Нам постоянно твердят о том, насколько новая, демократическая Россия лучше старой, советской. Задуматься над тем, когда было лучше — тогда или теперь, было бы действительно полезно, особенно сейчас, когда совсем недалеко до очередных выборов. Только вот сравнение, увы, окажется не в пользу тех, кто зовет «вперед», в каменный век.

     Чтобы понять, что в стране нашей дела плохи, необязательно даже читать газеты, запоминать неутешительные цифры всеобщей разрухи и нищеты. Достаточно просто внимательно посмотреть вокруг себя, и реальность предстанет во всей своей ужасающей простоте. Главное — захотеть ее увидеть.

     Можно, например, спуститься в метро. С утра на станциях — толпа людей, невыспавшихся и бледных. Лица их сосредоточенны, губы сжаты, брови сдвинуты: сейчас они будут штурмом брать и без того переполненной состав, и победит, по всем канонам либерализма, сильнейший — у кого локти окажутся длинней. Проехав несколько станций, людской поток вылетит из вагонов и, зло толкаясь, на ходу переругиваясь, побежит к переходу.

     В середине дня в метро станет поспокойнее. Появятся нищие и, монотонно причитая, пойдут по вагону собирать медяки. Маленький ребенок в ободранной одежонке и с чумазой, то ли от солнца, то ли от грязи, рожицей будет вертеться под ногами чинных пассажиров, дергать за сумки, вызывая брезгливый ужас, и приговаривать на ломаном русском: «Тетя, дай копеечку». Изредка обыватель, вероятно, относящий себя к «среднему классу», оторвет глаза от сплетен «Московского комсомольца», покопавшись в кармане, избавится от ненужной мелочи и снова погрузится в «чтиво». И все хорошо, все так должно и быть — сунул старухе с медалями на груди милостыню, дал взятку собственной совести и пошел дальше, спокойный и довольный собой, не желая задуматься, почему даже благополучная на фоне остальной России Москва полна нищих.

     Еще одни постоянные обитатели подземки — те, кого называют бомжами. Странное существительное появилось в русском языке! В России таких людей испокон веков называли иначе: бездомными, нищими, бродягами... Это все слова, несущие на себе яркую эмоциональную окраску, остро режущие слух. Поэтому нам их и заменили безликим словом, выросшим из ценностно-нейтральной аббревиатуры. И, как по мановению волшебной палочки, на смену сочувствию, жалости и стыду общества пришло тупое равнодушие. Большинство из нас не замечает, что на лавке на станции валяется человек, накрытый тряпьем, из-под которого виднеется обернутая грязным бинтом нога. От ступни осталась только пятка — что ж поделать, зима в этом году выдалась особенно холодная. Больше всего бродяг, внешне практически одинаковых, с опухшими лицами, всплывающими в памяти серо-бурыми пятнами, — на привокзальных станциях, на кольцевой линии метро, где можно, катаясь по кругу, выспаться. И это — человек, наиболее совершенное творение природы, такой же, как мы с вами, который мог бы достичь огромных духовных и интеллектуальных высот, а вот так низко опустился, волею судьбы обратился в озлобленного загнанного зверя.

     Как это ни парадоксально, но эти бродяги, немытые, покрытые нарывами и язвами, с запекшейся кровью на лице, с трудом шевелящие деревянными от мороза пальцами, нужны власти. Нужны для того, чтобы мы с вами боялись. Смотрите на них — вы можете завтра стать такими же, оказавшись без работы и крыши над головой, вас тоже будут отовсюду гнать, бить и обругивать. К бездомному псу отношение лучше, чем к бездомному человеку. Смотрите на них и не смейте бунтовать. Получайте свои копейки и трудитесь в поте лица — иначе вас ждет их участь.

     Если разобраться, еще неизвестно, на кого неприятнее смотреть — на бездомных или на сонных обывателей, спешащих на работу. Еще вопрос, кто из них больше нравственно опустился — те ли, кто униженно клянчит милостыню, или те, кто каждое утро в метро читает любовные романы и какую-нибудь газету весьма сомнительного содержания — «Жизнь» например, в то время как реальная жизнь проходит у них под носом: она в бедном старике в залатанном пальто, в молодом парне, в пьяном забытье раскинувшемся на полу вагона. И лишь изредка спокойно и гордо мелькнет в мутной суете вагона заголовок газеты «Завтра» или «Советской России». Изредка...

     Мы привыкли к тому, к чему привыкать нельзя. И сердце не екает от ужаса. Русский писатель А.Куприн устами литературного героя Назанского сказал в «Поединке»: «Есть у нас... страшная и уже теперь непоправимая вина. Это то, что мы — слепы и глухи ко всему». Как будто про нас сказано. Мы озлобились, но даже злоба у нас какая-то равнодушная.

     Иногда начнется вдруг драка, тупая и на ровном месте. Люди, озверевшие от этой новой жизни, вспыхивают мгновенно и принимаются на глазах у всех молотить друг друга в кровь... А пассажиры метро, невольные свидетели всей этой мерзости, лишь цинично становятся на сторону одного или другого дерущегося, а то и просто смотрят сквозь. И где-нибудь в уголочке молодая женщина крепко прижимает к груди маленького сына, скользящего испуганными глазами по равнодушным лицам-маскам: только бы не видел он! Где-то это уже было, все это очень знакомо: в истомленных людях «пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди, из-за пустяков, бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка — убийством». Это — Максим Горький, «Мать».

     Вот она — наша жуткая действительность. Москва XXI века — это не обновленные богатые фасады и играющая огнями реклама. По фасадам о Москве, столице самого большого государства «третьего мира», судит только тот, кто пролетает по улицам города, отгородившись тонированными стеклами от внешнего мира, от нас с вами. Настоящая же Москва — там, где «под землей струи поют о том, что бродят светы» (А.Блок).

     «Необыкновенно комфортабельно метро, которое, конечно, не идет даже в сравнение с каким-либо другим метро в Европе. Впечатление такое, что находишься в хрустальном дворце, озаренном солнцем, а не глубоко под землей», — восторженно писал вернувшийся на Родину А.Куприн. Мог ли он тогда предполагать, что через шестьдесят с лишним лет эти дворцы превратятся в зловонные подземелья, что они будут заполнены жуткими бродягами и слепыми обывателями! Эта разница, контраст между старым и новым, абсурдна.

     Мы добились того, чего так долго хотели. Мы хотели, чтобы было все, как на Западе. И получили. Наши, российские, бездомные почти не отличаются от бездомных в парижском метро и в старейшем лондонском. Осталась самая малость — доломать великолепные подземные дворцы, избавиться от последних следов советской «империи» — и мы будем совсем, как «цивилизованные» страны. А там, глядишь, догоним и Латинскую Америку, и Африку.

     Когда каждый день видишь грязный человеческий мешок на фоне прекрасной мозаики, прославляющей силу русского оружия, нервные вопли о том, что СССР был «тоталитарным государством», становятся смешными. Когда мы наконец поймем, что, как афинская демократия не могла существовать без рабов, так и «гражданского общества» со всеми «общечеловеческими ценностями», «цивилизованным государством» и дружбой с «мировым сообществом» не бывает без нищеты большей части населения — в данном случае нашей страны?

     Поэтому лучше та «несвобода», когда строятся дворцы для его Величества народа, чем свобода быть нищим или свобода грабить и после — молчаливо и презрительно — созерцать бедность ограбленных.

  Ольга ГАРБУЗ,
студентка.
Москва.