ИЗДАТЕЛЬСТВО «Высшая школа» в 2002 г. выпустило очередную книгу «Русская литература ХХ века» для студентов вузов. Как известно, история и литература — важная часть культуры, которую использует государство как идеологическое обеспечение своей политики, как рычаг управления. В этой книге говорится, что «в период длительного советского ее существования литературе отводилась роль приводного ремня большой машины идеологического управления массами». Не станем отрицать известной справедливости этой мысли. Но такую же роль в полной мере выполняет и рецензируемый здесь учебник, который пропагандирует то, что сейчас нужно компрадорской власти. Его научный редактор профессор С.Тимина невнятно и бездоказательно утверждает: «Авторы уверенно отказались принять за основу так называемый (!) принцип периодизации. В не столь отдаленных по времени написания учебниках русской литературы ХХ века эти схемы вульгаризированы, в их основу положены не законы собственно литературной эволюции, а политические, идеологические, экономические события в стране (съезды партии, этапы коллективизации, индустриализации и т.п.)». Но здесь следовало бы Тиминой, чтобы не быть откровенно тенденциозной, использовать факты, привести конкретные доказательства. Но их в ее распоряжении не оказалось. Если брать советские учебники по литературе, изданные в 70—80-е гг., то их авторы понимали, что нельзя отрывать развитие литературы от движения самой жизни, учитывали воздействие исторических событий на творчество писателей, что, конечно, сказывалось и на литературной эволюции.

     Тимина указывает, что «достаточно обветшалой выглядит и другая тенденция развития литературы: деревенская, производственная, литература об интеллигенции, о революции и гражданской войне, о молодежи и т.д.» Эту тенденцию, существовавшую в самой литературе, в основу периодизации никогда не брали. А изучать такие тематические ракурсы не возбраняется, они позволяют выявить особенности художественного отражения в литературе той или иной стороны действительности. Тимина полагает: «Такие подходы, в сущности, сводят роль литературы к иллюстрированию жизни в свете тех или иных прагматических потребностей общества». Действительно, при неумелом анализе художественных произведений может возникнуть такое «иллюстрирование», но это не значит, что не важен сам предмет изображения. Улучшило ли знания студентов то, что в учебниках перестали освещать историческую прозу? И сегодня ясно, что нисколько не утратил своего значения непременный принцип гуманитарных наук — рассмотрение явлений в причинной связи и во времени, в движении от прошлого к настоящему и будущему, а реформаторы стараются лишить студентов исторического мышления.

     В анализируемом учебнике не рассматривается развитие русской литературы ХХ века как непрерывный процесс, связанный с общественно-политической жизнью, в результате такой установки творческая деятельность писателей отрывается от социальной обстановки. Демократы стремятся «создать условия для эволюционной смены менталитета через школу», цель ее — уничтожить духовную самобытность русской нации, коренные черты ее характера. Для этого они используют принцип мозаичности, историю литературы дробят на отдельные куски, у студентов не создается единства и цельности впечатлений от ее изучения. Б.Березовский считает, что «система образования в Советском Союзе была феноменальной» («Завтра», 8.10.2002). Его дети сейчас учатся в престижной школе в Лондоне, он утверждает: «Здесь образование слабее, чем было в Советском Союзе». Бывший профессор Ленинградского университета Е.Эткинд преподавал в немецких, французских, итальянских, испанских, израильских, американских университетах и, изучив многие системы преподавания, сделал вывод: «Советский университет, и особенно тот, в котором я учился в 30-е гг., Ленинградский, лучший: дело не только в именах, а в том, как было построено обучение.

     Главное достоинство того нашего университета в сравнении с другими заключалось в его историзме» («Вопросы литературы».1995.Вып.4.С.232). Когда в 1974 г. он стал преподавать в 10-м Парижском университете, «его больше всего поразило то, что студенты, никогда не слыхавшие имени Гоголя, занимаются в семинаре, посвященном Мандельштаму, потому что профессору Струве, который работал на этой кафедре, был интересен именно Мандельштам, он готовил о нем книжку и диссертацию». Вот такую дробную «мозаичность» изучения истории и литературы проталкивают сейчас работники Министерства образования РФ.

     Как писал профессор В.Троицкий, «так называемая концентрическая система изучения истории и литературы, навязываемая школе, подрывает в сознании образ исторического развития, затрудняет формирование реального исторического восприятия мира». Сегодняшние студенты-филологи, по моим наблюдениям, историю России представляют значительно хуже, чем это было 10—15 лет назад. Как знают ее учащиеся в школе, можно судить и по статье Е.Шишкиной в «Вече Твери» (1.10.2003), в которой говорилось об ученице одиннадцатого класса, «хорошистке»: на занятии по истории она «так безбожно путала даты, что, по ее словам, декабристы вышли на Сенатскую площадь под предводительством Ленина. Причем звали Ленина Владимир Ульянович. К сожалению, восстание декабристов завершилось провалом — помешала Великая Отечественная война».

     Меня удивило то, чем гордится теперь филологический факультет РГПУ им. А.Герцена: в нем уже несколько лет государственный экзамен «проводится с обязательной демонстрацией выпускниками освоенных ими различных методов и приемов анализа художественного текста. С удовлетворением мы наблюдаем, насколько возросло профессиональное многообразие этих приемов, как стандартные в прошлом элементарные ответы, «про что» написано произведение, заменяются иными — «как» создан тот или иной текст». Но зачем надо требовать такую «обязательную демонстрацию»? Ведь методы и приемы анализа сами по себе должны выявляться, когда студенты рассматривают то или иное литературное явление. Оказывается, теперь для «новаторов» совсем не важно, о чем написано произведение, главное — «как». Это стало следствием определенной идеологической направленности в обучении студентов: ставится задача оторвать литературу от жизни, не дать им задумываться над тем, что сотворили демократы с великой страной. Деидеологизация изучения литературы, умаление социального анализа при ее изучении выгодны тем, кому нужно отвлечь внимание людей от вопиющих общественных противоречий, от результатов деятельности «демократической» власти. Эта деидеологизация в рассматриваемом труде отразилась в самом его построении. Выделение того или иного самостоятельного этапа в литературе предполагает наличие в нем таких новых качественных особенностей, которые становятся важными в ее развитии. Их лучше всего выявляет социально-исторический принцип периодизации, способный верно отражать существенные закономерности развития литературы. Отношения между жизнью и литературой представляют тот центральный фокус, который включает в себя и признаки метода, и концепцию мира и человека, воздействуют и на жанровую систему, и на стилевое своеобразие, то есть определяют основные особенности развития литературы на том или ином этапе.

     ОТВЕРГНУВ такой путь, Тимина декларирует: «Основанием построить в этом учебнике «портрет» русской литературы ХХ века послужил факт зарождения и существования в ней на протяжении столетия огромного спектра самых разнообразных художественных инициатив в виде группировок, школ, направлений, принципиально новых поэтических систем и миров, методов работы отдельных ее творцов. Анализ данных феноменов положен в основу концепции учебника и определил его структуру». Сразу возникают закономерные — лежащие на поверхности — вопросы: почему не анализируются в таком случае литературные группировки Пролеткульт, «Кузница», РАПП, «Перевал»? Почему говорится о современном литературном процессе, а «процесс» других десятилетий ХХ века куда-то пропал? И как понять: откровенно невразумительной характеристике писателей социалистического реализма отведено 17 страниц, а футуристам — 50, ОБЭРИУ — 36, имажинистам — 42. Неужели такое поистине парадоксальное распределение «жилплощади», хорошо раскрывающее политическую зависимость авторов учебника от власти, адекватно отражает роль этих группировок и течений в литературе ХХ века? Тимина признает, что «избранная структура не представит всю полноту писательских индивидуальностей».

     Заявленный в учебнике принцип построения позволил авторам в полной мере проявить свою чрезмерную субъективность, явную политическую пристрастность. Для характеристики В.Шершеневича отведено 7 страниц (умер он в Барнауле не в 1941-м, как говорится в учебнике, а в 1942 г.), А.Мариенгофа — 4, А.Кусикова — 3, И.Грузинова -4, Р.Ивнева — 4. Право же, Д.Бедный и тем более М.Исаковский, которых теперь полностью игнорируют в учебных пособиях, сделали для нашей литературы несравнимо больше, чем кто-либо из названных здесь поэтов. Авторы учебника считают излишним студентам изучать произведения С.Есенина, В.Распутина. Они не нашли места даже для упоминания таких выдающихся писателей, как А.Серафимович, М.Пришвин, В.Белов, В.Шукшин, П.Проскурин. А сколько насовано литераторов третьестепенного ряда! Их опусы включены в списки для изучения, студенты должны прочитать 4 произведения В.Аксенова и Б.Акунина, 3 — В.Сорокина, Вик.Ерофеева, А.Королева, В.Шарова, В.Тучкова, Т.Кибирова, А.Марининой, 2 — Ю.Буйды, А.Кабакова, Вен.Ерофеева, А.Слаповского, Л.Улицкой, С.Ануфриева, В.Пелевина, М.Веллера, П.Дашковой. Не станем указывать длинный ряд других фамилий. Художественное творчество всех их характерно враждебным отношением к советскому строю и отрывом от реалистического направления в литературе. Вызывает сильнейшее возмущение пренебрежительное отношение в учебнике к событиям Великой Отечественной войны. Богатая высокохудожественная проза о ней фактически проигнорирована, представлена лишь романами В.Астафьева «Прокляты и забыты» (почему не «убиты»?) и «Генерал и его армия» Т.Владимова (может быть, Г.Владимова?), в искаженном свете показавших борьбу нашего народа с фашизмом. Чем объяснить то, что в учебнике совсем опущены фамилии участников войны К.Симонова, Ю.Бондарева, Е.Носова, Ф.Абрамова, М.Алексеева, К.Воробьева, В.Тендрякова, В.Кондратьева и ряда других писателей? Их романы, повести и рассказы, раскрывающие многомерную правду о войне, по своей художественной ценности не идут ни в какое сравнение с макулатурным творчеством постмодернистской и «массовой» литературы.

     ТЕМА патриотизма отброшена авторами учебника. Их больше беспокоит судьба эмигрантов после Великой Отечественной войны: «Новые литераторы-эмигранты принесли с собой страшный человеческий опыт жизни в тоталитарной стране — почти у всех за плечами были пережитые репрессии: аресты, заключения, тюрьмы и лагеря, ссылки или жизнь на полулегальном положении. Все они сделали свой выбор, став эмигрантами». Здесь использован надоевший клеветнический мотив: Родина, мол, виновата в том, что они оказались не в ряду ее защитников, а помогали врагам. Настоящие патриоты никогда не мстили своему народу и государству, если даже они терпели от власти какие-то несправедливости. Маршалы А.Василевский и К.Мерецков, генерал А.Горбатов, писатель В.Карпов безвинно сидели в тюрьме, но им в голову не приходило изменить своей Родине. Многие из эмигрантов второй волны сотрудничали с фашистами и вынуждены были бежать вместе с ними. А после разгрома Германии они, получая доллары за служение США и ее союзникам, боролись с Россией. Не стоит подлость превращать в геройство. Писатель В.Максимов рассказывал, как под видом Фонда Шпрингера его журнал «Континент» финансировали спецслужбы. Да и «посевовцы» из НТС немало порассказывали о благотворительных фондах, используемых спецслужбами Запада, дабы идеологически влиять на наших сограждан» («День литературы», 16.01.2001).

     Мог бы и В.Аксенов сообщить, как он был подсадной уткой в руках американских спецслужб и как они отказались от него, когда США при помощи диссидентов и клики — Горбачев, Яковлев, Ельцин — выполнили свою стратегическую задачу по развалу СССР. Предатель Ю.Слепухин нагло назвал фронтовиков палачами:О них он глумливо писал, что они уходят из жизни «с позорным клеймом рабского поколения». Осенью 1943 г. он уехал вместе с родителями и сестрой в Германию и по март 1945 г. работал в немецком тылу на фашистов. После окончания войны он не захотел возвращаться домой. Стал писателем. Фронтовик Г.Куницын достойно ответил ему: «Тот, кто во время войны, бросив Родину, не стрелял во врага, тот ведь позволял убивать своих: вы ставите под сомнение (а фактически и отрицаете) величие Победы.

     С какой насмешкой пишете о нынешних молодых, если они все-таки ценят подвиг: «Иногда ведь — странный народ! — они еще хотят знать, за что ордена эти получены, где заработаны». Для вас наши ордена — это против вас? И вас коробит, что еще не все молодые ныне без уважения относятся к нашим орденам. Радуясь тому, что в День Победы публика в ресторане превращает единственного бывшего фронтовика в посмешище и, наконец, всей командой заламывает ему руки, чтобы всякая сволочь могла ударить его, вы признаетесь: «Ну если даже говорить о самой что ни на есть накипи — взяточниках, ворах из торговой сети, боссов «теневой экономики», — то все-таки, по мне, пусть уж лучше они правят сегодня бал, нежели добродетельные палачи былых времен». И правят: миллионы преступлений, сын насилует мать. Дочь грабит отца. Оба убивают» («Советская культура», 7.11.1989).

     Книга под редакцией Тиминой допущена «Учебно-методическим объединением по направлениям педагогического образования Министерства образования Российской Федерации в качестве учебника для студентов высших учебных заведений». Когда знакомишься с этим изданием, то волосы встают дыбом: что это за объединение, которое утверждает как учебник опус, который ориентирует преподавателей и студентов на превратное понимание русской литературы ХХ века: в своей глубинной основе она представлена антисоветской, антипатриотической, потерявшей связь с реалистической основой. Эта книга нацелена на то, чтобы оторвать молодое поколение от своих корней, патриотических традиций, помогать глушить русское национальное самосознание, вытравливать у студентов устремленность к социальной справедливости.

  Александр ОГНEВ,
доктор филологических наук,
профессор.
Тверь.