Уважаемая редакция!

     В связи с приближением дня рождения В.И. Ленина полагаю, что отдельные мерзавцы от политики снова попытаются принизить его значение в истории, извратить его учение, измазать грязью, как личность. Возможно, снова в эфире появится идол последней формации, больше известный в народе, «как Яковлев А.Н.», который недавно под музыку Познера исполнял на костях Ильича свой канкан. Эта нечисть думает, что после этого она сама будет выглядеть чище. Напрасно надеется.

     Я свою жизнь строил по заветам В.И. Ленина. То же самое делали мои братья, мое поколение.

     Нашу жизнь того времени хорошо отразил замечательный советский поэт Михаил Исаковский в стихотворении «Дума о Ленине». Я высылаю вам ксерокопию этого стихотворения и прошу его напечатать.

     Для иллюстрации справедливости взглядов и оценок Михаила Исаковского я приведу несколько фактов из своей жизни.

     Я разменял 89-й год своей жизни. Родился в захолустной деревеньке Мужилово, на Смоленщине, в многодетной крестьянской семье.

     От деревни до волостного центра Сафоново и ж.д. — 18 км. Бездорожье. До ближайшей церкви, где учились мой отец и старший брат, 5 км. До 1925 г. в деревне не было ни школы, ни книг, ни газет, естественно, электричества, телефона, медицинского пункта.

     В 1908 — 1910 гг. распалась деревенская община, и мужики переселились на хутора, мечтая разбогатеть.

     Много лет прошло на перенос усадеб на вновь отведенные земли. Семьи были большими. У моего дедушки, родившегося при крепостном праве, было два сына и пять дочерей. У моего отца — к 1926 г. — шесть сыновей, седьмой родился позже.

     Деревенские мужики имели в лучшем случае 3 класса церковно-приходской школы, женщины — сплошь безграмотные.

     По отдельным событиям я еще помню 1919 год. Помню лучину и соху. Родители приучали нас к труду с раннего детства. В пятилетнем возрасте мне поручили пасти свинью и гонять кур с огорода. В свои семь лет я сменил старшего брата и занял «должность» пастуха домашнего скота, состоявшего из 1 — 2 коров, телки и полутора десятков овец. Пастбище — это поле, оставленное под озимые, сравнительно небольшое по размерам. С утра до вечера бегал из одного края поля до другого, оберегая от потравы посевы. Это была каторга.

     Прошло более 80 лет, а я и сейчас иногда слышу издалека голос матери: «Антон, вставай! Солнышко уже встало. Коров я подоила, слышишь, ревут, в поле просятся. Отец уже ушел в поле». Антон встает, наскоро растирает ноги, все избитые, в цыпках, умывается, съедает кусок черного хлеба, как правило, с добавками отрубей, выпивает кружку молока и гонит скот в поле. И так изо дня в день, без выходных и праздничных. Невероятно тяжело физически, пусто в детской душе, безнадега.

     Перед глазами — осенняя пора. Темные длинные вечера и ночи. Где-то на расстоянии тускло светятся окна соседей, и над заболоченными низами бродят какие-то огоньки, которых мы страшно боялись. По рассказам взрослых — это бродят неприкаянные души усопших, которых церковь отказалась хоронить по христианским законам за грехи.

     Медленно появились изменения в лучшую сторону. Лучину заменила 7-линейная керосиновая лампа, соху — железный плуг, у кого-то появились льномялка, волноческа, молотилка. Владельцы их по заявкам крестьян выполняли заказы (за плату, конечно).

     Прогресс наступил и в моих навыках. К 11 годам я научился плести лапти, причем в 2 вариантах: русском, более надежном, и латышском. Осваивал плетение и чуней (тот же лапоть, только из веревочек).

     Припоминаются эпизоды.

     1925 год. Жаркое лето. Мои коровы, искусанные слепнями, задрав по обычаю свои хвосты, разбежались, овцы залезли в посевы, я в изнеможении упал и разревелся. Появился отец. Я спросил его: «Неужели и вы так жили до революции?» Отец, слова которого мне запомнились на всю жизнь, мне ответил: «Мы — еще хуже. Я, как и ты, пас скот, рано начал пахать и сеять, так же, как и теперь, нам не хватало своего хлеба и самое главное — у нас не было будущего. Теперь же в деревне открыли начальную школу, в соседней деревне — семилетку, в 25 км — сельхозтехникум, на заводах — какие-то ремесленные училища. Учись, и у тебя будет иная жизнь. Ну а пока будем жить тем, что есть». Я понял, что мы продолжали жить тем крестьянским укладом, который достался нам по наследству от Российской империи.

     Мы, как и ранее все деревенские, питались тем и одевались в то, что выращено на своих полях и что сделано своими руками. Это были на 95 — 97% натуральные хозяйства. Покупали только керосин, сахар, соль, какую-то мелочь. Питание было скудным и состояло в основном из капусты (щи из свеклы, срубленной вместе с листьями) и картошки, иногда каши с крайне ограниченным количеством жиров. Одежда — вся домотканая, из льна или шерсти. На ногах лапти, ботинки, сапоги только по праздникам, и то не у всех. Помню, на танцы приходили некоторые в лаптях.

     Примитивный быт. В избах клопы, черные большие тараканы, прусаки. Эту сцену хорошо описали и Исаковский, и Есенин.

     К 1926 г. наша семья состояла уже из 8 человек. И к ночи собиралось в избе 8 пар лаптей, мокрые портянки, изрядно загрязнившаяся верхняя одежда. Все это надо разместить, высушить.

     Больше всего доставалось матери. 3 раза в день надо накормить семью, раз в неделю сводить в баню, постирать вручную белье, высушить, прокатать. И так изо дня в день, из недели в неделю. Она, мама, величайшая на земле труженица, принимала непосредственное участие и в полевых работах, и в уходе за скотом, она же была «и пряхой, и ткахой».

     Представьте, от льносемени до рубашки проводились следующие операции:
     — вспашка поля,
     — удобрение,
     — боронование,
     — посев,
     — прополка,
     — теребление,
     — просушка,
     — обмолот,
     — растил соломки,
     — сбор соломки,
     — сушка соломки,
     — обработка на льномялке,
     — трепление (отделение костры от волокна),
     — проческа,
     — прядение,
     — основа для стана,
     — ткание холста,
     — отбелка (растил на росе),
     — кройка,
     — шитье.

     Большая часть работы выполнялась матерью.

     1928 г. Не выдержав невероятного трудового напряжения, в возрасте 37 лет умирает мама. Осталась семья: отцу — 42, старшему сыну — 17, младшему — 1,5 года. Для такой семьи, как наша, это была катастрофа. На помощь пришла вся деревня, родственники. Вскоре нашли женщину, которая согласилась пойти замуж за человека с 6 детьми. Но при этом она привела и двоих своих. Отец, да будет всегда благословенно его имя, не разогнал нас по деревням с сумой, как это делается и, кажется, набирает силы в наше время, а еще больше напряг свои силы и не дал нам умереть с голоду, превратиться в попрошаек, а как смог накормил и наставил на путь истинный. Но надорвал свое здоровье и умер на 56-м году жизни. Вот это были люди. Надо доброе слово сказать и в адрес наших тетушек. Они не упускали случая накормить того или иного из моих братьев, да и меня тоже. Такой день для нас уже был счастливым.

     1929 г. Коллективизация. На первых двух собраниях односельчан присутствовал вместе с отцом и я. Помню двоих работников райкома и райисполкома по фамилиям Худолеев и Черножуков, скромно одетых, простых людей. Они даже ужинали вместе с нами, хлебали щи из общей чашки. Их фамилии несколько настораживали крестьян, некоторые из них злословили, опасались негативных последствий. Однако доводы агитаторов возымели свое действие. Напоминание о Ленинских заветах и разъяснениях кооперативного плана увенчались успехом. Да и кого из крестьян не могли привлечь слова Ленина о том, что вдвое и втрое облегчился бы крестьянский труд, вдвое и втрое повысилась бы производительность труда, если бы разрозненные крестьянские хозяйства объединились в кооперативные!

     К тому же времени доходили до крестьян сведения о появлении на полях ранее организованных коммун, совхозов, тракторов.

     С этими событиями совпало и раскулачивание двух семей, имевших в свое время батраков. Я лично видел, как на двух подводах увозили семью из трех человек и их имущество в райцентр. В одном из освободившихся домов поселился сельсовет, правление колхоза, маленькая библиотека, по вечерам там же собиралась молодежь. В другом доме разместился хоздвор колхоза.

     Естественно, не сразу удалось единоличную крестьянскую психологию заменить на коллективную. Если раньше крестьянин буквально рвал жилы, чтобы вовремя посеять, убрать, то теперь началось более вольготное отношение к труду. Наконец, и мой изнуряющий тело и душу труд стал легче. Появились просторные пастбища и пастух общего стада. После окончания начальной школы я окончил школу колхозной молодежи (ШКМ), затем сельхозтехникум (институт я окончил позже). Оправдались слова отца о перспективах, которые открывались перед крестьянскими детьми при Советской власти. Вместе со мной, каждый применительно к своему возрасту, получили образование мои младшие братья.

     Организация МТС, а при ней различные курсы механизаторов для сельской молодежи, особенно той, которая в силу ряда обстоятельств ограничила свою учебу в начальной школе, создала условия для реализации других своих возможностей. Кому в то время, да и теперь из молодых людей не хочется сесть за руль или штурвал машины?

     Мои сверстники буквально валом повалили на эти курсы. Они стали трактористами, комбайнерами, слесарями и т.д. Для крестьянского сына или дочери это был революционный скачок в новое качество. Да и государство заботилось о них. Помню, льнотеребилыщицу наградили орденом Ленина за успехи в работе. Из дурнушки она ехала королевой. Колхозники снимали шапки перед бригадиром тракторной бригады. Да он и другие механизаторы выросли в своих собственных глазах. Выросло чувство ответственности за порученное дело, гордость за свою работу. По-новому зазвучала когда-то и кем-то сочиненная песня: «Бывало вспашешь пашенку, лошадок уберешь, а сам тропой знакомою в заветный дом пойдешь...».

     Теперь уже «в заветном доме» встречали не с метлой, а с радостью, звание «механизатор» уже звучало гордо. Именно из этой категории получились впоследствии прекрасные танкисты.

     Если в нашей деревне, да и не только в нашей, до коллективизации не было ни одно человека, имеющего хотя бы неполное среднее образование, то постепенно в колхозе начали появляться специалисты со средним и с высшим образованием. Положительную роль сыграли открывающиеся техникумы и институты.

     После окончания техникума нашу группу младших агрономов направили на освоение новых земель Дальнего Востока. Два года я обследовал поля, болота, бродил по тайге до призыва в Вооруженные силы, где я прослужил, без малого, тридцать лет. Затем двадцать пять лет проработал в профсоюзных организациях и после этого — в ряде других организаций. Работу покинул в июне 2003 года.

     Таким образом, если учесть работу в крестьянском хозяйстве и учебу, мой стаж работы перевалил за 80 лет.

     Возвращаясь к судьбе своих братьев, то, несмотря на трудное детство, все, как говорили в нашей деревне, вышли в люди. Все считали за честь служить в армии, пятеро братьев стали офицерами, участниками войны. Лейтенант Алексей защищал Белоруссию и Смоленщину, погиб в сентябре 1941 года. Подполковник Дмитрий защищал Москву, майор Иван в составе авиаполка — защищал Ленинград, Сталинград, освобождал Калининскую, Псковскую области, Белоруссию и Прибалтику, Кенигсберг (ныне Калининград), лейтенант Григорий — Берлин. Особо хочу подчеркнуть волю этого человека. Будучи тяжело раненным, перенеся несколько операций, сумел закончить среднюю школу, институт, аспирантуру, защитить диссертацию кандидата технических наук, стать преподавателем вуза. И это крестьянский сын из захолустной деревни, и это результат политики Советской власти! Такие люди достойны высочайшего уважения.

     Давно уже нет в живых моих четверых братьев, взваливших на свои плечи и нужду, и войну. Не отстали от моих родных братьев добрый десяток двоюродных братьев, сложивших свои головы за Отечество. Упомяну только одного из них: пятнадцатилетнего юношу — партизанского связника Петра, расстрелянного немцами. Печальная участь постигла и мою деревеньку. Отступая, фашисты сожгли ее, а не успевших спрятаться — расстреляли. Ныне на ее месте осталось небольшое захоронение — могила на четверых человек: двух учителей, одного колхозника и юноши Петра. У могилы — четыре березы, которые с ранней весны до поздней осени, шевеля листвой, обсуждают героические дела давно минувших дней и нынешние безобразия.

     Казалось, ушли в безвозвратное прошлое «бесплодное поле и тощая рожь», лапти, которые плели мой отец и я, вечное недоедание и преждевременная смертность, рабочий день от темна до темна, темнота и невежество. Но теперь мне кажется, что многое возвращается на круги своя. Чей-то хмурый отец, сидя в своей избе, горестно говорит: «В этом году урожай ржи получился «сам-семь», и до нового урожая хлеба не хватит. Надо из деревни сматываться, а вы, дети, как-нибудь проживете и без меня».

     И недаром, по данным прессы, у нас появились масса бомжей и миллионы бездомных детей. У молодежи в значительной мере исчезло стремление к получению знаний, да и условий для этого с каждым днем становится все меньше и меньше. Все подменяется коммерцией, обманом, моральным и идеологическим разложением, ложью. Грабеж и убийства становятся нормой жизни. Как говорит Познер: «Настали вот такие времена».

     Не за это сражались с иноземным врагом советские люди, мои братья, не за это погибла моя деревня.

     Да, мы были сильны и непобедимы в открытом бою с внешним врагом, но мы оказались беспомощными в борьбе с врагом внутренним. Именно эти враги в лице Горбачева и Ельцина осуществили план Гитлера, но методом Даллеса разрушили великую страну, над созданием которой трудились много веков граждане России. Разграбили ее экономику, опустошили и карманы, и души народа.

     Прискорбно!

     С уважением к редакции

  участник Великой отечественной войны,
крестьянский сын Антон.