственного интеллекта». Уже кое-где на Западе появляется термин «искусственная интеллигенция». Это страшно. Человек может оказаться затворником технократических замашек, лишенных души, сознания, совести, человечности. Взять хотя бы навязшее сегодня в зубах клонирование. Прогрессивные ученые единодушны: если XX век проходил под знаком расцвета физики, техники, то наступившее столетие должно стать «столетием человека» — развитием личности, гуманитарных (а не технократических) начал в системе образования. А потому не надо копировать бездумно чужой опыт. Российские образовательные традиции и сейчас признаются и ценятся во всем мире. Система образования должна служить не только источником информации, но и мировоззрения. И долг наших ученых — отстаивать эту, традиционно российскую «социальную крепость».

  В.Д. ПОЛКАНОВ,
доктор исторических наук,
профессор ОмГТУ.