Корреспондент: Известно, что «Единая Россия» отказалась от дебатов в прямом телеэфире. Борис Грызлов заявил, что им не о чем дебатировать и не с кем. Мол, негоже президентской партии участвовать в предвыборном «политическом карнавале». Почему же эти серьезные люди не стали обсуждать перспективы страны и свою роль как партии власти в развитии России?

     Сергей Телегин: «Единая Россия» хорошо понимает свою уязвимость. Ведь прямой разговор с политическими оппонентами требует не просто предвыборных деклараций, но и четкого изложения своей стратегии, и ответов на острые вопросы. А как раз со стратегией у «Единой России» большие проблемы. Будучи проправительственной партией, она вынуждена защищать и разделять программные установки правительства Касьянова. И при этом одновременно декларировать повышение жизненного уровня, решение насущных оборонных и социальных проблем.

     Но все дело в том, что те подходы, которые реализованы в правительственной программе, в принципе не могут обеспечить достаточных темпов роста для решения задач, стоящих перед российским обществом. В этом, в частности, признавались и некоторые заместители Грефа, которые говорили о невозможности достижения президентских темпов «удвоения ВВП».

     Срам власти и ее партии в том и состоит, что у них нет той программы, в которой было бы сформулировано, какие задачи и, главное, как собирается решать власть, по каким критериям можно судить об успехе или неуспехе ее шагов. Ведь это — правительство и партия, отстаивающие интересы крупного капитала. А решить вопрос высоких темпов роста, не наступая на интересы этого капитала, невозможно.

     Поэтому и приходится «Единой России» маневрировать, избегая встреч с оппонентами. Кроме заклинаний о приверженности либерализму, у власти за душой ничего нет. Откуда же возьмет ответы на назревшие вопросы партия этой власти? Потому-то она и не участвовала в дебатах.

     Корр.: Вы считаете, что правительство не знает точно, что ему делать? Но ведь оно регулярно принимает разнообразные долгосрочные и среднесрочные программы, разве в них нет плана конкретных мер?

     С.Т.: Эти тексты даже называть программами нельзя, а уж выполнить в принципе невозможно. Заявленных там целей не достичь предложенными средствами. В них нет анализа причин и ограничений, которые свели на нет выполнение предыдущих программ. Почему в ходе реформ так и не были достигнуты цели увеличения благосостояния граждан и выхода экономики на стабильные темпы роста? Почему реформирование экономики привело снова к той экспортно-сырьевой модели экономики, от которой, по заявлениям, стремились уйти? Почему создание «инвестиционного климата» не привлекло инвестиции, а, наоборот, отток их даже увеличился? Эти вопросы остаются без ответов. Вместо них заявлено, что «корень зла» — в недостаточно высокой скорости реализации реформ. Иначе говоря, проблема выбора пути подменяется проблемой технического решения. Власть озабочена не тем, «куда и зачем двигаться», а «каким транспортом» и «с какой скоростью».

     В стратегии правительства не обозначены подлинные приоритеты народнохозяйственного развития, они заменяются ложными целями. Но даже для этих ложных целей не выработаны действенные средства их реализации. Меры, которые должны бы, по заявлениям разработчиков «программ», формировать благоприятные условия для роста производства и инвестиций, никак не обосновываются. Правительством полностью игнорируется проведение активной научно-технической промышленной и структурной политики для реализации и наращивания еще сохраняющихся конкурентных преимуществ страны. Нет и плана конкретных мер по жизненно важным для россиян вопросам — повышению уровня жизни, ослаблению социального неравенства, преодолению нищеты и массовой бедности.

     Корр.: Но нас же пытаются убедить в том, что социальные проблемы решаются. Например, в одном из информационных, а на поверку — откровенно рекламных для «ЕР» роликов Сергей Шойгу выдал как достижение власти тот факт, что количество людей, живущих за чертой бедности, сократилось. В 2002 году их стало на 2% от численности населения меньше. Чем не результат борьбы с бедностью?

     С.Т.: Вряд ли господин Шойгу сможет перечислить те конкретные действия властей, которые бы хоть как-то улучшили жизнь беднейших людей России. Доля бедного населения действительно снижается, но за счет чего? За счет того, что в последние годы сложилась исключительно благоприятная конъюнктура мировых рынков по тем товарам, которые составляют основу российского экспорта. Это обеспечило и общее приращение ВВП, и прирост реальных доходов населения, и некоторое увеличение доходов бюджета, крохи из которого перепали бюджетникам и пенсионерам. Хотя, конечно, главный приоритет бюджетной политики — погашение внешнего долга, а не социальные расходы.

     И, несмотря на великолепную конъюнктуру, число бедных остается непомерно большим — почти таким же, как в 1997 году, когда цены на нефть были в полтора раза ниже. Госкомстат насчитал, что четверть населения имеет доходы ниже прожиточного минимума. А по альтернативным оценкам, бедных — 30—40%.

     Правительство ровным счетом ничего не сделало для того, чтобы этим людям легче жилось. И ни один принятый думским большинством закон не облегчает их доли. Более того, во всевозрастающей степени бремя государственной заботы о гражданах перекладывается на самих граждан. Достаточно вспомнить новшества пенсионного законодательства и безумную реформу ЖКХ. Может быть, эти два процента, о которых сказал Шойгу, уже среди тех двух с лишним миллионов человек, что Россия ежегодно провожает на кладбище? Бедные вымирают, ничего другого им власть предложить не может.

     Корр.: Но зато уже несколько лет у нас высокие темпы роста ВВП. За 9 месяцев 2003 года они составили 6,5%. Такими темпами в мире мало кто может похвалиться.

     С.Т.: Да нам-то тоже хвалиться нечем. Рост ВВП есть — но это не тот рост, который необходим России. Ей нужны не только высокие темпы, но и качество роста, его способность разрешать общественные проблемы. Нынешний же рост основан на повышении скорости «выкачивания» нефти — данные Госкомстата позволяют предположить, что за этот год экспорт нефти вырастет на 19,5%.

     Поскольку в настоящее время среди российских товаров на мировом рынке используются почти исключительно сырье и продукция неглубокой переработки, именно на них приходится основная доля экспорта. Понятно, что с течением времени подобная специализация может только усиливаться, ведь российские оборудование и технологии все более устаревают, а модернизировать их нет средств. Сейчас, по данным Минэкономразвития, на долю ТЭК приходится 30% всего промышленного производства России, 54% доходов федерального бюджета, больше половины экспорта и почти 45% валютных поступлений. При этом средний возраст промышленного оборудования подбирается к 20 годам, в то время как в мире его допустимый возраст — 8—12 лет.

     К тому же получается, что мы, с одной стороны, увеличиваем ВВП за счет сырьевого экспорта, а с другой — позволяем перекачивать за рубеж еще и выручку от его продажи — тот же ВВП, только уже в виде вывоза капитала. Последний составляет ежегодно около 20 млрд. долл. — почти треть внутренних инвестиций. Наша экономика от такого роста истощается. Высокая относительная доходность сырьевого сектора по сравнению с другими и отказ от государственного регулирования закрепляют и увеличивают «перекос» в структуре экономики в сторону добычи сырья. Надо уходить от такой односторонности экономики.

     Корр.: Чем же плоха сырьевая ориентация экономики? Говорят, запасов у нас еще много, только разведанных запасов нефти лет на 25 еще хватит. К тому же ее экспорт доходен. Почему нельзя ограничить вывоз капитала и жить за счет сырьевого экспорта?

     С.Т.: Главных пороков такого пути развития — три. Во-первых, даже при условии, что правительство захочет и сможет ограничить вывоз капитала (что почти невероятно), экспортно-сырьевая ориентация не обеспечит темпы роста ВВП на уровне 6—7%, необходимые для того, чтобы России встать на ноги. Ресурс темпов роста, основанных на добыче ископаемых, очень ограничен в отличие от, например, наукоемких отраслей, где возможности роста безграничны. Во-вторых, развитие страны ставится в зависимость от конъюнктуры мировых рынков пяти товаров — нефти, газа, мазута, черных и цветных металлов. Падение мировых цен резко сократит поток валюты, который в значительной мере и питает экономику России в последние годы. В-третьих, двигаясь по экспортно-сырьевому пути, мы наверняка утратим имеющиеся еще конкурентные позиции в машиностроении и других обрабатывающих отраслях, которые сегодня определяют место страны на геополитической карте мира.

     Корр.: В последние годы правительство Касьянова приняло ряд программных документов, в том числе «Энергетическую стратегию» и «Программу развития металлургии», в которых даны достаточно радужные перспективы развития экспортно-сырьевых отраслей. Может быть, не так все и плохо?

     С.Т.: Из четырех лидеров российского экспорта, коими являются газовая и нефтяная промышленность, черная и цветная металлургия, наиболее устойчивое положение на внешнем рынке у газовиков. Это обусловлено как уникальными природными запасами страны, так и стратегической ролью нашего газа в обеспечении потребностей Западной Европы. Сочетание данных двух факторов способствует стимулированию развития российской газовой отрасли не только изнутри, но и извне (о чем, в частности, свидетельствуют планы разработки Штокмановского месторождения). Ясно, что соответствующая заинтересованность западных стран обеспечит наращивание экспорта газа (уже подписанные долгосрочные контракты «Газпрома» предусматривают рост его поставок в Европу к 2008 г. на 60%), а значит, приток валютных поступлений и увеличение прибылей корпораций.

     Однако наращивание экспорта в обозримом будущем может происходить только за счет сокращения поставок газа на внутренний рынок — в силу отставания освоения новых месторождений. Газовики предлагают маневр, связанный с замещением газа углем в топливном балансе электроэнергетики в европейской части страны. Но это неизбежно приведет к резкому ухудшению экологической обстановки и к удорожанию электроэнергии. Здорово получается: Европа переходит с угля на газ для улучшения экологии, а Россия, чтобы удовлетворить потребности Европы, — с газа на уголь.

     Удорожание электроэнергии, вызванное переходом с газа на уголь, лишит российскую промышленность важнейшего конкурентного преимущества. Кроме того, это удорожание наложится на реформу ЖКХ. Таким образом, экспортные амбиции газовиков будут оплачены производителями готовых товаров и населением.

     Корр.: Но нефтедобыча у нас находится в более благоприятном положении. Наверное, и перспективы ее лучше?

     С.Т.: Да, нефтяная отрасль остается исключительно важным источником пополнения российского бюджета, экспортные доходы ее пока превышают доходы газовиков. Однако перспективы «нефтянки» в качестве «дойной коровы» российской экономики тоже ограничены. Уже сейчас наращивание нефтяного экспорта «уперлось» в ограничения со стороны пропускной способности инфраструктуры, которая осталась почти в неизменном виде с советских времен. Преодоление этого ограничения требует очень больших затрат капитала и времени. Кроме того, себестоимость добываемой в России нефти примерно в три раза выше, нежели в ближневосточных странах.

     Корр.: А каковы перспективы металлургии?

     С.Т.: Что касается черной и цветной металлургии, то и здесь имеется множество коллизий, осложняющих перспективы их развития в среднесрочном периоде как на внешнем, так и на внутреннем рынках. Проблемы черной металлургии хорошо известны: низкое качество продукции и рост ее себестоимости (в первую очередь вследствие роста тарифов естественных монополий), а также постоянное прессингование наших экспортеров антидемпинговыми процедурами, а то и прямыми запретами со стороны правительств развитых стран. Антидемпинговые процедуры наносят российской металлургии ущерб в размере 1 млрд. долл. ежегодно.

     Основным конкурентным преимуществом российских металлургов являются низкие цены на энергоресурсы. Это позволяет им удерживать позиции на рынках в условиях динамичного развития черной металлургии в странах, ранее являвшихся активными импортерами, и избыточности имеющихся производственных мощностей в мире. Уже сейчас суммарные производственные мощности стали на 20—25% превышают спрос.

     Из приведенных факторов следует: повышение цен естественных монополий (газ, электроэнергия, транспортные перевозки) может существенно сократить экспорт черных металлов как в стоимостном, так и в натуральном выражении (по имеющимся оценкам — до 50%).

     Перспективы цветной металлургии на первый взгляд выглядят более радужными, нежели черной. Однако и здесь обнаруживаются проблемы. Существенными факторами для цветной, как и для черной, металлургии являются высокие тарифы на электроэнергию и транспортные услуги. В случае их дальнейшего роста, предполагаемого правительственными документами, российская цветная металлургия тоже столкнется с вопросом поддержания конкурентоспособности на мировом рынке.

     Корр.: Выходит, наши лидеры экспорта не смогут стать «локомотивами» дальнейшего экономического роста?

     С.Т.: Совершенно верно. Анализ четырех главных отраслей-экспортеров показал: сколько-нибудь успешное экспортно-ориентированное развитие российской экономики возможно только при вложении существенных средств в модернизацию самих этих отраслей. И, кроме того, экспортные отрасли должны еще оставаться донором бюджета и формировать значительную часть внутреннего потребительского спроса. Даже если допустить, что в ближайшие годы российские поступления от экспорта останутся на «благополучном» уровне свыше 100 млрд. долл. в год, их все равно не хватит на все вышеперечисленные цели.

     Таким образом, рассматриваемый вариант экспортно-ориентированного развития с высокой вероятностью окончательно загубит перспективы несырьевой части экономики. Народное хозяйство распадется на два обособленных сектора: занимающегося разработкой недр и продажей сырья за рубеж с максимальной выгодой и полунатурального хозяйства, включающего всех остальных хозяйствующих субъектов, не попавших в число «счастливчиков».

     Корр.: Но правительство само недавно объявило, что необходимо «ускорение диверсификации структуры экономики». То есть речь как раз и идет о повороте от сырьевой ориентации к стимулированию развития перерабатывающих секторов.

     С.Т.: Цель провозглашается, но необходимых для ее достижения мер не предусмотрено. Более того, объявленные средства приведут к иным, во многих случаях прямо противоположным результатам.

     Государство еще больше дистанцируется от влияния на экономику. Оно снижает экспортные пошлины на нефть и газ, хотя именно они сегодня являются главным механизмом изъятия сверхприбыли от экспорта сырьевых товаров в бюджет. Отказ правительства от этого инструмента означает не что иное, как сокращение возможностей перераспределения доходов от экспорта сырья в пользу наукоемких высокотехнологических отраслей. То есть вместо того чтобы проводить активную промышленную политику, находить средства для модернизации отечественной промышленности, власти сами лишают себя реального ресурса для осуществления такого маневра. Откуда брать средства в таком случае? Остается только одно — еще более сокращать социальные расходы бюджета, отбирать у населения.

     Но главная причина в том, что это правительство в принципе неспособно осуществить такой поворот. Это правительство крупного капитала — сырьевых олигархов. Поэтому затронуть доходы этого капитала в интересах перерабатывающего сектора оно не может.

     Корр.: Можно ли вообще сделать такой рывок или это в нашей ситуации — утопия? И придется нам доживать век сырьевым придатком глобальной экономики?

     С.Т.: Думаю, что пока еще не все потеряно. Если, конечно, отойти от либеральных догм и признать, что главная цель производства — обеспечить народ необходимыми благами, включая благо жить в надежной, независимой стране. Сейчас для того, чтобы этого достичь, необходимо восстановить общегосударственные системы жизнеобеспечения (ЖКХ, ЕЭС), обеспечить людей достойной работой и соответствующими доходами. А это возможно на основе политики импортозамещения.

     Корр.: Что это такое?

     С.Т.: Импортозамещающее развитие экономики основывается на развертывании производств, выпускающих товары, ввозившиеся ранее из-за границы. Тем самым создаются рабочие места, растут доходы населения, а значит, и внутренний спрос. Возникает замкнутый расширяющийся процесс воспроизводства: увеличение выпуска товаров и услуг — рост доходов — рост спроса — рост выпуска. Примерно таким путем Россия шла три года после дефолта, с 1999-го по 2001 год. Но правительство не закрепило этот путь адекватной политикой. Поэтому уже последние два года мы идем другим путем — наращивания сырьевого экспорта.

     Между тем политика импортозамещения успешно реализовывалась в ряде латиноамериканских стран. Например, в Бразилии в 70-е годы в рамках программ импортозамещения ВВП возрос в 2,3 раза — как тут не вспомнить президентское задание удвоения российского ВВП? Правда, потом латиноамериканские страны увлеклись либеральными реформами, что, естественно, повлекло за собой резкое падение темпов роста.

     В России импорт составляет 75 млрд. долл. (2003 год), из которых примерно 30—35 млрд. долл. может быть замещено российскими товарами. С учетом косвенных эффектов расширяющегося процесса воспроизводства такое замещение может увеличить ВВП примерно на 15%. В расчете на 5 лет — это примерно 3% роста. Если это добавить к 3—4%, получаемым от наращивания сырьевого экспорта, можно выйти на траекторию «удвоения ВВП за 10 лет» (6—7% в год).

     Корр.: Говорят, что импортозамещение в условиях открытой экономики невозможно, для проведения этой политики нужно закрыть границы и вернуться к «железному занавесу». Есть ли возможность проводить такую политику, не закрывая границ?

     С.Т.: Это можно осуществить при проведении государством активной промышленной политики, направленной на модернизацию производства. Только так мы сможем обеспечить жизнеспособность несырьевых секторов отечественной промышленности, их развитие и способность конкурировать с импортом качеством, а не только дешевизной.

     Корр.: Чтобы было возможно импортозамещение в условиях открытой экономики, товары все-таки должны быть конкурентоспособны и на внутреннем рынке тоже. Никого нельзя заставить покупать то, что откровенно хуже. Есть ли сейчас в России продукты, которые могут «затмить» импорт?

     С.Т.: Пока еще в российской промышленности есть сильные позиции, способные уже сейчас конкурировать с импортом на внутреннем рынке. Наиболее крупные сегменты здесь — энергетическое и железнодорожное машиностроение. Естественные монополии РАО ЕЭС и МПС, если их деятельность будет реально, а не на словах контролироваться государством, обеспечат спрос на отечественное оборудование для их предприятий. Это даст возможность машиностроителям провести модернизацию. Кроме того, «локомотивами» импортозамещения могут стать: электротехника, авиапром, сельскохозяйственное машиностроение. Кстати, в аграрном секторе ожидается резкий скачок спроса на технику. Поскольку реформа 90-х годов оставила аграриев без доходов, закупки сельскохозяйственных машин были резко сокращены. Сейчас ресурс этой техники уже практически исчерпан, потребности сельского хозяйства в ней огромны, что вполне можно использовать для импортозамещения. Надо обеспечить сельское хозяйство своей, а не импортной техникой.

     Кроме того, есть проблемные отрасли, находящиеся «на грани», — это, например, станкостроение, которое уже не может поддерживать потребительские свойства своей продукции на должном уровне. В то же время если им помочь, то они вполне способны удержаться «на плаву».

     Корр.: Вы сказали о товарах, необходимых для производственного потребления. А что может конкурировать с импортом в ширпотребе?

     С.Т.: К отраслям индустрии народного потребления, развитие которых в рамках импортозамещающей стратегии приоритетно, относятся прежде всего пищевая и легкая промышленность, товары длительного пользования, а также бытовая химия. Ведущую роль в этом секторе играют пищевая промышленность и машиностроение (автомобили, бытовая техника). Эластичность спроса на продовольствие по доходам в настоящее время довольно высока и, судя по всему, такой и будет оставаться. Согласно имеющимся оценкам, не менее 50% прироста реальных доходов населения будет расходоваться на покупку продуктов питания.

     Хорошие позиции занимает производство некоторых видов бытовой техники — цветных телевизоров, холодильников. Надо отметить и такую сферу, как жилищное строительство.

     В целом потенциал потребительского рынка в России довольно значителен, причем на фоне экономического роста последних лет происходило его существенное увеличение — на 7—8% ежегодно. Однако в настоящее время расширение платежеспособного спроса сопровождается столь же значительным ростом импорта, восстанавливающим свои позиции после обвала в 1998—1999 годах, — в прошлом году импорт занял 41% в обороте розничной торговли.

     Корр.: Каким же образом можно помочь отечественным производителям отвоевать внутренний рынок у импорта? Где им взять средства на модернизацию?

     С.Т.: Надо наладить контроль за использованием природной ренты. В настоящее время она практически полностью попадает в частные руки, и ее использование далеко от народнохозяйственных интересов. Однако вовсе не обязательно сосредоточивать ренту исключительно в руках государства и воссоздавать плановую экономику.

     Задача заключается в том, чтобы сделать инвестиционную активность фактически безальтернативной для хозяйствующих субъектов, освободив для этого от налогообложения реинвестируемую прибыль, обеспечив эффективный контроль за исполнением правовых норм, а также исключив предоставление существенных заказов иностранным компаниям. Разумеется, полностью блокировать импорт технических систем невозможно и нецелесообразно: без определенной доли такого импорта не обойтись. Часть оборудования — особенно та, которая предназначена для производства другого оборудования, — может и должна быть закуплена за рубежом. Естественно, необходимо импортировать и те продукты, производство которых в России не налажено.

     В целом импортозамещение — это та стратегия, которая может позволить в обозримом будущем вырваться из тупика экспортно-сырьевого развития. Она даст возможность задействовать имеющиеся ресурсы промышленного роста, причем в тех регионах страны, которые давно находятся в депрессивном состоянии. А если население почувствует реальные подвижки в экономической ситуации, увидит «свет в конце туннеля» — заработают мотивационные механизмы, и дело пойдет.