ОБЩЕИЗВЕСТНО, что ни одна революционная партия не обходилась без финансовой поддержки со стороны слоев, классово к партии не принадлежащих, но в собственных видах более или менее сочувствующих ее политическому курсу. Не секрет и то, что РСДРП(б) также пользовалась до революции «спонсорской помощью» некоторых либерально-буржуазных кругов, нуждавшихся в помощи пролетариата для ограничения царского самодержавия.

     Впрочем, в этом пункте дальнейшие пути временных союзников кардинально расходились. Российская буржуазия опасалась пролетарского движения значительно сильнее, чем всевластия царского режима. Поэтому и ее финансовая помощь социал-демократам всегда строго дозировалась и обставлялась целым рядом жестких политических условий ограничений. Главное из них состояло в том, что пролетариат не должен в политике выходить за рамки элементарных требований общедемократических «свобод и прав человека», предоставив решение дальнейших вопросов буржуазии. Как формулировали свыше ста лет тому назад авторы печально знаменитого «Credo», «рабочим — экономическая, либералам — политическая борьба». Из этой формулы вырос весь российский оппортунизм в рабочем движении — от «экономистов» и меньшевиков до ликвидаторов и отзовистов. Лишь большевики во главе с Лениным выдерживали твердый курс на гегемонию пролетариата в буржуазно-демократической революции. Отсюда и многочисленные коллизии между ними и спонсорами из буржуазного лагеря. Не раз и не два партии приходилось отказываться от самых «выгодных» финансовых предложений, коль скоро они покушались на ее политическую и идейную самостоятельность.

     Конечно, не все помогавшие партии были классово корыстны. Среди сторонников большевиков имелись весьма состоятельные люди, на деле порвавшие со своим классом и поставившие свои средства на службу освобождению рабочего класса. Первым крупным спонсором социал-демократической партии еще до ее официального оформления была Александра Михайловна Калмыкова (1849–1926), учительница воскресной школы для рабочих на Петроградской стороне, владелица книжного склада в Петербурге, служившего явкой тамошним марксистам. Именно она финансировала деятельность петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (1895 г.). Ее бескорыстная материальная помощь партии не прекращалась свыше двадцати лет — вплоть до 1917 года. Почти столько же времени партию поддерживал (особенно в критические для нее моменты) и старый знакомый Ленина еще с начала 90-х годов, сызранский мукомол Алексей Иванович Ерамасов (1869—1927). Были и люди, которым пришлось жизнью своей расплатиться за помощь революции. Среди них Николай Павлович Шмит (1883—1907), хозяин мебельной фабрики на Пресне, ставшей одним из центров московского вооруженного восстания в декабре 1905 года. После подавления восстания Шмит был арестован, а затем убит в Бутырской тюрьме. Свое состояние он завещал партии. Имя его до сих пор носит один из краснопресненских проездов.

     Но не об этих кристальных личностях здесь главная речь. Речь о тех случаях, когда спонсорская поддержка преследовала тайную, а часто и явную цель усиления буржуазного влияния на пролетариат и его партию. Ничто не ново под луной, и вопрос о том, как складывались деловые и политические взаимоотношения между большевистской партией и ее спонсорами из буржуазного лагеря, представляет сегодня не только академический интерес.

     В ИСТОРИИ ленинской партии было немало эпизодов, когда крупные политические размежевания сопровождались «финансовыми крахами». Все они протекали по одной и той же схеме. В известный момент спонсоры начинали диктовать партии линию поведения, выдвигать неприемлемые для нее политические требования. Партия отказывалась подчиняться диктату и, соответственно, немедленно лишалась финансовой помощи. Дальше, как правило, в кругах околопартийной интеллигенции тут же начинался стон и вой о том, что «раскольники-ленинцы» губят-де партию, изолируя и оставляя ее без широкой «общественной» (читай: финансовой) поддержки. Те, кто без оной поддержки уже и помыслить не мог своей дальнейшей политической карьеры, откалывались, а ленинцы шли дальше своим путем.

     Первый крупный такой эпизод относится к периоду становления газеты «Искра» и журнала «Заря». Летом 1900 года Калмыкова передала возвратившемуся из ссылки Ленину на первые расходы по изданию газеты «Искра» и журнала «Заря» 2000 рублей, с которыми он и уехал за границу. На них были выпущены первые номера газеты и журнала. Но этого было, конечно, недостаточно.

     Для понимания дальнейших событий следует иметь в виду, что приемным сыном Калмыковой был небезызвестный П.Б. Струве — будущий «легальный марксист», а затем один из лидеров кадетской партии, участник сборника «Вехи», ярый враг Октябрьской революции и Советской власти. А товарищем Струве по гимназии оказался А.Н. Потресов — будущий член редакции «Искры», впоследствии видный меньшевик-ликвидатор. Именно Потресовым, судя по всему, и была разработана схема дальнейшего финансирования «Искры» и «Зари». Предполагалось, что деньги будут поступать через Струве, имевшего широкие связи в кругах либеральной буржуазии. В обмен на это организация «Искры» должна была выпускать, транспортировать и распространять в России журнал «Современное обозрение», редактором и полным хозяином которого должен был быть сам Струве. При этом он настаивал на том, чтобы «Искра» не имела права использовать в своей работе материалы, поступающие в «Современное обозрение». После острых дебатов соответствующий договор был заключен в конце января 1901 года.

     Ленин с самого начала выступил категорически против подобной схемы. Вот, что писал он по этому поводу Плеханову, предлагая расторгнуть договор: «Дело ясное: конкуренция направляется против «Искры». Нас будут заваливать материалом, мы будем бегать по исполнению поручений Иуды (конспиративная кличка Струве. — А.Ф.), который своим хозяйничаньем в «Современном обозрении» (дело очевидное, что хозяин, и хозяин полный, будет там он, ибо у него деньги) сделает великолепную либеральную карьеру и попытку оттереть «Искру». Мы будем бегать, хлопотать, корректировать, перевозить, а его сиятельство г. Иуда будет главным редактором наиболее влиятельного (в широком так называемом «общественном» мнении) журнальчика. А «романтическое» утешение можно предоставить этим правоверным: пусть называется «Приложение к социал-демократическому журналу «Заря»», пусть утешаются словечками, а я пока заберу в руки самое дело. Спрашивается, неужели пресловутая «гегемония» социал-демократии не окажется при этом простым лицемерием?».

     Ленин сразу разглядел в условиях Струве схему, и по сей день практикуемую разного рода спонсорами для подминания под себя оппозиционных партий: вы утешайтесь вывеской, а мы под ней будем делать свое собственное дело. Ленин остался в тот момент в меньшинстве: «Если большинство выскажется за, — я, конечно, подчинюсь, но только умыв наперед свои руки». Именно Плеханов настоял на подтверждении договора. Однако соглашение осталось тогда нереализованным. Ленин, очевидно, все-таки добился своего и не допустил, чтобы немногочисленные людские и организационные ресурсы «Искры» тратились на выпуск и распространение либерального издания. Произошел окончательный не только идейный, но организационный разрыв социал-демократии с «легальным марксизмом». Но сразу же вслед за этим наступил тяжелый финансовый кризис «Искры». Вся ленинская переписка этого периода пронизана одним лейтмотивом: «денег нет!». Ставится первая общерусская социал-демократическая газета, а существует она буквально на подножном корму, и никто не гарантирует, что для выпуска следующего номера найдутся средства. Помимо печатания газеты основную часть средств поглощала транспортировка. Например, переправка через границу двух чемоданов с двойным дном обходилась в 100 рублей.

     Деньги собирались отовсюду понемногу. Но в конце концов положение более или менее стабилизировалось. 3 ноября 1901 года Ленин сообщал Плеханову: «Финансы у нас теперь «упорядочены». (Не знаю, говорили ли или писали ли Вам, что у нас вообще теперь сравнительно хорошие виды на периодические солидные поступления — вроде тысячи рублей, полученной на днях, — так что с присылками из России мы рассчитываем продержаться minimum 2—3 года, несмотря на общий рост расходов)». По многим косвенным признакам можно предполагать, что устроил дело и контролировал финансовые потоки по-прежнему Потресов. Деньги поступали от издателя Д. Жуковского, о котором почти ничего не известно кроме того, что одновременно с «Искрой» он финансировал и издания Струве. Он представлял, очевидно, либерально-оппозиционные круги, не желавшие «класть все яйца в одну корзину». Потому и помощь была строго дозированной, а потом и вовсе сошла на нет. Менее чем через год Ленин вновь констатирует: «В кассе всего около 100 руб., но достать, понятно, достанем». Минуя Потресова, он лично обратился за помощью прямо к Калмыковой и получил от нее сумму, необходимую для продолжения выпуска газеты.

     В таких мытарствах шло все дело издания «Искры» вплоть до Второго партийного съезда. Тем не менее, именно этот период характеризуется в воспоминаниях современников как наиболее стабильный в финансовом отношении за все дореволюционные годы. Предстояли более лихие времена.

     ВТОРОЙ съезд РСДРП завершился, как мы помним, расколом на «большинство» и «меньшинство». Однако деятели, оставшиеся в меньшинстве на партийном съезде, желали, тем не менее, быть в большинстве в Центральном Комитете и редакции Центрального Органа партии. И чтобы добиться своего если не мытьем, так катаньем, прибегли к открытому саботажу работы и бойкоту партийного руководства. Политическая сторона событий широко известна, но была и другая — финансовая, о которой известно значительно меньше.

     Поскольку под контролем меньшевиков (в лице Потресова) оставались основные источники финансирования, то для ревизии решений съезда они прибегли к самому легкому, на их взгляд, способу — грубому финансовому давлению. Не хотите отдать нам большинство в ЦК и в ЦО, то и шиш вам с маслом вместо денег! Ленин описывает ситуацию в одном из писем того периода: «И теперь — в награду за скандал, за отрезание Старовером (Потресовым. — А.Ф.) одного крупного денежного источника — взять их в редакцию! К чему тогда партийные съезды, если дела вершатся заграничным кумовством, истерикой и скандалами??». Отчаянно колебался Плеханов. Убеждая его, Ленин взывал к Уставу и партийной этике: «Считаете ли вы нормальным и допустимым, чтобы оставшиеся в меньшинстве члены партии отстранялись от работы в ЦО, от поддержки ЦК и повиновения ему, от поддержки партии денежными средствами и так далее?». Плеханов отвечал на уровне этики обывательской: бывают, мол, такие скандальные жены, которым проще уступить, чем прибегать к «публичным оказательствам»… В тот же период Ленин писал Калмыковой: «Насчет «материальных средств», о которых Вы упоминаете, неважны наши дела теперь, спору нет, и источники калифорнийские ухнули. Но, в случае чего, вынесем и крайнюю нужду, лишь бы не дать ломать всей многолетней работы».

     Именно ради налаживания общепартийной работы Ленин пошел на серьезную уступку Плеханову: ладно, пусть ЦО принадлежит меньшевикам, а ЦК — большевикам, быть может, таким путем действительно удастся достичь «баланса интересов»… Ленин уходит из редакции «Искры» и кооптируется в ЦК. Но это не производит на меньшевиков ни малейшего впечатления. Чувствуя свое финансовое превосходство, они полагают, что теперь-то им все дозволено. По Уставу на ЦК лежит обязанность финансировать редакцию — грех не воспользоваться такой возможностью. И уже в начале 1904 года Ленин пишет другим членам ЦК: «У нас нет денег. ЦО заваливает нас расходами, явно толкая нас к банкротству, явно рассчитывая на финансовый крах, чтобы принять экстренные меры, сводящие ЦК к нулю… Мартовцы имеют, очевидно, свой военный фонд и ждут только удобного момента для переворота (момента вроде финансового краха — мы без денег). Я в этом не сомневаюсь». И действительно, как вскоре выяснилось, у меньшевистской «Искры» была своя «черная касса» на основе вышеупомянутых «калифорнийских источников».

     А Мартов между тем лицемерно недоумевал: в чем же дело, откуда такие финансовые трудности? Ведь денежные источники Центральному Комитету прекрасно известны, стало быть, он просто не умеет хозяйствовать! «Да, — отвечал Ленин, — они известны, но дело не в известности, а доступности их. Мне известно, что в год один источник мог бы дать до 10 тысяч, другой до 40, но от этого не легче, так как они мне недоступны. В превращении этих источников из доступных в недоступные и выражается то пресечение денежных средств, которое является абсолютно недопустимым приемом партийной борьбы».

     Перед таким «наездом» заколебались и многие члены ЦК, стали все больше склоняться к полной сдаче. «Я думаю, — кипел негодованием Ленин, — что у нас в самом деле в ЦК бюрократы и формалисты, а не революционеры. Мартовцы плюют им в рожу, а они утираются и меня поучают: «бесполезно бороться!»…» Как бы субъективно ни объясняли примиренцы свою позицию, факт остается фактом: на поклон к меньшевикам они отправились в разгар инспирированного этими самыми меньшевиками тяжелейшего финансового кризиса.

     Большевикам не оставалось иного выхода, кроме образования особого Бюро комитетов большинства, издания своего органа (газеты «Вперед») и подготовки Третьего съезда. И вновь все упирается в финансы. Ленин припоминает всех старых знакомых и пишет в Сызрань Ерамасову: «Если я ни разу не обращался еще к Вам с специальной просьбой, то это потому, что крайности не было, а в Вашей поддержке, насколько это для Вас возможно, я был уверен. В настоящее время наступает момент крайности, момент до того серьезный, что я и не мог раньше предполагать ничего подобного. Наше дело грозит прямо-таки крахом, если мы не продержимся при помощи чрезвычайных ресурсов по меньшей мере полгода. Вот почему я и обращаюсь теперь к Вам с настоятельнейшей просьбой выручить нас и добыть нам эту поддержку». Одновременно он пишет А.А. Богданову, Р.С. Землячке и М.М. Литвинову, поехавшим в Россию добывать деньги: «Оттягивать заграничный орган большинства (для которого недостает только денег) непростительно. В этом органе вся суть, без него мы идем к верной, бесславной смерти. Во что бы то ни стало, ценой чего угодно надо достать деньжонок, хотя пару тысяч что ли, и начать немедленно, иначе мы режем сами себя… Издавать что-либо в России, входить хоть в какие ни на есть сделки с поганой сволочью из ЦК — значит уже прямо предательствовать… Это прямо позор и безобразие: поехали за деньгами для органа, а занялись черт знает какими говенными делами». И еще в тот же адрес: «Помощь в первые месяцы нужна дьявольски, ибо, если не будет аккуратного выпуска, то вся позиция большинства понесет гигантский, едва поправимый удар. Не забывайте этого и тащите (особенно с Горького) хоть понемногу».

     ТАК на горизонте появилась личность, сыгравшая исключительную роль в деле становления большевистской партии. Горький и его гражданская жена, актриса Московского художественного театра М.Ф. Андреева, были лишь посредниками между партией и знаменитым текстильным фабрикантом и меценатом Саввой Тимофеевичем Морозовым (1862—1905). Его финансовая помощь большевикам накануне первой русской революции оказалась как нельзя более кстати не только и даже не столько партии, сколько русской буржуазии. Без пролетарского революционного натиска на самодержавие 1905 года она не имела бы уже в следующем году и десятой доли тех политических прав и свобод, которые принесли ей всеобщая октябрьская стачка и декабрьские баррикадные сражения. К сожалению, Морозов этого уже не увидел. Он трагически кончил жизнь в мае 1905 года на французском курорте в Каннах, куда сослали его родичи, стремившиеся учредить над Саввой опеку, пока не все его капиталы ушли на дело революции. Что это было — самоубийство или убийство — до сих пор не вполне ясно.

     И все же, несмотря даже на эту помощь, партия постоянно пребывала в финансовых затруднениях. Например, для того чтобы завершить работу Пятого (Лондонского) съезда РСДРП весной 1907 года, пришлось сделать заем у английского мыловаренного промышленника Дж. Фелза с обязательством выплатить долг к 1 января 1908 года. Поражение революции помешало это сделать. И только лишь после 1917 года Советское правительство через Л.Б. Красина вернуло долг наследникам Фелза, получив обратно заемное письмо, подписанное всеми участниками съезда. (Злые языки утверждают, что возврат долга Фелзу был вовсе не нужен — на самом деле он соблазнился автографами всех крупнейших русских революционеров.)

     В поисках средств приходилось прибегать к экстраординарным мерам. Так, в разгар революции решением Четвертого Объединительного съезда РСДРП (1906 г.) были разрешены вооруженные экспроприации средств государственной казны (но ни в коем случае не частного имущества!). Самой знаменитой — тифлисской — экспроприацией царского казначейства руководил легендарный Камо — Симон Аршакович Тер-Петросян (1882—1922). Нынешняя молодежь, к сожалению, уже почти ничего не знает об этом замечательном революционере-практике. Приходится пока разъяснять в двух словах. Все знают, кто такой Эрнесто Че Гевара. Так вот, Че Гевара — это всего лишь один из латиноамериканских подражателей нашего Камо.

     О длинной детективной истории, связанной с этим эпизодом революционной борьбы, вспоминала Н.К. Крупская: «В июле 1907 года была совершена экспроприация в Тифлисе на Эриванской площади. В разгар революции, когда шла борьба развернутым фронтом с самодержавием, большевики считали допустимым захват царской казны, допускали экспроприацию. Деньги от тифлисской экспроприации были переданы большевистской фракции. Но их нельзя было использовать. Они были в пятисотках, которые надо было разменять. В России этого нельзя было сделать, ибо в банках всегда были списки номеров, взятых при экспроприации пятисоток. И вот группой товарищей была организована попытка разменять пятисотки за границей одновременно в ряде городов. Знал об этом, принимал участие в организации этого размена провокатор Житомирский. Тогда никто не знал, что Житомирский — провокатор, и все относились к нему с полным доверием. А он уже провалил в это время в Берлине т. Камо, у которого был взят чемодан с динамитом и которому пришлось долго сидеть потом в немецкой тюрьме, а затем германское правительство выдало Камо России. Житомирский предупредил полицию, и пытавшиеся произвести размен были арестованы». Вызволяла семерых арестованных большевиков, среди которых был, например, Н. А. Семашко — впоследствии первый советский нарком здравоохранения, — вся европейская социал-демократия. И вызволила! Однако деньги так и не удалось использовать: в начале 1910 года Ленину и Крупской пришлось сжечь все оставшиеся пятисотки в печке.

     С сожжением злополучных пятисоток связан третий крупный эпизод в истории финансово-политического противостояния большевизма с «дружественным капиталом». Причем «капитал» был на первый взгляд куда более чем дружественный.

     Предыстория вопроса такова. В январе 1910 года была предпринята последняя попытка восстановить организационное единство партии, растерзанной после поражения революции, с одной стороны, ликвидаторами, а с другой — отзовистами. Был восстановлен единый ЦК, в связи с чем большевистская фракция самораспустилась и передала свою типографию и кассу на общепартийные нужды. Но не прямо, а в руки «держателей», трех авторитетнейших немецких социал-демократов — Каутского, Меринга и Цеткин. Эта комиссия и должна была определять, какие нужды общепартийные, а какие — нет. Два года тянулась игра в «объединение» партийных и антипартийных элементов. Все это время ликвидаторы срывали любую нелегальную партийную работу, теша себя иллюзией, что при царизме возможна «открытая рабочая партия». И к началу 1912 года большевики и часть меньшевиков-партийцев, убедившись в полной бесперспективности «единства» с ликвидаторами, восстановили партию и ее ЦК на Пражской партийной конференции.

     Естественно, встал вопрос и о возврате партийных денег в распоряжение нового ЦК. Но длительные переговоры Ленина с тремя «держателями» ни к чему не привели. Партии в очередной раз, причем уже от имени немецкой социал-демократии, был предъявлен финансовый ультиматум: либо продолжение игр в «единство» с ликвидаторами, либо шиш вам!

     Конечно, и этот ультиматум был отвергнут. Более того, в условиях начавшегося в России революционного подъема партия сумела значительно снизить свою зависимость от буржуазно-либеральных спонсоров и организовать финансирование на принципиально иной основе. Началась постановка массовой легальной рабочей печати, поддерживаемой в первую очередь самим рабочим классом. Огромную роль сыграла здесь «Правда», ставшая не только идейно-политическим и организаторским, но и финансовым центром движения. Открытые сборы на «Правду» постоянно росли и в начале 1914 года достигали в среднем пяти тысяч рублей в месяц. При этом пожертвования от рабочих составляли почти 90% общей суммы.

     Дальнейшему развитию помешала Первая мировая война, отнявшая у партии всякие возможности легальной деятельности. Наступил период последнего и, пожалуй, самого тяжелого подполья.

     ИМЕННО этот период жизни партии подвергается сегодня наибольшей фальсификации и клевете со стороны западной и доморощенной антикоммунистической пропаганды. В дело пущены гнусные небылицы, исходящие от заведомых провокаторов и фальсификаторов. На все лады муссируется выдумка спецслужб Антанты о том, что во время войны большевики существовали будто бы исключительно за счет германского генерального штаба, а потом на «немецкое золото» сумели даже устроить революцию…

     Главной и по сути единственной «доказательной базой», «свидетельствующей» о «шпионстве» Ленина и ряда других большевиков, по сей день остаются так называемые «документы Сиссона», опубликованные в США еще в 1919 году. Дело было так. Сразу после Октябрьской революции в Советскую Россию в качестве представителя американского «Комитета общественной информации» приехал некто Эдгар Сиссон — разведчик под прикрытием журналистского удостоверения. Он имел личное поручение президента США Вильсона любой ценой раздобыть доказательства того, что Ленин — «немецкий агент». И раздобыл. В марте 1918 года он купил за 25 тысяч долларов (около трех миллионов по нынешнему курсу) у некоего Семенова (Когана) толстую пачку «подлинных документов», составленных будто бы «в Берлине и в Смольном», которые Семенов добыл якобы с «риском для жизни». В пачке было «всё!» — фамилии, адреса, явки, пароли, суммы, номера счетов и т.д. и т.п. Приобретя «документальные доказательства», этот даже не владевший русским языком агент незамедлительно отбыл восвояси.

     Ничтожность сих «документов» с самого начала не вызывала сомнений ни у одного знающего специалиста. К примеру, британский разведчик Брюс Локкарт, работавший под дипломатической крышей в России в 1918 году, так отзывался о «научном подвиге» Сиссона: «Самым выдающимся подвигом этого господина явилась, впрочем, покупка пакета так называемых документов, которыми не соблазнилась даже наша разведка, до того они были грубо подделаны». «Качество» этих бумаг было таково, что сразу после публикации их оригиналы были запрятаны так далеко, что долго считались «пропавшими». Обнаружились они лишь в начале 50-х годов. Тогда их и подверг тщательному исследованию известный, долго работавший в России и хорошо знавший русский язык американский дипломат и историк Дж. Кеннан, опубликовавший в 1956 году статью на эту тему (Kennan G. The Sisson Documents. — Journal of Modern History. Vol. XXVIII. P. 148. № 2. P. 130—154).

     Кеннан обратил внимание не только на те несообразности, по которым «документы» Сиссона признавались подделкой всеми компетентными разведчиками и историками того времени: например, «документы германского генштаба» оказались написанными на хорошем русском языке и датированными старым стилем (фальсификатор, очевидно, даже не подозревал, что в Европе живут по григорианскому календарю) и т.п. Все это, конечно, сущие мелочи для «историков», вроде Фельштинского, Волкогонова, Афанасьева, Баткина или Радзинского. Им на это наплевать. Но, работая с подлинниками, Кеннан первым установил еще один факт действительно кардинальной важности, наплевать на который сложновато: бумаги, помеченные Берлином и помеченные Петроградом, напечатаны на одной и той же пишущей машинке. После такого открытия все дальнейшие вопросы отпадают сами собой.

     Нашлись и честные русские историки, которые все-таки раскопали, кто, где, как и когда сработал все эти фальшивки, пользуясь поддельными угловыми штампами и пятью разными машинками. Фальсификатором оказался мелкий петроградский журналист и авантюрист с именем и фамилией, не снившимися самому Остапу Бендеру, — Фердинанд Оссендовский. Всех интересующихся подробностями этой авантюры отсылаю к двум книгам: В. Старцев. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПБ., 2001; Г. Соболев. Тайна «немецкого золота». СПБ. — М., 2002. Но даже и после одной только публикации Кеннана пользоваться «документами» Сиссона в качестве источников могут либо круглые дураки и невежды, либо заведомые мерзавцы. Тем не менее, пользуются и по сей день (хотя и трусливо «забывают» упомянуть «первоисточник»), срывая аплодисменты невежественной телепублики типа Киселева и Познера…

     О реальном же состоянии большевистских финансов во время войны можно судить хотя бы по двум ленинским письмам. В октябре 1916-го он пишет Шляпникову: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем». И прося поторопить Горького и Бонч-Бруевича с присылкой гонорара за написанные уже брошюры и устроить переводы, он прибавляет: «если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне». А 16 января 1917 года, то есть когда, согласно «документам» Сиссона, Ленин уж точно должен был купаться в «немецком золоте», он сообщает Инессе Арманд: в случае втягивания Швейцарии в войну «партийную кассу я думаю сдать Вам (чтобы Вы носили ее на себе, в мешочке, сшитом для сего)».

     Так что ленинская партия победила в революции не благодаря мифическому «золоту», а благодаря тому, что верно выражала в своей политике коренные интересы большинства населения России. Нет, она не отказывалась и от спонсорской помощи. Но она никогда не ставила финансовые и политические аргументы на одну доску, не считала их равновеликими и взаимозаменяемыми величинами. И уж тем более не поддавалась финансовым ультиматумам, а от тех, кто был к этому склонен, освобождалась без колебаний. Сегодня в России мы переживаем тот смутный период, когда вера в политическое всесилие денежного мешка особенно велика. У иных «партий» ничего другого, по сути, и не имеется. Но в этом и залог грядущего краха «политической коммерции». Время обязательно расставит все по своим местам. Порукой тому — исторический опыт РСДРП(б) и ее либеральных оппонентов.

  Александр ФРОЛОВ