| "СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" | N 57 (12400), четверг, 29 мая 2003 г. |
|
«Настоящая тайна всегда открыта для всех, просто не все это видят, пока кто-нибудь, догадливый или осведомленный, не назовет ее по имени»: роль «догадливого» скромно отводит своей персоне известная поэтесса и писательница Л.Васильева (в дальнейшем Л.В.). На сей раз она открыла нам «Тайну Александра Пушкина» в книге «Жена и муза» (ACT, M., 1999, 2002). Героиней книги является императрица Елизавета Алексеевна, представленная в двух ипостасях: как жена императора Александра I (I часть книги) и как муза Поэта (II часть), мы коснемся только второй части. Жанр книги обозначен автором как «ПУШКИНОЧУВСТВОВАНИЕ» (в пику пушкиноведению), претендующий «на понимание, ощущение, догадку, предположение и, конечно, предчувствие». Иными словами, автор оставляет за собой право на полную свободу действий, в чем мы далее убедимся. «Тайна Пушкина» — это еще один вариант версии «царской» любви Поэта, в основу которой положен постулат: «У величайшего поэта не могло не быть ОДНОЙ, недостижимой Беатриче, Лауры, Эвридики», он любил «ОДНУ с юности до смертного часа». Этой «ОДНОЙ» для Пушкина была императрица Елизавета Алексеевна (ER— Елизавета Regina), которая «выполнила космическое предназначение, став музой Пушкина». Такая четко обозначенная заданность неизбежно предопределила необъективность подхода автора к анализу жизни и творчества Поэта во всех их проявлениях, которые насильно втискивались в прокрустово ложе версии. Это проявилось либо в замалчивании очевидных явлений, либо в их грубом искажении или превратном толковании, либо просто в безудержном фантазировании. Поясним сказанное на примере стихотворения «Прощание» (1830): В последний раз твой образ милый
«...Пушкинисты утверждают, что в некоем предварительном списке стихотворений поэт обозначил эту героиню шифром EW... Легче всего пушкинистам предложить в героини стихов Елизавету Воронцову, не замечая, что ОНА (ER. — B.M.) «могильным сумраком одета», т.е. мертва, а Воронцова танцует где-то на балах. Эти стихи — прощание с ER перед заточением в женитьбу...». Если бы Л.В. последовала совету С.М. Бонди: без предвзятости «вдуматься и вчувствоваться» в содержание текста, то она должна была бы признать, что первая строфа есть воспоминание о некогда пережитом ВЗАИМНОМ СТРАСТНОМ ЧУВСТВЕ, что даже при самой богатой фантазии не может быть связано с ER. Поэтому ПОЭТЕССА Л.В. не замечает этой строфы, делает вид, что ее как бы не существует. А смысл метафоры «могильным сумраком одета», выражающий состояние Поэта, что совершенно ясно следует из текста, Л.В. искажает, связывая его со смертью ER, что никак не согласуется с текстом. Кстати, позднейшие исследования подтвердили вывод Б.В. Томашевского (1924), о котором столь небрежно высказалась Л.В.: стихотворение действительно посвящено Е.К. Воронцовой. Книга способна увлечь читателя. Это достигается изобилием редких цитат, событий, дат, имен, метафор, эпитетов, подборок стихотворений Поэта — все это создает иллюзию достоверности, сквозь плотную завесу которой трудно распознать, где правда, а где вымысел и откровенная подделка. Удивляет плохо скрываемое пренебрежительное отношение к пушкинистике: «как только Пушкин становится наукой, он замирает», а само понятие «пушкинист» чаще упоминается с негативным оттенком. За всем этим видится откровенная претензия на монопольное владение пушкинской темой, когда труд не одного поколения ученых подвергается, мягко говоря, сомнению, сопровождаясь квалификациями типа «при хорошей пушкиноведческой подтасовке...» или «Она (Бакунина. — В.М.), как палочка-выручалочка, всегда появляется там, где пушкинистика ничего не может объяснить». В результате читатель, неискушенный в тонкостях жизни и творчества Пушкина, принимая все за чистую монету (это не голословно: я провел небольшой опрос среди читавших), получает совершенно искаженнее представление о природе пушкинского гения, постичь которую по Л.В. «можно, отворяя ключом любви к ER все его творения — от начала до конца жизни». В одном я бы согласился с мыслью автора: «...читателю нужны факты и доказательства». Последуем этому совету: рассмотрим ряд сюжетов книги, в которых качество «фактов» и «доказательств» видно невооруженным глазом.
Царское Село. Лицей. Л.В.: «Знаменитые пушкинские строки сами по себе кое-что выдают: В те дни, в таинственных долинах,
...муза стала являться ему... — признак настоящего поэта. Почувствовал прилив вдохновения, и это была ОНА... Весной 1812 года ER приехала в Царское Село». Т.е. по Л.В. ОНА появилась весной 1812 года. Но у Пушкина ОНА появится только спустя три года, летом 1815-го: Мои стихи дарю забвенью.
И осенью: К груди поникнув головою,
В чем причина трехгодовой «отсрочки»? У Л.В. мы не найдем ответа — это деталь, не заслуживающая ее внимания. Нам же поможет разобраться в этом вопросе запись в дневнике Пушкина от 29 ноября 1815 года: Итак, я счастлив был, итак я наслаждался,
Последующий текст исключительно важен: это — КЛЮЧ к лицейской лирике, здесь загадочная ОНА обретает ИМЯ. Это — Екатерина Бакунина, сестра лицейского товарища Александра Бакунина, предмет воздыханий Поэта с мая 1815 по осень 1816 года. «Я щастлив был... Нет, я вчера не был щастлив, поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу, ее невидно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!.. Как она мила была, как черное платье пристало к милой Бакуниной...» Л.В. утверждает, что этот эпизод связан с ER. Для правдоподобия придает описанию вид хроники: «27 ноября. Александр I въезжает в Петербург. Приехавшая накануне (26 ноября. — В.М.) ER передает двору его распоряжения и т.д.». 28 ноября «Вдвоем они уезжают в Царское Село...», а Пушкин в этот день «поутру» маялся в ожидании встречи с ER. Надуманность доводов Л.В. потрясает: Бакунина — это вовсе не Бакунина, а «ПОДМЕНА, заслонившая Ее имя»; императрица после более чем годового отсутствия в России, не успев наглядеться на супруга (они вернулись порознь: она из Бадена, он — с Венского конгресса), прибыв в Царское Село, сразу поспешила в Лицей (зачем?!); черное платье — это траур «по только что умершему ПРИНЦУ Брауншвейгскому, мужу умершей сестры Марии». Но... Не могло быть траура спустя пять с половиной месяцев после гибели ГЕРЦОГА (!) Брауншвейгского 16 июня в битве при Флерю, за два дня до битвы при Ватерлоо. Не могло быть ER в Лицее 28 ноября, т.к. ее и императора в этот день не было ни в Царском Селе, ни даже в Петербурге. Согласно авторитетным источникам (Камерфурьерский журнал за 1815 год «Приезд Государя Императора и Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны из чужих краев» и газета «Санкт-Петербургские ведомости», 1815, №№ 97, 98), ER прибыла в Петербург во вторник 30 ноября, а Александр I — в среду 1 декабря. Из тех же источников известно, что «венценосная чета» по возвращении в 1815 году вообще не посещала Царское Село, и траур при дворе не объявлялся. И, таким образом. БАКУНИНА ОСТАЛАСЬ САМОЮ СОБОЙ, а не «подменой». 28 ноября было воскресенье, день визитов родственников, и Екатерина Бакунина приехала к брату, в черном платье — ведь декабрь на носу, снег уже. Согласно «Ведомостям лицея», мать и дочь Бакунины в 1815 году посетили Лицей 17(!) раз.
Л.В.: «Последним пушкинским стихотворением 1815 года были стихи «К живописцу» — точный словесный портрет Елизаветы Алексеевны, стоит взглянуть на некоторые ее писанные маслом портреты, чтобы убедиться в этом: Дитя харит и вображенья,
Как же хочется юному влюбленному произнести Ее настоящее имя! Сказать всем, КОГО он полюбил. И как же это невозможно». Почему же невозможно? Возможно. Друзья назвали. «Первый друг« Иван Пущин (Л.В. доверяет ему, т.к. «Куда естественнее верить Пущину, который знал мечты и звуки соседа за стенкой почти как свои») приводит в «Записках о Пушкине» первую строфу стихотворения «К живописцу», сопровождая ее таким комментарием: «Пушкин просит живописца (Алексея Илличевского. — В.М.) написать портрет К.П. Бакуниной (Катерина. — В.М.), сестры своего товарища. Эти стихи — выражение НЕ ОДНОГО ТОЛЬКО ЕГО страдавшего тогда сердечка». Об этом эпизоде вспоминает и другой товарищ — Сергей Комовский: «...первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина К.П. Бакунина). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан, очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием «К живописцу». Алексей Илличевский написал ответ «От живописца»: Всечасно мысль тобой питая,
И это об императрице? Нет, каковы лицейские юнцы! Так друзья Поэта поведали нам, что первая его любовь в пору «лицейских ясных дней» была Екатерина Павловна Бакунина. Именно к ней обращены около двух десятков лирических стихотворений 1815—1816 гг., так называемый «Бакунинский цикл». Его открывает «Мое завещание», май 1815-го; замыкает цикл — «Наслаждение», осень 1816-го. Л.В.: «Пушкин как будто бы был влюблен в нее (Бакунину. — В.М.) осенью 1816 года, но позднее она никак не появлялась в его жизни и поэзии». В поэзии это не так: хотя чувство угасло к концу 1816, отголоски его звучат перед выпуском в 1817-м: Я знал любовь, но не знавал надежды,
(«Князю А.М.Горчакову»). И с тихими тоски слезами
(«В альбом Пущину»). ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ПРОШЛА, угасла, осталась воспоминанием: ведь это о Бакуниной. Но Л.В. «не заметила» этого. В Бакунину одновременно были влюблены трое. Двух мы уже знаем: Пушкин и Пущин. Кто же третий? Спустя восемь лет после выпуска, в Михайловском, Пушкин вспоминает в десятой строфе рукописного варианта «19 октября», написанного к лицейской годовщине: ...Ты наш КАЗАК и пылкий и незлобный,
«КАЗАК» — это лицейское прозвище Ивана Малиновского, и эта строфа посвящена ему. Теперь мы знаем всю троицу: Пушкин, Пущин, Малиновский. Последние два стиха Л.В. тоже упоминает, но относит их, разумеется, к ER. И, наконец, в 1830 году Пушкин в последний раз отдает дань памяти своей первой любви в рукописном варианте восьмой главы «Евгения Онегина», вторая строфа: Когда в забвеньи перед классом
«...черты живые / Прелестной девы...». Да неужели это об императрице! Почему бы и нет? У Л.В. на с. 320 находим: «Объятия любви, страсть и желание «близ милой засыпать»... Мечтам поэта нет границ, фантазию его не поймаешь: захочет и увидит Ее так, как в жизни никогда не может быть». Да! Действительно, фантазию Л.В. не поймаешь! Но стих «Весь день минутной встречи ждал» изумительно ложится на настроение дневниковой записи: «...Но я не видел ее восемнадцать часов, ах! Какое положение, какая мука! Но я был щастлив пять минут».
Еще один забавный сюжет из лицейской жизни. 5 сентября 1814 года в Лицее был табельный день (без занятий) по случаю именин ER. Собралась компания лицеистов и «затеяли выпить гогель-могель». Заводилами была знакомая «троица». Все происшедшее и последующая расплата ярко описаны Пущиным. Л.В. из его рассказа извлекла обращенные к нему стихи Поэта: Помнишь ли, брат мой по чаше,
«Какое такое горе топила эта юная троица в «гогель-могеле»? Уж не печаль ли неразделенной, безответной и безнадежной любви к уехавшей из Царского Села императрице (действительно уехала, в Европу. — В.М.) Елизавете? А что значит приведенный здесь Пущиным экспромт Пушкина: Мы недавно от печали
Какая Лиза? Если ER, то зачем фривольность в адрес Богини и Прекрасной Дамы. Почему бы и нет — под парами море по колено. И явное удовольствие: ощутить недостижимый предмет обожания, как подружку на пирушке! Растут в собственных глазах». Это увлекательное толкование оказалось пустым, т.к. Л.В. привела не экспромт Пушкина, а... первую строфу оды «Мудрость» поэта Дениса Давыдова. «Лиза» заворожила Л.В. так, что дальше она и читать не стала. И зря — дальше действительно следует экспромт Пушкина в подражание «Мудрости»: Мы недавно от печали
Комментарий Пущина: «Фома был дядька, который купил нам ром. Мы кой-как вознаградили его за потерю места. Предполагается, что песню поет Малиновский, его фамилью не вломаешь в стих. Барон — для рифмы, означает Дельвига». Забавно? Сильный «аргумент»: «Лиза», да не та!
1820. Апрель. Н.М. Карамзин пишет И.И. Дмитриеву: «Над здешним поэтом Пушкиным, если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное: служа под знаменами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей... Это узнала полиция. Опасаются последствий». Действительно, над Пушкиным нависла реальная угроза ссылки на Соловки или в Сибирь. Вот как «спасает» Пушкина Л.В.: «Царененавистничество большевистского периода нашей культуры (?) часто расставляло неверные акценты. Ну что могли Вяземский, Тургенев и даже Карамзин, кроме просьб, ходатайств, жалоб? Лонгинов (Н.М. Лонгинов — секретарь ER. — В.М.) уже мог многое — потому что был при троне. ER могла еще больше. Александр I мог все». И выстраивает такую линию: Пушкин рассказал о своей беде поэту Федору Глинке; Глинка передал это Лонгинову (не подтверждено), будучи с ним в приятельских отношениях; Лонгинов вышел на ER, к ней же обратился и Карамзин после своего разговора с Пушкиным. Л.В.: «Деликатность вопроса состояла в том, чтобы убедить Александра I отдать дело наказания Пушкина в руки ER... Царь «отдал» Пушкина жене, жена «передала» Пушкина Лонгинову (не подтверждено), и они ВДВОЕМ решали, куда его отправить (не подтверждено). И решили — «на юг« — к своему человеку. Таким для Лонгинова был добряк Инзов». Л.В., не признавая роль хорошо известных фактов заступничества, перевела дело Пушкина в русло дворцовых интриг, поставив этим судьбу Поэта исключительно в зависимость от добродетели ER, что вполне согласуется с ее версией. На деле за Пушкина заступились Энгельгардт, Оленин, Гнедич, Чаадаев, А.И. Тургенев, Карамзин, Жуковский и др. Каждый из них в той или иной степени принял участие в судьбе Пушкина. И все же... «слова шли своею дорогою, а дело исполнилось БУКВАЛЬНО ПО РЕШЕНИЮ» (Ф.Глинка, выделено П.И. Бартеневым). Какое «РЕШЕНИЕ» имеет в виду Глинка? И тут в истории Пушкина появляются два новых лица: петербургский генерал-губернатор граф М.А. Милорадович, ветеран 1812 года, погибший 14 декабря на Сенатской площади от выстрела декабриста Каховского; и второй статс-секретарь Коллегии иностранных дел граф И.А. Каподистрия, выдающийся российский дипломат, позже избранный президентом Греции. (Примечание: по окончании Лицея Пушкин был назначен в ведомство Каподистрии в чине коллежского секретаря с годовым жалованьем 700 руб.) Принципиальное решение о смягчении участи Пушкина было принято во время встречи Милорадовича с Александром I между 15 и 18 апреля. Подробности дела живо описаны Глинкой в известном письме П.И. Бартеневу от 3 апреля 1866 года. Глинка, встретив на Театральной площади мрачного Пушкина, посоветовал пойти к Милорадовичу: «...Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Полковник Глинка знал, что советовал, т.к. служил в это время чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе. Пушкин прямо в приемной Милорадовича написал все стихи, представлявшие интерес для власти, чем привел генерала в неописуемый восторг. На следующий день Милорадович в ярких красках изложил все это Александру I, сказав, что от имени Государя объявил Пушкину ПРОЩЕНИЕ. А далее... далее и было принято Высочайшее повеление: «Ну коли уж так, то Мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и С СОБЛЮДЕНИЕМ ВОЗМОЖНОЙ БЛАГОВИДНОСТИ (выдел. — В.М.), отправить его на службу на юг». Милорадович рассказал Глинке о встрече с императором, начав со слов: «Ну, вот дело Пушкина и решено». Письмо Бартеневу Глинка завершает такими словами: «По желанию Вашему я объяснил дело о Пушкине, как оно было, и посему рассказанное мною может объяснить содержание того прекрасного послания, которое адресовал мне Пушкин после своего остракизма». В этом послании есть такие стихи: Но голос твой мне был отрадой,
Как возникла идея — «НА ЮГ»? «Возможная благовидность» осуществилась в виде конкретного плана, предложенного Александру I Каподистрией. В те же дни, когда решалась судьба Пушкина, по представлению Каподистрии Александр I принял решение о назначении генерал-лейтенанта И.Н. Инзова наместником Бессарабии (до этого Инзов был главным попечителем о колонистах южной России с канцелярией в Екатеринославе). Используя это обстоятельство, Каподистрия решил придать ссылке характер перевода по службе (вот она, «ВОЗМОЖНАЯ БЛАГОВИДНОСТЬ») в канцелярию Инзова. Чем привлекал этот вариант Каподистрию? Есть две причины. Во-первых, Пушкин, его подчиненный, направлялся к человеку, которого Каподистрия хорошо знал с 1812 года: в то время он заведовал дипломатической канцелярией армии Чичагова, а Инзов в той же армии командовал дивизией. Во-вторых, Пушкину поручалось доставить «срочную депешу» о назначении Инзова на новую должность: роль министерского курьера давала возможность приличного обеспечения дорожных расходов. Есть два документа, свидетельствующих о непосредственном участии Каподистрии в судьбе Поэта. Первый — это официальное сопроводительное письмо Инзову, составленное Каподистрией, в котором, по оценке А.М. Гордина, он дал Пушкину «на диво умную и благожелательную характеристику». В письме содержится просьба к Инзову «принять А.С. Пушкина под свое покровительство и благосклонное попечение». Подготовленные Каподистрией бумаги были утверждены Александром I в Царском Селе 4 мая на еженедельном докладе статс-секретарей Нессельроде и Каподистрии, где была получена царская резолюция «Быть посему» на упомянутом письме. Второй документ был обнаружен тридцать лет назад Г.Аршем. Он адресован директору хозяйственного департамента коллегии В.А. Поленову: «Император приказал вчера (4-го. — В.М.), чтобы коллегия выдала г-ну Пушкину, переводчику, тысячу рублей на дорожные расходы. Я прошу Вас, дорогой Поленов, сделать так, чтобы этот молодой человек смог получить эти деньги сегодня, с тем, чтобы ему выехать завтра рано утром. Я хочу поручить ему срочную депешу для г-на генерала Инзова. Сделайте одолжение, поговорите об этом с графом Нессельроде. Он об этом предупрежден. Мы были вместе, когда е.и. в-во (Его Императорское Величество. — В.М.) дал мне это указание. Ваш Каподистриа. 5 мая (1820) утро». Таким образом, исключительная роль Милорадовича и Каподистрии в деле Пушкина не подлежит сомнению. Попросили Каподистрию о заступничестве Карамзин, состоявший в дружеских отношениях с графом, и А.И. Тургенев, один из ближайших друзей Поэта по литературному обществу «Арзамас». К Карамзину же, как к самой авторитетной фигуре из окружения Пушкина, обратились Чаадаев, Жуковский и, конечно, сам Поэт. Имеется еще одно важное свидетельство о заступниках Пушкина: письмо отца Поэта, С.Л. Пушкина, Жуковскому, в котором он горячо благодарит его, Карамзина и Тургенева за хлопоты по делу сына, а «что касается графа Милорадовича, то я не знаю, увидя его, брошусь ли я к его ногам или в его объятия». Коллективные усилия друзей — вот что спасло Поэта, и на этом фоне заметно блекнет ореол спасительницы Пушкина, который Л.В. усиленно пытается создать вокруг императрицы.
Повторять широко известную историю знаменитого стихотворения нет необходимости: этому посвящена статья «Тайна чудного мгновенья» («Советская Россия», 1999, 25.03) — отклик на версию «царской» любви Пушкина некоего анонима А.Б. Напомню лишь то, что поводом для создания стихотворения явились встречи Пушкина с А.П. Керн в феврале 1819 года в Петербурге и летом 1825 года в Тригорском. Л.В. предлагает нечто новое. 23 февраля 1825 года ER прислала Карамзину записку вполне рядового содержания: выражает признательность за присланное ей новое сочинение Поэта и сообщает о скорых родах великой княгини Елены Павловны. Но в письме содержится просьба «сжечь это послание». В этом Л.В. усмотрела связь между запиской и стихотворением «Сожженное письмо», сочиненным в Михайловском между 1 и 15 марта. Там есть такие стихи: Прощай, письмо любви, прощай! Она ВЕЛЕЛА...
И Л.В. делает вывод: «Приблизительно в одно время находящиеся в разных местах поэт и историк получили по посланию с одинаковой просьбой! СЖЕЧЬ это послание. В обоих случаях авторами были женщины. В обоих случаях это могла быть одна и та же женщина: императрица... Нетрудно ПРЕДПОЛОЖИТЬ, что Елизавета Алексеевна отправила в Михайловское отдельное письмо Пушкину... и просила поэта о том же, о чем просила историка: сжечь его, что Пушкин, страдая, исполнил... Сам ФАКТ письма ему от НЕЕ есть ЗНАК ЛЮБВИ...». Обратите внимание на то, как изящно ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ превратилось в ФАКТ. А такой факт (получение письма) мог «стать стимулом для стихотворения, имеющего название «К***» («Я помню чудное мгновенье»). Вроде бы все складывается, но читаем дальше: Уж пламя жадное листы твои приемлет...
Стоп! О каком «ПЕРСТНЕ ВЕРНОМ» упоминает Поэт? По словам сестры Поэта О.С. Павлищевой, «...Пушкин на руке носил перстень (подарок Е.К.Воронцовой. — В.М.), ...и... ТОЧНО ТАКИМ ЖЕ ПЕРСТНЕМ запечатаны были письма, которые он получал из Одессы... Одно из таких писем он СЖЕГ». «ПЕРСТЕНЬ ВЕРНЫЙ» — это перстень Е.К. Воронцовой (вот он — настоящий «ЗНАК ЛЮБВИ»), которым и было запечатано письмо от Элизы, Елизаветы Ксаверьевны, но не от Элизы, Елизаветы Алексеевны, на чем настаивает Л.В. Несостоятельность мотивации, предложенной Л.В., очевидна.
Несколько коротких реплик по теме раздела, которые никак нельзя обойти вниманием.
«Игривая жена полковника» — это об Анне Петровне Керн, женщине, которая оставила нам бесценные строки воспоминаний о Пушкине, Дельвиге, М.И. Глинке; назвала Пушкина «гением добра». Л.Н. Майков отмечает, что «Воспоминания» Керн «занимают одно из первых мест в ряду биографических материалов о великом поэте». «Летописцем известной эпохи» назвал Анну Петровну П.В. Анненков. И самое главное: ее любил Пушкин. «Игривая жена» — не бестактность ли это?!
«Полковник» — это генерал Е.Ф. Керн, его портрет можно увидеть в Военной галерее Зимнего дворца. За что Л.В. разжаловала почтенного генерала в полковники?
Л.В. в эпизоде подношения «чудного мгновения» узрела отрицание того, что стихотворение посвящено А.П. 28 августа 1825-го Пушкин пишет А.П.: «Я вел себя с вами, как четырнадцатилетний мальчик». Не здесь ли искать объяснение поступку Пушкина (вырвал из рук А.П. листок со стихотворением и не хотел отдавать)?
Л.В. доверительно сообщает: «Из доступного ныне всем письма Пушкина известно, что поэт был интимно близок с Анной Петровной». Когда интимные отношения используют как козырную карту, это доказывает отсутствие аргументов по существу. Письмо Пушкина к Соболевскому, которое имеет в виду Л.В., к «чудному мгновенью» отношения не имеет, т.к. написано оно в марте 1828-го, через два с половиной года после тригорского лета, и доступным стало не «ныне», а едва ли не век назад.
Л.В.: «Пушкин запутал некоторых комментаторов. «К***» — значит Керн?» Нет. Это не значит Керн. Но Анненков, работая с архивом Пушкина, в 1851 году, обнаружил записку. В ней был перечислен ряд стихотворений, вошедших в сборник 1826 года без заголовков. Пушкин планировал включить их в издание 1829 года с заголовками: «Я помню чудное мгновенье» — «К А.П. Керн», «Давно об ней воспоминанье» — «Кн. М.А. Голицыной» и т.д. Но впервые «Чудное мгновенье» под названием «К А.П. Керн» было опубликовано в 1859 году в семитомнике под редакцией Г.Н. Геннади.
Вопрос для Л.В. и поддержки ее версии исключительно важен: как же — такая любовь, и ни одной встречи. За все время до отъезда в Екатеринослав к Инзову нет ни одного указания на факт такой встречи — лишь предположения, причем иногда с весьма двусмысленным оттенком. Необходим хотя бы один факт с указанием места и времени встречи. Такая возможность связывалась с поездкой E.R. в Таганрог. К осени 1825 года здоровье императрицы пошатнулось настолько, что врачи рекомендовали ей зиму провести на юге. Был выбран Таганрог. Первого сентября выехал император, чтобы проверить пункты остановок на пути следования и подготовить дворец к приезду E.R. Императрица покинула Царское Село 3 сентября. Л.В. считает, что встреча могла состояться (или состоялась) 4 или 5 сентября в Велье, в 35 верстах от Святых гор. В александровские времена «царская» дорога на юг проходила через Лугу, Порхов, Бежаницы, Великие Луки и т.д. Это был кратчайший, хорошо обкатанный путь вдоль восточной границы Псковской губернии. Пушкин ездил этой дорогой в Михайловское летом 1817-го и на юг в мае 1820 года. Император в апреле 1825 года направлялся в Варшаву, а в сентябре — поездка в Таганрог по этой же дороге. «Санкт-Петербургские ведомости» давали подробную информацию о перемещении высочайших особ, например: «ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИСАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА на пути Своем из С.-Петербурга в Таганрог изволила прибыть в город Порхов сего числа (6 сентября. — В.М.) по полуночи в начале 11 часа (т.е. в 11-м часу утра. — В.М.), где выходила из кареты в дом порховского купца Лохова и, по перемене лошадей, того же дня изволила отправиться в вожделенном здравии». Путь в 187 верст она преодолела за двое суток с ночлегом на почтовой станции Бежаницы и прибыла в Великие Луки «8-го числа сего сентября в 1 часу пополудни». А где же Велье? Велье находится в ЗАПАДНОЙ части губернии, на дороге Порхов, Остров, Велье, Опочка, Пустошка, Великие Луки, по которой E.R. не проезжала. Поэтому встреча произойти могла, но... только в воображении Л.В. География подвела!
1828 год. 16 октября Пушкин закончил работу над «Полтавой» и через несколько дней покидает Петербург, направляясь в тверские Малинники. Здесь 27 октября рождается бессмертное «Посвящение Полтаве»: Тебе — но голос музы темной
Узнай, по крайней мере, звуки
Твоя печальная пустыня,
Здесь в каждой строке безудержным потоком льется испепеляющее душу чувство неразделенной любви, страстная мольба и надежда, что Та, к кому Поэт обращается, услышит его. Вся тональность «Посвящения» убеждает в том, что обращено оно к ЗДРАВСТВУЮЩЕМУ, близкому сердцу Поэта человеку, которому он глубоко сопереживает, — его «утаенной любви». И сам-то этот образ возник тоже в «Посвящении», в черновом варианте второй строфы: Иль посвящение поэта,
Но кто же ОНА, «утаенная любовь»? П.Е. Щеголев в 1911 году, работая с черновиками «Посвящения», обратил внимание на зачеркнутую строку «Сибири хладная пустыня», которая подтвердила высказанную им ранее догадку, КТО был предметом «утаенной любви» и, стало быть, адресатом «Посвящения». Это — Мария Николаевна Волконская (Раевская), последовавшая в Сибирь за мужем, декабристом Сергеем Волконским. Чувство Пушкина к М.Н. зародилось еще летом 1820-го, когда «счастливейшие минуты» он провел «посреди почтенного семейства» Раевских сначала на Кавказе, а затем в Крыму. На Кавказе помимо главы семейства были сыновья Александр и Николай и младшие дочери Мария и Софья. Два месяца это общество провело в ГОРЯЧИХ ВОДАХ (!). Позже встречи с М.Н. могли быть в Каменке, Кишиневе, Киеве, Одессе. Но ответного чувства не было. Осенью 1824-го в Михайловском Пушкин получает от Волконского известие о его помолвке с М.Н. Такова внешне скупая хроника отношений. Щеголев очень тонко описывает чувство неразделенной любви Пушкина: «Неразделенная любовь подобна степным цветкам и долго хранит аромат чувства. Сладкая мучительность замирает и сменяется тихими воспоминаниями...». 26 декабря трагического 1826 года Пушкин в салоне Зинаиды Волконской в Москве встречает М.Н. на вечере в ее честь (вспомним «последний звук твоих речей»). Она направляется к мужу в Сибирь (вспомним «Сибири хладная пустыня»). Поэт хочет передать с нею «Во глубине сибирских руд», но не застает ее: она «...решила ехать немедленно, как только увидела, что санный путь устанавливается» (из письма В.Ф. Вяземской). Это была последняя встреча с той, кто «светлой и чистой звездой сияла в тайных глубинах его души». Продолжим мысль Щеголева: «Исключительные обстоятельства — великие духовные страдания и героическое решение идти в Сибирь за любимым человеком — с новой силой привлекли внимание поэта к этой женщине, ...и образ ее не потускнел, но заблистал с новой силой... Затихшее чувство вновь взволновалось, и чистый аромат любви стал острым и сильным». С таким чувством Пушкин подошел к «Посвящению Полтавы». В пятидесятые годы Ю.М. Лотман довел до логического завершения открытие Щеголева: на основе тщательного анализа черновиков осуществил реконструкцию последней строфы: Что ты одна моя святыня,
Понимая, что образ «Сибири хладная пустыня» слишком явно указывает на адресата, Пушкин старается ослабить признаки, облегчающие разгадку, сохранив, однако, ключевое слово «ПУСТЫНЯ». После перебора вариантов эпитетов «СУРОВАЯ», «ДАЛЕКАЯ», «ПЕЧАЛЬНАЯ» Пушкин предпочел последний вариант как наиболее нейтральный. Чем же порадовала нас Л.В.? Она разрешила давний спор пушкинистов об адресате поэмы «Полтава»: «Полтава» посвящена «ЕЙ» (с. 417). Довод более чем «убедителен»: «Герой «Полтавы» — Петр Первый — их общий любимец». Правда, возникли трудности с истолкованием «Посвящения»: загвоздка в том, что прошло уже два с лишним года, как императрица скончалась, а «Посвящение» вроде бы обращено к героине здравствующей. Л.В. виртуозно обошла это неудобство. Пушкин, оказывается, «обращался к ней, как к живой, и лишь слова: «твоя печальная пустыня» и «последний звук твоих речей» (на какие такие «речи» намекает Л.В.?) дают понять, что речь идет об умершей». До такого еще никто не додумался. Но дальше — больше: «Щеголеву ПРИВИДЕЛАСЬ в черновике вместо печальной пустыни СИБИРСКАЯ пустыня, на этом основании он ПРИПИСАЛ «Посвящение» Марии Раевской-Волконской». Расправившись со Щеголевым, Л.В. набросилась на Марию Волконскую: «Мария Николаевна была в сибирской, но не пустыне, а добровольной ссылке. Какая же это пустыня — муж, дети, даже возлюбленный декабрист Поджио». И в завершение — глубокомысленный ребус: «В печальной Пустыне оказалась для Пушкина E.R. — он, как живой человек, не знает точного определения Тому Месту, куда ушла ОНА после земной смерти». Вершина этих откровений, конечно же, «Щеголеву привиделась»! Это сказано о Павле Елисеевиче Щеголеве, чье открытие выдающийся ученый-пушкинист М.А. Цявловский назвал «высшей точкой в развитии пушкиноведения» того времени. Более того, подобным бесцеремонным выпадом Л.В. бросила тень на труд всех пушкинистов, в разное время работавших с текстом «Посвящения»: Гершензона, Тынянова, Лотмана, Измайлова и др. Вот что говорит по поводу адресата «Посвящения» Н.В. Измайлов, прошедший путь от отрицания версии Щеголева в предвоенные годы до категорической ее поддержки позже: «И возникает вопрос: если героиня этого чувства не М.Н. Раевская-Волконская, как думали или думают иные комментаторы, то кто же она? Во всем окружении Пушкина от начала его ссылки до создания «Посвящения» и далее мы не найдем другой женщины, которая соединила бы в себе черты, собранные в строках, написанных в момент творческого подъема, посетившего Поэта 27 октября 1828-го. И это едва ли не самое веское доказательство в пользу гипотезы Щеголева». Нельзя пройти мимо фразы «Какая же это пустыня и т.д.». У Пушкина «Печальная пустыня» — это выражение его благоговения перед величием подвига жен декабристов, которое он, в отличие от Л.В., близко воспринимал. Время не властно над такими событиями. И оценка Вяземского: «Что за трогательное и возвышенное отречение. Спасибо этим женщинам. Они дадут несколько прекрасных страниц нашей истории» — не утратила своего значения и сегодня. Высокой жертвы Л.В. не заметила, зато подсмотрела в замочную скважину: «...даже возлюбленный декабрист Поджио». Выходит — слаба версия, если для подкрепления ее сгодятся залежалые слухи. Л.Н. Толстой вполне определенно выразил свое отношение к таковым: «Я не хочу верить, — так часто ВЫДУМЫВАЮТ такие легенды и чернят людей». Исследования иркутских историков (1989) показали, что НИ ОДНОГО не только прямого указания, но и намека на особый характер отношений А.В. Поджио и М.Н. Волконской НЕ ОБНАРУЖЕНО, и версия (Поповой), мутный шлейф которой тянется с 1934 года, не может считаться доказанной. Что еще «привиделось» Л.В.? Продолжение следует...
Л.В. на с. 465 пишет: «В 1829 году появятся стихи, от которых захватывает дух: так близка ОНА, так жива в его сердце: На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Наконец-то! Воскресил Орфей Эвридику. Любовь бессмертна, если любит ТАКОЙ поэт». Неуемная фантазия Л.В. совершила то, с чем не справился Орфей, у которого Эвридика навеки осталась в царстве Персефоны. Но это — миф, выдуманный Л.В. В жизни все было иначе. ...1829 год. В ночь на 2 мая после полуторамесячного пребывания в Москве Пушкин отправился в Отдельный Кавказский Корпус И.Ф. Паскевича для участия в боевых действиях против турок. 13 мая он прибыл в Георгиевск. Описание дальнейших событий можно прочесть в «Путешествии в Арзрум» (1835) и в «Кавказском дневнике», начатом 15 мая 1829 г. Бросаются в глаза заметные различия. В «Путешествии»: «Из Георгиевска я ЗАЕХАЛ на Горячие воды»; в «Дневнике» это звучит иначе: «Несмотря на свое намерение доехать до Грузии, я РЕШИЛСЯ ПОЖЕРТВОВАТЬ ОДНИМ ДНЕМ и из Георгиевска отправился в телеге к Горячим водам». Что побудило Пушкина решиться «пожертвовать одним днем»? В феврале судьба свела Пушкина с приехавшим в Петербург генералом Н.Н. Раевским, с которым они не виделись со времен южной ссылки Поэта. Можно лишь догадываться, о чем были долгие их разговоры. По просьбе генерала Пушкин пишет эпитафию внуку Николушке, скончавшемуся год назад: В сиянии и радостном покое
Так Пушкин сердцем прикоснулся к драме семьи, опаленной недавними событиями, это ведь ОН «благословляет мать и молит за отца». Встреча с отцом Марии Николаевны всколыхнула дремавшие чувства; вновь открылась старая сердечная рана. И не будет преувеличением сказать, что, несмотря на все перипетии в месяцы, прошедшие после 27 октября, для Пушкина перед дорогой на Кавказ главной темой звучала тема Марии Волконской. ПОЭТОМУ он стремится в Горячие воды, где провел «счастливейшие минуты» в семействе Раевских. Вчитаемся в скупые строки дорожных впечатлений. В «Путешествии»: «...мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, Я карабкался. С грустью оставил я воды». В «Дневнике»: «...Мне было жаль НАШИХ крутых каменистых тропинок, кустарников и неогражденных пропастей, по которым бродили МЫ в прохладные кавказские вечера... С НЕИЗЪЯСНИМОЙ ГРУСТЬЮ пробыл я часа три на водах...». «Дневнику» больше доверия: здесь все написано по горячим следам, здесь слышится биение неостывшего еще сердца, здесь вместо «Я» — «МЫ». Но не покидает ощущение, что даже в «Дневнике» Пушкин что-то недоговаривает. Что? «...Но здесь опять / минувшее меня объемлет живо...» — МАГИЯ МЕСТА возбуждает в НЕМ поток воспоминаний, ЕГО «стремленье сердца» вновь направляет поэтическое воображение к НЕЙ. ЕГО смятенная душа, ЕГО сердце, которое ничего не может забыть, влекут ЕГО к каменистым тропинкам, по которым ступала ОНА; к цепи гор, которые видела ОНА; к горному воздуху, которым дышала ОНА. ПОЭТОМУ он решился «пожертвовать одним днем», и ПОЭТОМУ спустя девять лет он снова в Горячих водах. 14 мая... «С неизъяснимой грустью пробыл я часа три на водах. Я поехал обратно в Георгиевск... Небо усеялось миллионами звезд» — в волшебной тишине («Все тихо...») под «миллионами звезд» («Восходят звезды надо мною») одна за другой рождаются бессмертные строки. «В Георгиевск я приехал поздно». Утром следующего дня, 15 мая, ложатся первые строчки «Кавказского дневника» и из-под пера выливается потрясающее признание в любви: Все тихо. На Кавказ идет ночная мгла.
Тобой, одной тобой. Унынья моего
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь.
Ошеломляет искренность и глубина переживания. Элегическое настроение первых двух строф сменяется патетикой четвертой. Здесь чувство трагически разрывается между надеждой и пониманием жестокой реальности безответной любви. И еще раз Щеголев: «Затихшее чувство СНОВА ВЗВОЛНОВАЛОСЬ, и чистый аромат неразделенной любви стал острым и сильным». Адресат «Элегии» не вызывает сомнения — это Мария Волконская. В этом убеждает и вариант стиха для четвертой строфы «Я СНОВА ЮН И ТВОЙ», возвращающий к счастливому лету 1820 года. Выделяется настроением третья строфа. С 1821 года Пушкина настойчиво преследует мысль Сади: «...иных уже нет, другие странствуют далече». В «Элегии» он рифмует ее, усиливая драматическое звучание, — «иные далеко, иных уж в мире нет». Через несколько месяцев эта же мысль рефреном прозвучит в восьмой главе «Евгения Онегина»: «Иных уж нет, а те далече». Тени прошлого стали неразлучным «alter ego» Поэта, перед внутренним взором которого проходят многие-многие из тех, кого он знал и любил. «Далече» и Мария Волконская. «Восходят звезды надо мною» — как свет далекой звезды воссиял образ ЕЕ в сознании Поэта. Этой редакции «Элегии» не суждено было увидеть свет — Поэт оставил ее в черновике: слишком явно здесь угадывался адресат. И тогда, спустя несколько дней (возможно, в ночь с 25 на 26 мая, когда Пушкин «ночевал на берегу Арагвы, в доме Б.Г. Чиляева»), возникает для печати вторая редакция (отрывок): На холмах Грузии лежит ночная мгла;
где признаки, выдающие адресата, предельно завуалированы. 27 мая в записной книжке появляется портрет Марии Николаевны. Насколько же реальная жизнь Поэта была богаче мифов! И возникает вопрос: при чем здесь императрица?
Можно продолжить перечень стихотворений, отмеченных «вниманием» Л.В.: «Мадонна», «Воспоминание» («Я слышу вновь друзей предательский привет»), «Все в жертву памяти твоей», «Под небом голубым», «Не розу Пафосскую» («Не розу цветущую») и т.д. В каждом из них отражена частица напряженной внутренней жизни Поэта. Н.Н. Скатов удивительно полно охарактеризовал эту сторону жизни Пушкина: «Наверное, у нас не было поэта, так много, так полно, так разнообразно любившего. Любившего всегда, любившего постоянно. По сути, Пушкин пережил и представил весь возможный человеческий опыт любви. Для того чтобы создать эту лирику любви, которую он создал, Пушкин должен был любить так, как он любил, и столько, сколько он любил».
Какую же мораль должно усвоить в связи с «опусами», подобными «царской версии» Л.Васильевой? Она в Строках друга Поэта Петра Андреевича Вяземского: «Надобно, чтобы память о нем сохранилась в ЧИСТОТЕ и ЦЕЛОСТИ ИСТИНЫ».
Владимир МАРЧУК,
|