Кисть художника Петрова-Водкина обладает в искусстве весомостью меча революции. Работы этого живописца не утрачивают своей актуальности сегодня, и это оттого, что его творчество нацелено на коренное обновление мира.

     Сугубо русское искусство, в отличие от западного, никогда не стремилось к рабскому копированию действительности, всегда тяготело к идеальному Миру, к нездешней Красоте. Эта тяга была столь сильной, творцы Прекрасного были исполнены такой веры в лучший Мир, что их произведения убедительно свидетельствовали о наличии этого Мира, сказка становилась былью, идеальное — реальным.

     Петров-Водкин находится в русле традиций русской живописи, пластика которой является выражением внутренней страсти и умонастроения художника, избегает бессмысленной фактографии, не следует за моделью, а творит нечто новое. У Петрова-Водкина, как и у древнерусских живописцев, акцент смещен с бытописания в сторону внутреннего миросозерцания. Изображается главным образом увиденное в себе, а не вне себя, идет рассказ о своем отношении к действительности. Лаконичность, неподражаемое своеобразие кисти, глубокое художественное мышление, способное отыскивать вечные явления бытия, отсутствие эротизма, академических, трафаретных штампов, робости перед моделью, скованности языка, в котором совершенно не чувствуется чужого голоса, преобладание апелляции к уму, а не к эмоциям, мощь образного решения в обыденности изображаемого — вот приметы зрелого творчества замечательного русского живописца.

     Мир Петрова-Водкина — это нечто возвышенное, глубинное, обширное, величественное, значимое. Его «планетарное» искусство является предельно монументальным, насколько это возможно в станковой живописи. В Идеальном Мире нет места серости, перстному, мимолетному, п(е)реходящему, поэтому в картинах русского мастера почти отсутствует светотеневая моделировка. Если Малевич смотрит в космос, то у Петрова-Водкина — взгляд из космоса на нашу «Землю-Родину», и в этом взгляде сказывается следование художника Русской Идее — стремление увидеть не только пространственную безграничность, но и завтрашний День родной Земли.

     Задача Философии состоит в том, чтобы открыть в особенном Всеобщее. Именно эту задачу ставит перед собой Петров-Водкин — художник-философ, художник-пророк. Его также можно назвать художником-поэтом за его исключительно мощный романтический дух, классически воплощаемый им в многозначительных символических образах.

     Петров-Водкин говорит, что произведение художника должно совершенствовать реципиента, переворачивать его душу. Подлинный гений революционного обновления и космонавтики в эстетическом восприятии мира не согласен с низменной, прозаической, рутинной повседневностью, и он горит желанием преобразовать человеческое бытие, взорвать обывательщину. Своей «планетарной» живописью, преисполненной любовью к человеку, Петров-Водкин возвышает зрителя, причем настолько, что захватывает дух. Даже в портретах детей прозревается величие, человеческое достоинство, душевная красота, что-то дорогое и близкое («Портрет мальчика». 1913, «Голова мальчика-узбека», «Фектя», «Портрет Рии»). Значительность образов у мастера чудодейственной кисти столь велика, что картинная рама с трудом их вмещает, и они как бы являются фрагментами фресковой живописи. Портрет обладает такой обобщающей силой, что вырывается за рамки конечного, смертного, устремляясь к Вечному, к Человеку вообще. Страстную и пылкую душу, исполненную удивительного оптимизма, художник выплеснул на свои полотна таким образом, что психологическая напряженность концентрируется в общем впечатлении, которое как бы витает над полотном, присутствует во взгляде художника, а соответственно и зрителя. Вся изобразительная структура холста магическим образом излучает ментальную и эмоциональную мощь, и посредством этой целостности раскрывается и прочно запечатлевается фабула произведения. Ничего нет случайного, все предельно подчинено одной идее — идее высокого назначения человека на Земле. Петров-Водкин ищет и выявляет в человеке Благородство, отрывает его от суетного существования и организует его в таком Настоящем, которое нельзя назвать сиюминутным, прагматическим («За самоваром»). Певец человеческих идеалов мыслит категориями самых больших масштабов, у него всегда присутствует Мета-цель, в направлении к которой развиваются лучшие потенции всей человеческой истории. Простота, ясность, торжественность, органичность, жизнелюбие, энергичность, строгость в сочетании с исключительной доброжелательностью — вот чем веет от полотен. Все как бы выплавлено в тигле его души и очищено ее огнем. Созерцание полотен художника-философа — это праздник величия и красоты человека, полноты его бытия, это — радостное и учащенное биение сердца. Творчество этого художника, как горняя Истина, исполнено ослепительной светоносности. Он овладевает целым миром — миром своеобразным, поэтическим, но овладевает им не для себя, а для того, чтобы завещать его людям.

     Профетическая (пророческая) живопись у Петрова-Водкина могуча и певуча, как русская речь. В ней чувствуется смелая и уверенная кисть, волнует, как у Рублева, непринужденное течение линий. Замысел, являющийся у художника какой-либо вечной, непреходящей идеей, становится плотью, магически сливаясь с нею, и это — новая, обетованная плоть, в которой нет признаков земной персти, это — «нетленное золото» и в то же время исключительно трепетная жизненность и полнокровность, излучающие телесную, душевную и Духовную теплоту. Если у Рублева Бог принимает образ человека, то у Петрова-Водкина человек поднимается до Вечного, иконного Лика. Революционная, новаторская природа творчества сказывается у великолепного мастера живописи в неожиданных ракурсах, стремлении линий, в гармонии цветовых контрастов и цветовых совпадений. Все это, помноженное на значительность внутреннего переживания, создает глубоко психологическую и высокоидейную напряженность. Петров-Водкин явил беспримерную гармонию легкости восприятия, плакатно-красочной броскости и труднодоступной философичности.

     Творчество великого русского художника является не только концом пред-Исторической фигуративной живописи, но и прорывом к Метаисторическому Реализму на уровне художественной фантазии. Работы живописца проникнуты ожиданием Нового Человека, глубокой верой в Него, но это не фарисейское служение абстракции, а диалектическая завязанность Великого и малого, проявляющаяся в обожествлении человека, в любви не только к Небесному, но и Земному, правда, обновленному, преобразованному.

     Такие живописные приемы в творчестве Петрова-Водкина, как смягчение резкости линий, скульптурной четкости форм и совмещение пространственных и временных планов («После боя», «Полдень»), обусловлены его глобальным подходом к изображаемой действительности, стремлением автора показать человека, его среду и жизнетечение в органическом единстве и в циклической непрерывности.

     В силу того, что Петров-Водкин не следовал моде, не заботился об утверждении какого-либо «изма» и стремился, прежде всего, не к особенному, а к Всеобщему в искусстве, к универсализации вековых художественных достижений, он, как и подобает диалектику, не оказался ни в стане «левых», ни в стане «правых» и выстоял в бурных событиях радикальной ломки традиций, сохранив преемственность и целостность в культуре живописания и вместе с тем внес в нее революционную и ПОДЛИННО ОСОБЕННУЮ струю. Художника не преследовала рассудочная дилемма «или-или», которую он раз и навсегда решает с позиций разумного метода — посредством удержания противоположностей. Вместо просто отказа от предметности художник-универсалист предлагает преобразование предмета силой своего творческого гения. Таким образом, Петров-Водкин не впал ни в неопределенность символического принципа, ни в эмпиризм натурального жизнеподобия. Его волнуют такие категории, как дух и материя, пространство-время, движение и покой, непрерывность и дискретность, вечное и мимолетное, невесомость и тяжесть, идеальное и реальное, жизнь и смерть, которые в контексте его творчества получают философскую интерпретацию. Важнейшим открытием русского художника, для живописи столь же значимым, как неевклидова геометрия для математики, явилась глобально-сферическая перспектива с ее «пересекающимися параллельными» (радиально расходящимися осями). Посредством этой перспективы Петров-Водкин соединил микромир с макромиром, так что даже интерьер теперь напоминает о его сопричастности огромному миру, наполняясь, таким образом, особенным, масштабным смыслом, не позволяющим человеку замыкаться в обывательском мирке. Обогатившись глобально-сферической перспективой, язык живописи стал более красноречивым и емким, возникло видение жизни «и издали, и вблизи» («приближенная удаленность»), зритель воспарил, оторвавшись от земли, а вместе с тем Земля стала напоминать о своем полете во Вселенной. Перспектива Петрова-Водкина стремится к живому сектору обзора, она более отвечает диалектике бинокулярности и реального человеческого восприятия мира, чем математизированная схема «линейно-фронтальной итальянской перспективы», и более, чем последняя, передает высоту, глубину и ширь пространства. Художник-новатор не следует рабски бездушному диктату традиционного «гравитационного креста» осей координат полотна, но стремится к «живому смотрению», к органической связи с действительной картиной жизни.

     Стремительно и сказочно-чудесным образом, как на Коньке-Горбунке, врывается художник в Праздничный Идеальный Мир своей картиной «Купание красного коня». В этой иконе революционного преобразования мира, как во всякой иконе, исключается жанровость. Это не скач ветхой, изжившей себя меднолобой государственности, а полет мечты — еще хрупкой, но чистой, полет мысли — еще слабой, но обновленной, несомой сильным, неумолимым «роком событий». Здесь — синтезированный образ национальных устремлений, предчувствие победы Георгия Победоносца, изображенного в виде аллегории новой плоти. Водоем в этой картине кажется кругом земли, а издали воспринимается как небо. Живая органика коня и человека парит на фоне стихии вообще, но не тонет в ее беспредельности, а в своем триумфальном шествии преобладает над ней какой-то психологической весомостью и энергией. Неодолимая мощь коня, подчеркнутая его массой, с трудом вписывающейся в раму картины, его колористической целостностью, не делимой на оттенки, а также хрупкостью юноши, указывает на стремительное ДВИЖЕНИЕ. В то же время — это величавый ПОКОЙ, явление устойчивое, не мимолетное, не преходящее. Конь не мчит за пределы картины мира, а господствует в ее просторах. Столпность шеи и передней ноги коня, загнутое назад копыто, натянутый повод, встречное вращение фигур заднего плана свидетельствуют о торжественной утвержденности и вневременности художественного образа, символизирующего неизбежный приход Нового Бытия.

     Эффект полного исчезновения сюжетности, тривиального правдоподобия моделей картины, ее иконное звучание достигается созерцанием полотна на отдаленном расстоянии. В «Купании» нет ни одной лишней детали, ни одного лишнего штриха, все предельно отработано и служит с предельной нагрузкой целому. Работа была написана за пять лет до Октябрьской революции, когда мечта художника о единократном преобразовании мира была еще не замутнена последующими за революцией событиями. Через семь лет после революции эта тема прозвучала иначе в картине «Фантазия». Чистота воплощения идеалов, некогда представленная в юношеской телесной всеобщности, исчезла. Она заменена более конкретизированной, возмужалой, теперь одетой фигурой с обликом «гегемона».

     Всадник смотрит назад. Его мечта не впереди, а позади. Высокие устремления автора стали фантазией. Поскольку революция не подорвала, но, напротив, усилила абсолютизм и великодержавность, то здесь уместны слова Пушкина: «А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта?».

     В «Купании красного коня» достигнута предельная всеобщность, но там нет еще личностного начала, которое полнокровно пульсирует в картине «Мать» (1915). В ней простой человек, сохраняющий свою неповторимую индивидуальность, возведен до Нетленного Образа.

     Бог в Своем пред-Историческом Плане опускается до человека, но Высшая Божественная Цель — Восхищение человеческого существа, поднятие его до Бога. Этой Цели, являющейся главной Целью грядущей Эпохи Творчества, служит гениальный живописец Петров-Водкин.

     В картине «Мать» (1915) достигнуто высшее органическое единство национальных эпоса, драмы и лиризма, где драма как видовое понятие снята в родовом — в пафосе жизни. Специфически национальное становится Вселенским, глубоко личное совпадает со всенародным. «Мать» (1915) можно считать Иконой Материнской Любви. От этого вечно живого Образа чудодейственно исходят тихая радость, скромность, умиротворение, свежесть, доброта, задушевность, бодрственные грезы о человеческом счастье, красота в ее понимании целомудренным трудовым Народом. И все это достигнуто столь малыми средствами, столь лаконичным языком! Картина «Мать» (1915) есть откровение Чистой Женственности, Святости Материнства, глубокого чувства Родины, исполненной вселенских раздумий. Это — сама Русь.

     Душа великого художника-поэта «убежала тленья», его картины зовут зрителя к диалогу с ней. Это — Настоящая Русская Душа, отличающаяся безграничным ландшафтом, Гармонией микрокосма и Макрокосма. Петрова-Водкина можно поставить в ряду таких универсальных натур (космистов), как Рублев, Сковорода, Циолковский, Федоров, Вернадский, Рерих, Лобачевский, Соловьёв, Достоевский, Хлебников, Есенин, Афанасьев, Шаляпин...

  ВладиМир.