Наш Иван Калита

     Каждый уважающий себя человек вроде бы теперь не смотрит телевизор по единственной причине: с экрана чаще всего либо врут, либо показывают непристойности.

     А вот я не решаюсь включать телевизор еще и 9 мая, когда сквозь пелену голубого мракобесия вдруг проступают светлые лики наших седовласых ветеранов, наших великих полководцев; или, например, 12 апреля, когда на экране вдруг появляются кадры из старых кинохроник, запечатлевшие нашу страну самой великой космической державой. Так нестерпимо больно вспоминать о нашем прошлом величии среди нынешнего позора.

     А ведь еще живы многие их тех, кто победил «коричневую» Европу (увы, на стороне Гитлера против нас воевали сотни тысяч добровольцев почти из всех европейских стран!), кто создавал наше самое мощное в мире оружие, нашу самую лучшую в мире систему образования и социальной защиты, кто вопреки пятой колонне, начавшей еще при Хрущеве проникать во власть, растил хлеб, строил новые города в богатой нефтью и газом вечной мерзлоте. Каково теперь этим людям? Каково им помнить о своих героических и, как оказалось, напрасных трудах?

     Сердце не телевизор, его на «другую программу» не переключишь.

     Валерий Николаевич Ганичев тоже принадлежит к числу тех великанов, благодаря которым наше родное небо в прошлом веке столь уверенно становилось самым высоким и самым широким. Нет, на войну попасть он не успел, с Ямала он газопроводы не прокладывал, КамАЗ и БАМ он не строил. На его долю выпала более «тихая» и при этом не менее ответственная задача. Он вошел в историю нашей страны как человек, возвращающий отечественной общественной и творческой мысли здравый смысл. Опять же в памяти здесь сразу всплывают имена его соратников и единомышленников — Михаила Лобанова или Вадима Кожинова, Станислава Куняева или Юрия Селезнева, — имена наших самых горячих полемистов, самых отважных публицистов. А Валерия Ганичева можно скорее сравнить с собирателем русских земель Иваном Калитой, который в бой с басурманами бросаться не спешил, который пользу Отечеству добывал скорее усмиренным рассудком, чем гневом. Не случайно же В. Ганичев получал от власти в управление то отдел агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ, то такое крупнейшее в стране издательство, как «Молодая гвардия», то главную молодежную газету «Комсомольская правда», то журнал «Роман-газета». А это значит, что и страна наша прирастала открываемыми им русскими духовными пространствами, а идеология «братства», «социальной справедливости» из казенной превращалась в национальную, живую, человеческую. Превращалась в сердечную основу того русского социализма, которого до сих пор больше всего боятся именно внуки вдохновителей «красного террора» и «ГУЛАГов».

     Но мастера будущей криминальной революции, в отличие от врагов России времен Ивана Калиты, вполне отчетливо понимали исходящую для них опасность. Поэтому на одном месте Ганичев долго не задерживался. Перспектива крупного партийного деятеля для него постепенно сменилась на репутацию человека неуправляемого и, значит, «ненадежного». А однажды в сторону автомобиля, в котором ехал Валерий Николаевич, вдруг свернул грузовик. И в тишине больничной палаты ему, конечно же, было о чем поразмышлять. Если над твоей головой все плотнее сгущаются тучи высокопоставленного неприятия, то очень трудно внушить себе, что это было не покушение и даже не простое предупреждение.

     Тем не менее, выйдя из больницы, Валерий Николаевич сделал вид, что в покушение не поверил (или действительно не поверил, потому что в годы «застоя» человеческая жизнь еще не ценилась так дешево, как сейчас, в «пору перемен»). Но более пылкие да горячие единомышленники Ганичева, тоже государственники и патриоты, все же почувствовали (я хорошо это помню!), что пока еще не они крайние. И оттого не перестали оставаться смелыми да отважными.

     Одним словом, когда в 70-е годы я приехал в Москву, то в ЦДЛ, в редакциях журналов и издательств одни с ненавистью, другие с восхищением уже произносили вот это имя: ГАНИЧЕВ… И, пока еще ничего толком не зная об этом имени, я тем не менее стал понимать, что похоже оно на некую огромную гранитную глыбу, уже навеки вросшую в столичный политический и литературный ландшафт. Для одних эта глыба была настоящим камнем преткновения, для других — предоставляла возможность стать выше и видеть дальше. Но убрать или пошатнуть ее было уже нельзя.

     Иногда приходилось слышать рассказы о Ганичеве, по тем временам больше похожие на воодушевляющие легенды. Например, о том, как пришел к Ганичеву в «Комсомольскую правду» опальный патриот Лобанов. Новые сотрудники сделали вид, что с ним не знакомы, поскольку в редакции находилась известная своей неприязнью к патриотам Ольга Кучкина. Но сам Ганичев невозмутимо распорядился, чтобы именно Лобанов с этого дня привлекался в качестве постоянного автора газеты. Такая независимость ни по тем, ни тем более по нынешним временам представляется абсолютно невозможной. Точно так же и книги, выходившие в «Молодой гвардии», казались неправдоподобными, прочитанными, может быть, во сне. Потому что, если в диссидентском «самиздате» встречалась всего лишь щенячья антисоветская злоба, то в почвеннических изданиях «Молодой гвардии» мы открывали для себя ту глубину, в которой Пушкин и Шолохов, герои 1812 года и герои 1941 — 1945 гг. не отрицали друг друга, а становились единым целым, выстраивались в наш единый национальный ряд. Все мы помним и книгу профессора Н.Н. Яковлева «1 августа 1914 года» о масонской компоненте в политической жизни России начала прошлого века. Или — сборник лирических стихов о России «О, русская земля!». Только в молодогвардейской серии «ЖЗЛ», ставшей при В. Ганичеве самой читаемой, вышли книги М. Лобанова о А.Н. Островском, Ю. Лощица о И.А. Гончарове и Дмитрии Донском, Б. Тарасова о Блез Паскале и П.Я. Чаадаеве, В. Сергеева об Андрее Рублеве. И почти каждая из них была встречена тогдашними партийными ортодоксами в штыки. И, к слову будет сказано, все тогдашние ярые противники Ганичева, в отличие от него самого, после 91-го года быстренько перестроились в либералы, стали побивать патриотов уже не по марксистской методике, а по инструкции бывшего директора ЦРУ Даллеса.

Кавалергард русского духа

     Он сразу же обращает на себя внимание. Высокий, с прямою, как у кавалергарда, осанкой, никогда не смотрит исподлобья, эдакий не то что важный, а по-настоящему величавый, словно бы сошедший с известной картины Репина «Заседание Государственного Совета». Со стороны глянешь — настоящий большой сановник, к которому так запросто и не подойдешь, с которым невзначай не заговоришь, который привык с ранней юности к персональной машине у крыльца, к просторным кабинетам, к кожаным креслам, к «вертушкам» с государственным гербом, чувствующий себя как дома в тех коридорах, где за всеми дверями, как мед в сотах, располагается недоступная простым смертным власть. Однако, когда около десяти лет назад мы избрали его председателем Союза писателей России, он остался прежним. При всем том, что писательский дом на Комсомольском проспекте уже давно не был министерством от литературы. И на съезды да пленумы сюда приезжали теперь не властители дум, а выброшенные на обочину жизни писатели, которые истинную цену друг другу знали только сами.

     Именно тогда, слушая на наших больших и малых писательских форумах горестные речи коллег, продолжающих создавать произведения, способные составить гордость любой великой литературе, я вдруг понял, что ганичевская величественная осанка остается несгибаемой прежде всего потому, что номенклатурные кабинеты, в которых он раньше сиживал, были для него всего лишь теми просторными полями, на которых он, как упрямый, не знающий устали крестьянин, помогал прорастать нашим русским духовным зернам. Это для приставкиных да оскоцких их собственное величие кончается там, где заканчиваются объятия с властью. Это бессменный певец «чувства глубокого удовлетворения» и секретарь всех советских писательских союзов Римма Казакова, едва Горбачев снял галстук перед Рейганом, бросилась создавать «альтернативную» творческую организацию, пригодную для обслуживания новой, уже криминальной, номенклатуры. А Ганичев воспринял свою теперь уже неноменклатурную должность как самую важную в своей жизни. Ведь сколько ни сбрасывай с «корабля современности» Михаила Алексеева и Юрия Бондарева, Михаила Лобанова и Вадима Кожинова, Валентина Распутина и Василия Белова, Станислава Куняева и Юрия Кузнецова, сколько ни объявляй их «маргиналами», все равно именно они остаются вершинными явлениями русского национального самосознания и русского национального духа. И сколько бы возглавляемый министром Швыдким телеканал «Культура» ни внушал нашей простодушной публике, что самыми крупными писателями сегодня являются некто Пригов и некто Ерофеев, — для русского читателя, воспитанного на Пушкине и Достоевском, Пригов, хоть из штанов он выпрыгни, всегда покажется лишь недоучившимся подростком, а в ерофеевском матерном искусстве читатель наш различит одно только нехорошее дыхание современного уголовного мира, танцующего теперь а-ля бизнес.

     Ганичев на мнение новой власти о современной русской литературе просто не обратил своего высокого внимания. Ганичева, по-моему, больше всего взволновало то, что именно писатели, которыми он мог лишь восхищаться да гордиться, которым раньше он мог помочь лишь как издатель или редактор, вдруг избрали его своим лидером.

     То есть ганичевская кавалергардская осанка стала еще более твердою! Правда, после более тесного и теперь уже каждодневного общения с ним мне пришлось убедиться, что с Ганичевым общаться куда проще, чем с иными внешне простоватыми и очень свойскими, но слишком уж израненными неудовлетворенным честолюбием писательскими деятелями, что он одинаково невозмутимо может вступить в деловые отношения с Черномырдиным и с главою опального Приднестровья Смирновым, с губернатором и с сельским учителем — лишь бы польза была тому великому делу, которому он служит всю свою жизнь. Он не строит обиженную мину власти, которая почему-то тяготится присутствием в России именно русских писателей. Сколько возглавляемый им творческий союз от государства ни отлучай, он все равно убежден: государство — это все мы, государству без национальных писателей так же плохо, как и писателям без родного государства, нельзя предавать государство даже тогда, когда тебя предали наделенные высшей государственной властью чиновники.

     Казалось бы, иных забот у него не должно быть, кроме как «выживать в условиях рынка». А он пытается не порвать связей с национальными республиками, радуется, когда в Якутии или Бурятии находит таких же, как сам, государственников, патриотов единой многонациональной России. Он радуется каждому новому «некоммерческому» большому поэту или прозаику. Он издает сборник молодых литературных критиков — первый в своем роде за последние пятнадцать лет. Он неутомимо возрождает то, что рушат нынешние министры и их «команды», что подтачивается, как червями, деньгами такого же, к сожалению, неутомимого, как он сам, Сороса. Вот только недавно прошел Тургеневский праздник на Бежином лугу в Чернском районе Тульской области. Приехала туда огромная писательская делегация, опять же во главе с Ганичевым. И в результате местная молодежь, вместо того чтобы приобщаться к наркокультуре, слушала стихи, приобщалась к по-настоящему целительной родной культуре. А чуть раньше при участии Союза писателей России прошли литературно-патриотические Прохоровские чтения на Белгородчине. Тоже нужное дело. Должны же ветераны Курской битвы и просто люди, растящие хлеб на героической земле, воочию увидеть ту творческую интеллигенцию, которая живет с ними одною памятью, одною радостью и болью, одною жизнью. Кто-то ведь должен возвращать слову патриотизм достойный нашей великой истории смысл!

     И еще он организовывает писательский пленум в беспокойной Чечне. Пока придворные деятели культуры черпают деньги из бюджета для разжигания ненависти к России, он со своими единомышленниками выполняет самую неблагодарную и трудную работу по восстановлению прежних культурных связей с чеченскими писателями и читателями. Его не волнует, что за это ему никто даже спасибо не скажет. Дело для него — важнее всего. Важность делаемого им дела определяет его собственное уважение к себе. И дел этих у Союза писателей России — теперь уже не перечесть.

     А Россия большая. Если в глазах столичных чиновников Ганичев «словно иностранец», то вдали от Москвы заботы его вскоре показались понятными очень и очень многим губернаторам, главам местных администраций. Первым нарушил «табу» на русских писателей руководитель Орловской области Егор Семенович Строев, в ту пору еще не занимавший поста председателя Совета Федерации ФС РФ. Может быть, нарушил потому, что слишком хорошо знает и любит родную литературу, является одним из образованнейших наших современников, понимает, что без того высокого нравственного ресурса, который именно возглавляемые Ганичевым писатели ни на что не хотят разменивать, нормальную, человеческую жизнь стране не вернешь (кстати, во всех благополучных странах для государственных мужей такая мысль не является очень уж необычной!). И началось у Союза писателей весьма плодотворное сотрудничество с орловчанами. А вскоре «революционную дисциплину» нарушили и многие другие губернаторы. И стало легче дышать писателям в русской провинции. Во многих регионах стали издаваться книги не только у либералов, но и у беспартийных поэтов да прозаиков, следующих в своем творчестве высокой традиции русской классики.

     У Станислава Куняева есть такие, очень и очень мудрые строки, написанные еще в начале перестройки:

     Ты стой и жди, чтоб воля злая,
     Вся выкипев, склонилась ниц.

     Не буду утверждать, что Ганичев уже «дождался». Но — все-таки «волю злую» наша партия власти уже стесняется демонстрировать всенародно. Потому что это Ганичев не стыдился быть самим собой ни до рокового 91-го года, ни после. Это Ганичеву, сеятелю добра, было удобно ходить с прямою спиной в любые времена, в любую политическую погоду. А тем, кто сеет зло, надо вечно менять свои конфигурации.

И был нам знак…

     Я не ставил перед собой задачи рассказать о Ганичеве все, что в нем меня восхищает. Он еще и редкий, очень глубокий, с собственными и в то же время весьма органичными для национальной русской мысли суждениями. Постоянное, на уровне самого глубинного сопереживания общение его с наиболее значительными персонажами отечественной истории воспитало в нем живое чувство Православной Веры. И можно написать отдельный рассказ о его деятельности, направленной на возвращение русской жизни в ее историческое (вернее — в ее истинное!) православное русло. Но — Ганичев столь цельная личность, что, узнавши об одной грани его судьбы, можно представить и все прочие.

     Не сомневаюсь, что если бы 70-летие Валерия Николаевича оказалось увенчанным самою высокою правительственной наградой, все мы эту новость восприняли бы как знак, свидетельствующий, что «воля злая», испепеляющая нашу милую Родину и наши души, уже «склонилась ниц».

     Ганичев — это именно знаковая фигура нашей новейшей истории.

     Но — знак был! Даже более высокий и более воодушевляющий, чем мы могли предположить в своих самых дерзких мечтаниях!

     …В свое время Валерий Николаевич, как историк, вдруг очень крепко зацепился сердцем за жизнь и судьбу великого русского адмирала Федора Ушакова. В личности легендарного героя его поразило прежде всего одно качество — нравственная полнота. И вот год за годом стали выходить книги Ганичева «Флотовождь», «Росс непобедимый», «Адмирал Ушаков», заставляющие наших современников попристальнее вглядеться в человека, более известного лишь как главный персонаж весьма блистательных, вошедших в учебники истории баталий русского флота. А затем Валерий Николаевич решился сказать и о самом главном: он пишет письмо Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II с предложением рассмотреть вопрос о прославлении великого флотоводца как святого подвижника.

     Церковь — это не бюрократическое учреждение, где «бумаге» дается или не дается «ход». Как заметит позже иеромонах Венедикт, просто иногда бывает так, что в чьем-то бесконечно выстраданном слове «Господь показывает нам воочию торжественную промыслительную вертикаль», «все устраивает для того, чтобы соборность человеческого сознания, бытия, общность, включенность в историю… была, прежде всего, людьми осознана».

     И — «все устроилось», и — вскоре среди святого русского воинства засиял также лик святого праведного воина Феодора Ушакова…

     «Господь избирает именно тот момент прославления своих угодников, который как бы взывает к совершенно конкретному святому через человека. В данном случае это был В.Н. Ганичев. Когда он писал, проникался познанием праведности своего героя, потом отправил письмо Святейшему Патриарху. И, наконец, народное почитание, молитвы братии в монастыре сделали свое дело», — поясняет нам иеромонах Венедикт.

     С великим волнением и с великой радостью я пишу вот эти согревающие мою душу слова: Господь избрал моего мудрого старшего товарища, лидера всех наиболее драгоценных писателей России (именно драгоценных, потому что смысл своей жизни они видят в охранении веры в светлое предназначение человека!), сказать то слово, в котором заключена торжественная промыслительная вертикаль…

     Может ли быть более достойная награда человеку, много потрудившемуся на благо Отечества?

     Даже язык мой не поворачивается сказать юбиляру обычное поздравляю! Нет, я его прежде всего благодарю. И еще я благодарю Бога за то, что и я вместе с ним, вместе с такими, как он, Ганичев Валерий Николаевич.

  Николай ДОРОШЕНКО,
главный редактор газеты
Союза писателей России
«Российский писатель».