Как затянет он своим исключительно красивым баритоном «Выйду на улицу... » — и сразу от чистого, пробивающего душу и сердце голоса уносишься в удалой, неостановимый, пока не споет последнюю ноту, пляс. «Во поле выйдешь, песню споешь, очень негромкую», потому что Россию славит тишина, да такая необычная, до самых звезд, — кристально звонко запоет он тухмановскую, специально под его баритон сотканную «Звонкую песню неба», и представляешь безбрежный простор российской бескрайности, до самых звезд, с ее жаворонками и рожью, которые вечно будут манить, и оттого становится тепло и весело на душе. И никто лучше него не воспел пропахший порохом и с сединою на висках «День Победы» — песенный подвиг советского солдата. И это все он, наш славный, золотой российский соловей.

     На этой неделе народному артисту СССР, почетному гражданину Саратова и профессору местной, его родной консерватории Леониду Сметанникову «вдруг» исполнилось шестьдесят.

     В этом юбилее его многочисленные поклонники ощущают некую грусть. Он одновременно радует, удивляет и повергает в уныние: неужели уже 60? Такие противоречивые чувства, наверное, бывают у всех почитателей истинного таланта, которые желают видеть своих кумиров не только вечно молодыми, что, увы, невозможно, но и как можно чаще на сцене. И если Сметанников еще живет оперными партиями, то сольных концертов с его запомнившимися на долгие годы глубоко патриотичными, гражданскими песнями у него практически нет. И прежде заполоненный его баритоном эфир тоже без него... Так, к сожалению, проявляется «черное» отношение к ныне обесславленному, поруганному чувству патриотизма. Тем не менее он был и остается для истинных ценителей большого искусства независимо от возраста Большим Певцом. Золотым соловьем России.

     — Леонид Анатольевич, от имени читателей «Советской России» — с шестидесятилетием! Счастья безграничного, пока есть силы и не затух ваш единственный и неповторимый прекрасный баритон, творческого долголетия, новых замечательных оперных партий и добрых песен.

     — Спасибо! Очень приятно, что газета не только знает о моей «круглой» дате, но и помнит меня, помнят и знают мои слушатели не только теперь в России, но и за ее пределами — в бывших советских республиках (в одной из них — Украине началась моя творческая судьба), ставших теперь самостоятельными государствами, где живут миллионы русских, для которых я тогда пел со сцены и во всесоюзном эфире. Вот вчера почувствовал частичку малой родины. Родился я на Южном Урале, но детство и юность прошли на Украине. И на приеме у губернатора встретился с вице-премьером неурожайной ныне хлебом Украины, приехавшим в Саратов закупать зерно. Вспомнили многих замечательных артистов и, конечно же, золотого соловья Украины Анатолия Соловьяненко. Популярность его в Советском Союзе была колоссальная, но в новые времена его мастерство оказалось невостребованным, а это — трагедия для ярчайшего исполнителя. То же и у нас в России. И со мной могло случиться. Меня спасла и спасает опера... Еще раз признателен за поздравления.

     — В дни вашего юбилея забудем о вашем истинном возрасте и начнем разговор с легендарной песни о Великой Отечественной, появившейся ровно три десятилетия спустя после оглушительного, победоносного залпа в Берлине. Песни, без которой сейчас, когда все меньше остается с нами солдат тех страшных сражений, не обходится ни один праздник Победы. К сожалению, на всю страну ее можно услышать только в этот светлый праздник. В остальные дни о ней, как и о других патриотических песнях, напрочь забывают. Впервые прозвучав именно в вашем исполнении, о чем сейчас знают лишь немногие, трогающее до глубины маленькое по времени звучания, возвеличивающее подвиг нашего народа творение Тухманова и Харитонова сразу стало дорогим и близким всем фронтовикам как гимн тому великому, что совершила тогда Советская страна. И глубоко символично, что первым исполнителем ее стал певец, сын солдата, родившийся в суровом сорок третьем, году великого перелома на фронтах — великие Сталинградская битва и сражение на Курской дуге...

     — «День Победы» Давида Тухманова и Владимира Харитонова действительно на особом счету в моем песенном репертуаре. Ее, как и блистательную песню «Звездную песню неба», Тухманов написал специально для меня. С этим композитором нас единили близкие творческие устремления. В марте 1975 года меня пригласили на Центральное телевидение записывать «Голубой огонек» в честь приближающегося 30-летия Великой Победы спеть эту новую, нигде и никем еще не исполнявшуюся песню. Она меня сразу же поразила своей глубокой патриотичностью, мужественностью. Текст — живой, «таранит» до глубины души искренностью и вызывает глубокие ассоциации (у каждого слушателя, конечно же, свои), сочетание подвига, Родины как страны-победительницы («пол-Европы прошагали, пол-Земли, Этот день мы приближали, как могли») и личного, малой родины («Здравствуй, мама, возвратились мы не все, Босиком бы пробежаться по росе»), современный ритм, богатое разнообразие тем, своя тема даже в припеве. Было что петь! Эта песня сочетала в себе имевший огромное значение для всего человечества подвиг великой страны и подвиг простого советского солдата, который, возвращаясь домой, встречается с матерью и, словно извиняясь за всех матерей страны, что не уберегли всех сыновей и дочерей, говорит, что возвратились в свои дома не все, не всех защитников Родины уберегли, он словно чувствует свою вину, и тут же, возвращаясь к мирной жизни, защищенной им же, хочет вернуться к тому, от чего когда-то оторвала его война. Он хочет пробежаться по росе. Непревзойденные ассоциации — война и роса. Исполняя эту песню, я представлял, как самыми трудными в самом начале войны дорогами шагал мой папа, Анатолий Павлович, тяжелое ранение в сорок втором вырвало его из солдатских рядов. Потом лечение в госпитале и возвращение на Южный Урал. Там я родился в сорок третьем. А позже мы вернулись на Украину, в Днепродзержинск.

     Вместе с оркестром Гостелерадио СССР под руководством замечательного дирижера Юрия Васильевича Силантьева мы записали, как сейчас помню, двенадцать дублей, в том числе и для Всесоюзного радио. Но на радио ее отвергли, посчитав слова, не отражающими дух и настроение Солдата-Победителя, и предложили поэту Харитонову переписать всего лишь один — да какой куплет со словами «Здравствуй, мама, возвратились мы не все...» Задание художественного совета он категорически отказался выполнять, поэтому песне был заказан вход в союзный радиоэфир. Но на телевидении на нее посмотрели иначе. Мы с оркестром сделали еще девять дублей — всего же записали 21 дубль, последний вариант был признан самым удачным, от песни была в восторге редактор передачи Нонна Даниловна Нестеровская. И я исполнил песню в присутствии приглашенных на «Огонек» ветеранов Великой Отечественной — простых солдат и генералов. Для них она сразу стала своей, родной, близкой, подкупая искренностью слов и помыслов, возвеличивающими их бессмертный Подвиг, и мелодией, которая сочетала марш и танго, — это неожиданное для патриотической песни «сплетение» стилей Тухманову подсказала его жена. И лишь потом, благодаря телевидению песня стала необыкновенно популярной и была допущена до радиоэфира. Ее исполнили и записали все популярные тогда певцы. В том числе и солист Гостелерадио Лев Лещенко.

     — Как же получилось, что право первого ее исполнения признается ныне как бы не за вами?

     — В конце того же, 1975, года меня снова пригласили на Центральное телевидение записывать не менее популярную, чем «Голубой огонек», программу «Песня года». По ее условиям, туда приглашаются все первые исполнители самых популярных песен уходящего года. И я, кроме «Дня Победы», должен был спеть еще одну песню — «Песнь о Солдате» Владимира Мигули. Но именно в дни записи программы тогдашний министр культуры СССР Юрий Серафимович Мелентьев (светлая ему память!) откомандировал меня срочно на концерты в Финляндию. Я уехал, и «Песня года» записывалась без меня. Лев Лещенко спел там уже гремевший на всю страну «День Победы», но назвал при этом настоящего первого исполнителя песни.

     — Стремительное вторжение на большую сцену и в союзный эфир достаточно молодого и очень одаренного выходца из провинциального оперного театра было призванием его вокальных данных, стечением благоприятных обстоятельств и авансом на будущее, которое еще предстояло отрабатывать.

     — Наверное, я все-таки везучий человек. Обстоятельства почему-то всегда складывались в мою пользу. Вот учится на третьем курсе Саратовской консерватории (все пять лет — со стипендией имени Леонида Витальевича Собинова, чье имя консерватория носит) выходец с Украины Сметанников, а его еще на втором курсе приглашают солистом в Саратовский, один из старейших в России, театр оперы и балета, которому нужен лирический баритон. Вот выбор остановили на мне. Да не стажером или кем-то еще начинающим, а самым настоящим солистом труппы, на полную ставку, гарантируют сразу же ввод в спектакли. На втором курсе я еще не был готов солировать, а на третьем почувствовал: смогу. Первая, очень сложная партия — Елецкий в «Пиковой даме». А мне-то еще ох как много надо учиться. Театр и консерватория, конечно, занимают много времени, приходится лавировать между ними, уплотнять свой график и все успевать. За время этого очень приятного совместительства «студент — полноправный солист оперы» я никого и никогда не подвел. До театра учился оперному искусству девять лет. У меня никогда не было «проходных» партий. Тем не менее самая сложная — Демон. Ведь никто, кроме Лермонтова, Рубинштейна и Врубеля, не представлял этот образ. Как воплотить эту фантазию, вылепить образ и характер противоречивого, ускользающего, исчезающего персонажа. Хотелось воссоединить жизненность и эфимерность, монументальность и порыв, да так, чтобы сценический динамизм не отвлекал от музыки, от голоса.

     — О вашей поистине фантастической работоспособности и целеустремленности ходили легенды. Очевидцы утверждают, что еще учась в музыкальном училище, куда поступили после непродолжительной работы на металлургическом заводе по специальности электрика, вы брали с собой камертон и пюпитр куда бы ни отправлялись и могли репетировать даже в машине или в поликлинике в ожидании врача. Выдержать такую сумасшедшую, запредельную нагрузку мог разве что фанатично преданный делу человек.

     — Это у меня от отца. Он требовал всегда и во всем уважительно относиться к любому труду. Он очень уважал труд и трудового человека. Культ труда царил в нашей семье. Первая моя профессия заводского электрика, как и уроки отца, это моя первая трудовая школа, и ее уроками я живу до сих пор. Вы удивитесь, но уже студентом консерватории, когда за спиной был хор в детсаду, городской детский хор и взрослый академический хор заводского Дворца культуры в Днепродзержинске, я целый год учился правильно произносить слово «да». Став артистом, выступал в сто, а в иные дни в тысячу раз больше своих потенциальных возможностей. Порою за десять дней давал 30 сольных концертов в самой разной обстановке, и не только на эстраде — на стройках, в цехах, в окружении станков. Однажды пел в маленькой комнате завода. После концерта благодарные слушатели дарят цветы: вырвали из горшка на подоконнике и вручили. Я, мол, да как же можно такую красоту губить! Эти цветы, пожалуй, самые дорогие. А еще раньше, 23 марта 1970 г., когда я, четверокурсник консерватории, давал первый сольный концерт, моя бабушка Устинья Гавриловна афишу о нем укрепила пред иконой, словно благословляя меня.

     Мне всегда просто хотелось петь, и, представьте, об опере у меня вначале не было никакого понятия. Еще в Днепродзержинске я даже заснул на киносеансе оперы «Евгений Онегин». Подумать только, ирония судьбы — много позже партия главного героя станет одной из самых моих любимых, а критики будут отмечать, что Онегин Сметанникова идеально соответствует представлению о герое Пушкина и Чайковского. Студентом консерватории страстно стремился к систематическим сольным концертам и усвоил еще одну истину: чтобы научиться петь по-настоящему, надо как можно больше петь и как можно чаще перед аудиторией, чтобы ощутить зал. Подбирал программу на паритетных началах — разумное и доступное сочетание простого, понятного публике, и познавательного и сложного, песню с романсом и арией. Помогала настойчивость. Еще первокурсником участвовал в одном студенческом конкурсе на лучшее исполнение произведений современных авторов. Мне не советовали, но мои доводы оказались весомыми. Я стал лауреатом, получил главный приз. То была моя первая творческая победа. Потом было участие во Всесоюзном конкурсе имени Глинки. В 1968 году в Киеве я остался за бортом сразу же после первого тура, а через три года в Вильнюсе этот барьер преодолел. Но до лауреата не дошагал. Неудача не расстроила. Согревал добрый отзыв о моих данных прославленного певца Павла Лисициана. Каждый конкурс как дополнительная вокальная школа заставлял учиться на примерах других

     — Через эти тернии, подчас включая режим колоссального самопреодоления, вы вступили в самый удачный, звездный 1973 год.

     — Да. Опять юбилей — тридцатилетие моего выхода на широкую публику, год побед. В июне во Всесоюзном конкурсе профессиональных исполнителей советской песни в Минске стал лауреатом. В августе на десятом Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине завоевал медали и почетный диплом лауреата, но дороже всего были десятки концертов перед молодежью, осознание своей причастности к братству людей доброй воли. И, наконец, осенью после нескольких неудачных попыток покорен олимп Всесоюзного конкурса имени Глинки: поздравления Ирины Архиповой, специальный приз фирмы «Мелодия» за лучшее исполнение романсов великого русского композитора. И в тот же «венок» вплетаются первые выступления по Центральному телевидению.

     — При всей своей небывалой популярности вы остались верны провинциальной добротной саратовской сцене.

     — Да. Меня ведь приглашали в Большой, музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко, Мариинку. Однако я считал, столичная театральная жизнь, напротив, сковывает творческие возможности солиста, заставляет его приобщаться к другому, более умеренному ритму, может, даже снижает требовательность к себе. На это я пойти не мог и остался в Саратове. Тем не менее провинция у меня популярности не отняла.

     — Гражданская песня сегодня отброшена на задворки и заглушена пошлыми творениями морально и творчески ущербных авторов и певцов, пробуждающих в слушателях, особенно молодых, низменные чувства и поступки, вседозволенность. Упадок и на оперной сцене. В угоду моде некий питерский режиссер на очень дорогой вам саратовской сцене года три назад до неузнаваемости осовременивает гениальное творение Чайковского и Пушкина, одевает Евгения Онегина в джинсы, заставляет его бегать по сцене и выкрикивать что-то несусветное. Вам не больно видеть и слышать это надругательство над классикой и святыней русского искусства?..

     — Для меня «Евгений Онегин» — самый дорогой образ и одна из любимых опер. Этот образ стоял в начале моей творческой карьеры в театре, в этом же спектакле, о которым вы говорите, мне летом 2000 года пришлось снова участвовать, но уже в другой партии. Признавая глубину проникновения режиссера в образ героев, умение раскрытие характер, я не понимаю тут несколько принципиальных вещей. Во-первых, все семь актов разворачиваются на одном и том же интерьере. И комната Татьяны, и другие сцены — все на тех же колоннах! Но это еще полбеды. Удивляет вольное, оторванное от времени привнесение не существовавших тогда деталей. Ну, например, Онегин отправляется на поезде, которого тогда и в помине не было, или сам несет саквояж, хотя для этого есть слуги. Ну и вами подчеркнутые моменты, что вызвало откровенное недоумение публики и критиков. Представьте, приходит молодежь на спектакль, а ей вместо хрестоматийно привычного действия в девятнадцатом веке преподносят современную действительность. На этом же молодежь к высокой культуре не приобщишь. Вообще же за последние годы страна сознательно «оберегает» юное поколение от высокой культуры. Пошлость, бескультурье одолели театральные и концертные подмостки. Молодежи преподносят несвойственные россиянам моральные и духовные ценности, воспитывают в ней дух всепобеждающей силы, культ оружия, вседозволенности и денег. То, чего мы никогда не пропагандировали ни по телевидению, ни с концертной эстрады. Тогда просто не было подобных произведений. Сегодня их полным-полно, а настоящая песня загнана на своей Родине в подполье. Эта управляемая извне вульгарщина, убежден, есть начало распада цивилизации. За все время существования человечества распалось четыре мировые цивилизация. Нынешняя будет пятой. Когда это произойдет, я точно не знаю, но, видимо, случится — все идет к этому.

     Не так давно во время волжского турне известного оркестра русских народных инструментов встретился с его руководителем Николаем Николаевичем Калининым. И он мне сказал такие слова: «Спасать надо отечественную культуру и нравственность в ней. Если не спасем, то наступит грандиозный хаос». И ведь все идет к этому. Все оставшиеся на позициях государственников и ценителей настоящего искусства эту опасность осознают. Однако сами руководители государства в стороне от формирования нравственности особенно у молодого поколения, от которого сознательно прячут большое искусство, настоящую, патриотическую песню и убивают, растлевают вульгарщиной. Выступал недавно с концертом перед молодежью. Пою русские народные и старые советские песни, которые сознательно давно не дают в эфир. Чувствую: нравится, понимаю: незнакомо. Вот так бы с каждым концертом возвращать им наше родное искусство.

     — Зато своим артистам не дают возможности выступать дома или в других городах. Вот вы по случаю своего 60-летия в прямом радиоэфире замолвили об этом словечно перед губернатором Аяцковым. И «нулевая» реакция, острейшая тема спасения национального здорового искусства властям побоку!

     — Ну, вы же сами видите, что происходит....

     — Ваша принудительно отодвинутая популярность, годами не берущиеся с полок фонотек для эфира магнитные записи песен с вашим голосом, наверное, вызывают ностальгию по тем недавним временам?

     — Ничуть. Мне жалко, что от незнания образцов настоящего песенного творчества молодежь духовно обкрадывается, как и старшее поколение тоже. А записи, как и рукописи, не горят, а до поры до времени ждут своего слушателя.

     — И нынешнее обращение к творчеству Мусоргского уже зрелого мэтра оперного искусства Сметанникова...

     — ...вызвано необходимостью постичь до конца большую музыкальную вершину. Я раньше пел в его операх «Борис Годунов» и «Хованщина». Но на них не замыкается его творчество. Желание понять истоки этого таланта, глубину его бессмертных творений зовет меня не так давно на его малую родину.

     — Сегодня любой каким-то чудом прорвавшийся на сцену или в эфир отштампованный на конвейере «фабрики звезд» исполнитель безо всякого стеснения нараспашку открывает свою личную жизнь и публично пересказывает любовные приключения друг друга. Что ж, что они несут со сцены, то и потребляют в жизни. Вы же, как и многие коллеги по исполнительскому искусству прошлых лет, о личном предпочитали не распространяться. Но давайте поговорим о ваших близких...

     — Моя первая и единственная любовь — жена Виктория Сергеевна Мухина. С ней мы учились вокалу на одном курсе в Днепродзержинском музыкальном училище. Вначале, за столпотворением новой жизни не замечал ее, а потом вдруг с удивлением открыл ее для себя. И навсегда. Долго не решался признаться. А решился — и сердце запело. Как запело от того, что на четвертом курсе зазвучал-таки, наконец, голос. Вместе с Викой приехали в Саратов и учились в одной группе консерватории. Здесь мы поженились ровно тридцать семь лет назад — и тоже в августе, здесь же родился сын Станислав, впоследствии специалист-компьютерщик. Потом жена стала солисткой того же оперного театра, за свою долгую творческую карьеру исполнила немало сольных партий, но возраст и недуги взяли свое — пришлось уйти на пенсию. Как строгий, но принципиальный судья она оценивала мои партии. Спрашиваю ее после спектакля: «Ну, как?» Иногда переругает все в пух-прах. Я выслушаю внимательно, но ни разу не рассердился, извлекая из ее отзывов хорошие уроки. Я всегда проявлял к себе беспощадную требовательность. Это недовольство собой беспокоит, и если оно исчезнет во мне, обязательно уйду со сцены. Сейчас жена воспитывает двух внуков — Сережу и Владика. Сестра тоже пошла по музыкальной линии, работает в консерватории концертмейстером. Вот вчера все вместе собрались отметить мой юбилей, много пели, столько чистого, светлого вырвалось из души, потому что душа всегда бывает в гармонии с песней.

     Ну, а прежние увлечения давно отошли на второй план. Рыбалка и охота как хобби уже не интересуют — убивать живое не могу! Но как всегда, и наверное, с большей охотой и желанием путешествую по свету, эта любовь во мне еще с молодости. Как исполнитель и представитель всевозможных международных конкурсов бываю во многих странах и каждый раз узнаю что-то новое и подмечаю не открытые раньше черты. Вот, например, шесть раз бывал только в Лос-Анджелесе. Между прочим, какое открытие я сделал там — в отличие от нашей российской, основанной давно на итальянской, у американцев нет собственной вокальной школы со своими, только национальной культуре присущими методами и формами. И это важное превосходство нашего отечественного искусства надо беречь и преумножать. К большому сожалению, в последнее десятилетие это делается не так, как оно заслужило за многие века перед мировым искусством. Но тем не менее талантами не обделена наша земля.

  Беседовал Владимир ЕФИМОВ.
Саратов.