О Великой Отечественной войне 1941—1945 годов написано много. Кажется, нет ни единой ее страницы, не исследованной пытливыми историками. Но пока жив хоть последний Солдат этой войны, вряд ли кто сможет измерить глубину страданий, человеческих драм, изломанных судеб, потому что не каждый, выживший в этой войне, любит говорить о себе и о своих подвигах, о своей послевоенной жизни. Уж таков характер Солдата.

     Символом героизма советских воинов является 32-дневная оборона Брестской крепости на направлении главного удара противника. Большинства из тех, кто принял первый бой 22 июня 1941 года, в живых уже нет.

     Да, крепость пала, но не сдалась. Она просто истекла кровью... а ее развалины еще долго стреляли и несли смерть, наводя страх и ужас на фашистских захватчиков. Именно 45-я пехотная дивизия врага, укомплектованная отборными частями, первой входившая в столицы поверженных стран (Варшаву, Брюссель, Париж), потерпела здесь моральное поражение. Гитлеровскому командованию стало ясно: в Россию под звуки губных гармошек и под вспышки фотокамер не войдешь.

     Историки утверждают, что непосредственно в обороне крепости участвовало около 3,5 тысячи человек. Почти все из них погибли. Героизм защитников крепости — большая тема отдельного разговора. Я же хочу представить читателю воспоминания одного из выживших, принявших там первый бой на рассвете 22 июня 1941 года, рядового бойца Красной Армии.

     В первые часы боя он был ранен и контужен, очнулся от ударов сапог немецкого солдата... Так попал в плен. В начале войны, при эйфории легких побед в странах Европы, немцы не уничтожали (за исключением коммунистов) попавших в плен, а направляли пленных в концентрационные лагеря для производства тяжелых работ.

     Впрочем, предоставляю слово самому участнику первого боя на границе Отчизны, прошедшему ад концентрационных лагерей на чужбине. Он среди нас: Сахарчук Николай Петрович. Проживает в поселке Бекасово, доме отдыха «Бекасово» Наро-Фоминского района.

     «В ходе первого боя в Брестской крепости я, раненный и контуженный, попал в плен. А затем насильственно был вывезен в Германию, в город Эссен, где содержался в концентрационных лагерях военнопленных. Немцы использовали нас на земляных работах. От изнурительного труда, побоев, голода и холода мы превращались в больных-дистрофиков. Я, как и многие другие, попал в дизентерийный изолятор, из которого живым никто не возвращался.

     Через вашу газету я хочу обратиться к оставшимся в живых, патриотам нашей Родины и рассказать, как патриоты других стран, рискуя своей жизнью, спасали пленных, в том числе и меня. К сожалению, фамилий я не помню, но, возможно, некоторые эпизоды моих воспоминаний помогут восстановить хронику событий тех проклятых дней, и кто-то откликнется.

     Мне запомнился врач концлагеря (серб-югослав), которому я передал записку: «Мы, русские, и вы, югославы, — братья. У нас один враг — фашизм. Спасите нас от гибели». А перед этим я зачитал эту записку вслух больным изолятора и попросил подписать ее. В ответ я услышал, что подписавших в случае чего тут же расстреляют и сбросят в яму с водой, в которую ежедневно бросают десятки трупов. Мужественный врач-серб отправил меня и еще одного парня, подписавшего мою записку, в так называемый «лечебный лагерь».

     В грузовой, крытой брезентом машине, у заднего борта которой сидело 2 автоматчика, лежали больные из разных концлагерей города Эссена и ближайших добывающих камни карьеров. На них через задний борт автомобиля и бросили нас двоих.

     Вечером в лечебном лагере нас сгрузили в баню на цементный пол, на котором несколько человек умерло. А утром нас, голых, промыли струями холодной воды из перекрестных шлангов и вытолкнули в предбанник, где принимал пленный врач-поляк — «пани-капитан», как называли его больные.

     Врач «пани-капитан» вылечил меня от дизентерии, а вслед за этим и от сыпного тифа и взял к себе санитаром. Таким образом, я был спасен от верной гибели. Вскоре я был отправлен немцами в концлагерь Эссена с рекомендацией польского врача — использовать меня санитаром.

     В концлагере врача-серба уже не было. Вместо него два раза в неделю приходил немецкий военный врач. Он поручил мне освобождать от работы тяжелобольных и показывать их ему в дни его прихода, что я и делал. Число освобожденных больных увеличилось, и я попал под подозрение.

     В санчасти, где лежали тяжелобольные, было очень холодно, так как немцы отпускали одно ведро угля на сутки. Мне удалось несколько раз получить по два ведра угля. Заметив это, немецкий офицер по кличке «Безрукий» сильно меня избил и, полуголого, с поднятыми вверх руками с грузом тяжелого ведра, заставил «голосовать за Сталина», при этом нанося удары.

     Второй раз этот же «Безрукий» за обнаруженный у меня игрушечный самолетик с красными звездами наказал меня «голосованием за Сталина» более жестоко, после которого я имел тяжелые травмы, лишился голоса и заболел воспалением легких.

     Пришедший военврач, узнавший о жестоком издевательстве «Безрукого», вскоре отправил меня с вооруженным охранником в город Бохум или Бохульд, где врачом был в лагере пленный белорус. Этот врач не только выходил меня, но и дал наказ: «По возвращении в концлагерь расскажи узникам, что война близится к концу и немцы могут всех вас расстрелять. Поэтому вам нужно использовать малейшую возможность попытаться разоружить охрану и разбежаться».

     Концлагерь, в который я вернулся, располагался вблизи высокой железнодорожной насыпи с множеством тоннелей в ней. А с другой стороны насыпи находился гражданский концлагерь, в котором содержались парни и девушки, вывезенные с оккупированных территорий.

     В начале марта 1945 года мы совершили групповой побег. Но вскоре я был пойман «безруким» офицером и двумя автоматчиками, опознавшими во мне санитара. Они избили меня, затем привели в гражданский концлагерь, где водили по рядам построенных в колонну узников, требуя выдать военнопленных.

     Истекающий кровью, я стоял перед колонной юношей и девушек. Из колонны вышли две девушки и один хромой парень. Каждый из них громко сказал «безрукому» офицеру: «Напрасно его избиваете. Он не пленный, а гражданский и работает вместе с нами на заводе у мастера». После каждого выступающего «Безрукий» наносил мне удары. Наконец офицер приказал: «Поместить его в караульное помещение и строго охранять. К вечеру, если он не выдаст пленных, будет расстрелян».

     Вечером того же дня запоздавшей с работы команде заключенных раздавалась баланда при открытых воротах концлагеря. Вблизи караульного помещения, в котором находился я, у открытой двери стоял охранявший меня офицер. Он наблюдал за раздачей баланды. В этот момент я молниеносно нанес ему удар головой в спину, и он покатился по ступенькам. А я стрелой пронесся мимо него в открытые ворота.

     Толпа девушек и парней раздвигалась впереди меня и смыкалась за мной. До меня донесся мужской голос: «Беги в дальние бараки». Девушки барака, в который я вбежал и упал на нары, оказали мне медицинскую помощь.

     Немцы разогнали всех по баракам и начали разыскивать меня. В это время заревела сирена воздушной тревоги и донесся гул самолетов. Все бежали в тоннель железнодорожной насыпи. Две девушки быстро переодели меня в женскую одежду и под видом больной-хромой (она осталась в бараке) провели меня под руки через ворота, в которых немцы каждого освещали фонариками. Так эти девушки спасли меня от расстрела...

     Узников большими колоннами гнали на запад. В их числе был и я. В открытом поле, огороженном колючей проволокой, скопилось несколько тысяч людей. Это было в начале апреля 1945 года. Узников построили в огромную колонну по 8 человек в ряд. Двинулись в путь. Внезапно появившиеся самолеты сбросили на нас бомбы. Уцелевшие залегли друг на друге в кюветах, под деревьями и кустарниками вдоль дороги. В перерыве между бомбежками я, парень и девушка побежали по открытому полю к видневшемуся лесу. На нашем пути встретилась яма, в которой мы укрылись от летающих по кругу 9 истребителей (было 3 звена по 3 самолета в каждом). Эти истребители добивали уцелевших из колонны узников. Добравшись до леса, мы переждали налет, а затем решили взглянуть на расстрелянных людей. Нам представилась страшная картина: повсюду валялись окровавленные, изуродованные трупы и были огромные лужи запекшейся крови. Трупы парней, девушек и детей лежали друг на друге везде: в поле, вдоль дороги, в кюветах и на полотне самой дороги.

     Через несколько дней по этой дороге прошли танки и танкетки, в которых ехали самодовольные американцы — наши «освободители», а на крышах домов виднелись развевающиеся белые простыни...

     Возможно, кто-то из ветеранов и бывших узников узнает эти события, и мы потом смогли бы встретиться. Но надежды мало. Особенно хочу отметить переводчика концлагеря по фамилии Кирильчук, проживавшего в Киеве на Крещатике. Он помогал всем узникам по мере возможности. С его помощью мы избавились от «суперфашиста» (полицая, крымского татарина), который забил резиновой дубинкой до смерти сотни узников.

     Погибая несколько раз, я выжил благодаря интернациональной поддержке простых людей. Старые раны зарубцевались и напоминают о себе постоянной ноющей болью... Тогда я не был убит. Я убит — сегодня, растоптана моя память, убита моя душа. Разве мог я тогда предполагать, что не Гитлер уничтожит мою Отчизну, а кучка выродков сделает то, что не сумел сделать Гитлер и его мощная армия!

* * *

     После войны Николай Петрович, больной, постаревший, скупой на слова, вернулся в свои родные места, под город Кондрово Калужской области. Еще в плену он дал себе слово, что если выживет, то будет выращивать на земле цветы и плоды, да такие — как в сказке. Слово свое он сдержал. Став учителем биологии в Галкинской школе, Николай Петрович с учениками преобразовал пустующие земли в богатый, щедрый сад. Плоды его работы видели не только на пришкольной земле, но и на ВДНХ в Москве.

     «Отличник народного образования» — так оценило правительство труд ветерана в 1964 году. А когда его перевели в Троицкое, Николай Петрович выращивал с учениками такие сорта овощей, что диву давались не только местные овощеводы. Он любит цветы. Всегда пятую часть земли он отводит под цветы. Весной, летом и осенью на ВДНХ красовались его гвоздики, тюльпаны, пионы, флоксы, астры, георгины самых причудливых расцветок, а у памятника погибшим в ВОВ цветы пламенели с ранней весны и до глубокой осени.

     Перебравшись в конце 70-х годов на новое место жительства — в Бекасово Наро-Фоминского района, Николай Петрович и здесь занялся любимым делом. Учитель биологии сумел завоевать уважение коллектива и сердца детей своим трудолюбием, бескорыстием и любовью к Родине.

     Он — бывший боец 33-го инженерного полка, защитник Брестской крепости, узник фашизма, талантливый педагог и учитель, коммунист.

  Николай БОБРЫШЕВ.
Наро-Фоминск,
Московская область.