Утро было холодным. Покрестив детей, Пелагея взяла узелок с гостинцами и вышла из дома. Весь неблизкий путь до станции она шла пешком, заученно повторяя в уме название деревни, где был назначен сборный пункт для призывников, отправляющихся на фронт. Километров через десять ее нагнала подвода с пустыми молочными бидонами, и Пелагея, благодарно кланяясь, уселась среди бултыхающихся жестянок, неотрывно думая, какие слова она скажет мужу. Из узелка, положенного на колени, пахло сдобными лепешками, и мысли ее перекинулись на привычные домашние заботы. «Как будет с хлебом, кто ж убирать будет, когда все мужики на войне?» — думала она и на станции, сидя на пыльной траве за палисадом. Подошел поезд, и она вместе со всеми бегала вдоль переполненных вагонов, вцепившись в узелок и ругая кондукторов на чем свет стоит. Наконец, ей удалось ухватиться за высокую, по грудь, подножку и с немалыми трудами влезть на площадку. Все шесть часов до Воронежа она стояла в тамбуре, вдыхая папиросный дым и мучительно страдая от жажды. Город напугал ее многолюдьем и тем, что никто не останавливался, чтобы объяснить ей дорогу в военкомат. Через весь город, жалея денег на трамвай, она шла вдоль тенистых тополей и думала, как обрадуется муж ее гостинцам. В военкомате ее стращали шпионажем и долго не хотели говорить, где искать ее мужа. Наконец, сжалившись над чужой бедой, посадили в полуторку с новобранцами и отправили на призывной пункт. Всю дорогу, вцепившись в трясущийся борт, Пелагея рассматривала молодые лица и жалела своего старика. (А старику-то было сорок лет, на пять больше, чем самой Пелагее.) Измученная палящим солнцем, она дремала, пока резкий толчок ее не разбудил. Спрыгнув с машины, она увидела разноликую толпу и двинулась к ней. Продвигаясь среди сидящих, курящих и балагурящих мужиков, стесняясь крикнуть, она кружила по выбитой земле и сердито думала, что теряет время. Как вдруг родной голос: «Поля!» резанул ее по сердцу. Она подошла к мужу и, счастливо смеясь, стала развязывать узелок, суетливо доставая связанные ею носки, домашнее масло и пышные белые лепешки. Она рассказывала ему о деревенских новостях, о том, как соскучились дети за неделю, что он не был дома, а он жевал хлеб и рассеянно смотрел на дорогу. Крохотный паучок спустился ему на стриженый затылок. Она протянула руку, чтобы снять, но он остановил ее: «Люди смотрят, Палаша». Она засмеялась сквозь слезы и опять хотела сказать что-то о детях, но он услышал команду, отстранил ее и шагнул в строй. «Ты возвращайся, — успела сказать она. — Кто твоих детей кормить станет?» — «Не знаю, — ответил он. — Вернусь, может...»

     Он не вернулся, остался на войне навсегда. Через много лет его правнук упадет на горячие камни проклятой Чечни. Зажимая непослушными пальцами окровавленный живот, весь запрокинувшись, поползет в короткую резкую тень нависшей скалы, а за ним, не спеша, пойдет черный, как смерть, бородач. Солдат не дрогнет, но закроет мальчишеские глаза, чтобы не помнить лица своего убийцы. И когда холодно блеснет лезвие, вскрикнет молодая мать в далеком селе и остановится с безумными глазами. «Сынок, — тихо скажет она, — вернись, возвращайся скорей». ...Пройдут годы, потускнеют глаза и высохнут руки, а она будет ждать.

     Так бывает, когда мужчины идут на войну.

  Ольга ИВАНОВА.
Рига.