НЕДАВНО В НАШЕМ микрорайоне открылась новая библиотека с ультрасовременным читальным залом, нашпигованным «продвинутой» видеотехникой фирмы «Катаракта» и супермягкими креслами компании «Геморройтен».

     Меня же интересовал абонементный зал — взять на дом что-нибудь для души. Но оказалось, найти нужную книгу среди лабиринта ряженых изданий — все равно что обнаружить под колпачком «пепси» мифический выигрыш в сто тысяч оДЕФОЛТченных.

     Многие известные художественные произведения, словно члены правительства, оказались не на своем месте. Так, знаменитый роман Оноре Бальзака «Крестьяне» я обнаружил в разделе «Сельское хозяйство», а известную повесть Федора Гладкова «Цемент» — в «Строительных материалах». И поэма «Братская ГЭС» Евгения Евтушенко породнилась с научным опусом энергодемона Чубайса! А вот леоновский «Лес» и тургеневские «Записки охотника», ненароком оказавшиеся в «Природоведении», навели меня на крамольную мысль, что уже грядущее поколение — наследники нынешних изгоев, будут читать «Записки охотника», как «Выписки из Красной книги». А воспетый в песнях романтический лес в перевернутом сознании новых обалдуев будет ассоциироваться с записями группы «Лесоповал», серыми перепечатками картин Шишкина да одноименной и до предела опороченной драмой Островского. Да, кстати, его же «Волки и овцы» — пьеса, надо же, оказалась на своем месте — в «Драматургии», а не в разделе «Скотоводство» — оно и понятно: из-за серых кардиналов, новых санитаров страны, поголовно уничтожающих скотину, как твердолобое и ленивое быдло.

     И только один опус, прописавшийся на полке не по адресу, все же попал в самую что ни на есть точку. Это известная повесть Юрия Полякова «Козленок в молоке», занявшая достойное место в разделе «О вкусной и здоровой пище». И на что, кстати, мой бедный желудок был готов неадекватно реагировать. Но я вовремя ретировался. И даже не заморив червячка «Антоновскими яблоками» выдающегося «агронома» Бунина, продолжил натощак рыскать голодным взглядом по темным аллеям-лабиринтам полок, сплошь заставленных броскими витиеватыми фэнтэзи и прочими убойными слизистыми изданиями с фотомонтажными кровавыми обложками, мимо которых было невозможно пройти без марлевой повязки, дабы не заразиться бациллами насилия и разврата. Но, зажав нос и пригнувшись, чтобы не попасть под перекрестный шквалистый огонь бешеных суперов и бесстрашных оперов, я одним махом проскочил зловонно-трупный лабиринт и перевел дух, как только своим гоголевским носом уткнулся в классику — убогий островочек среди великого книжного океана.

     Когда-то цветущий зеленый оазис, невольно ассоциировавшийся в моем сознании с гением чистой красоты — великим живописцем слова, и надо же, теперь бесценным самородком, равно как и русским духом в родной стихии, даже и не пахло! Выдохлось! Точнее, выветрилось сквозным заокеанским веянием растленного времени, проникшим в родниковую Классику, как Азбуку жизни от «А» до «Я», ныне приватизированную, ставшую зоной Эроса, где правила бал АвангардиЯ — черная сатанинская гвардия пресмыкающихся борзописцев, без меры и такта оккупировавших Остров духовных сокровищ, превратив благоуханный пятачок в огромную свалку графоманских отходов — ЗОМБИактивно фонящую и парализующую мозг незримо, как «двадцать пятый кадр», вызывая в воспаленных извилинах абстрактные галлюцинации. Будто наяву видел, как в прибрежной черной жиже разлившихся мозгов с душераздирающим криком агонизировали многоголовые «чайки»-мутанты.

     А коренные островитяне, разношерстные литературные персонажи, как знаковые фигуры детища Вселенских гениев, явно предвидя, что с потерей своего духовного целомудрия будет в обществе нарушено нравственное равновесие, дружно, невзирая на свой литературный статус, взявшись за руки, опоясали остров, дабы выразить гневный протест против оголтелой КЛОНизации Классики оккупантами, конъюнктурщиками, а также варварской депортацией культовых персонажей на пустынные, не пригодные для жизни Нью-Бестселлеровые Острова с наложением на изгнанников противозаконного вето на их родной великий и могучий русский язык.

     Но то было подобно зову утопающих в кишащем акулами безбрежном океане. Коммерческие Издательские Дома — корабли, заправленные валютой, по-пиратски, под покровом ночи пришвартовывались к заветным берегам Классики, чтобы захватить в жертвы для циничного надругательства именно те литературные образцы, на которых можно, изрядно погрев руки, «сделать ноги» в места обетованные.

     Так, еще недавно правдивая и совестливая Анна Каренина, безжалостно совершив полный разрыв с прежней добропорядочной жизнью, уже в умопомрачительном бикини демонстрировала на палубе верх бесстыдства. И не замечая в своем грехопадении никакой личной трагедии, кокетливо подкладывала свою гладко выбритую головушку под Колесо Фортуны, ловко пущенное под откос бесовским кордебалетом!

     — А где же подлинники? — обращаюсь я к заведующей — юной, прикольного вида особе, как оказалось, дочке-студентке «Кулька», временно заменявшей маму.

     Она непонимающие уставилась на меня, невинно захлопав своими гус- тыми ресничками.

     — А какие именно подлинники вас интересуют? — И, споткнувшись о мой недоуменный взгляд, пояснила: — У нас на всякую известную всячину до десятка авторов! Поди разберись, что есть подлинное.

     И, сделав пируэт на вертящемся стульчике, этакая «а-ля-татушечка» приложилась к баночке «пепси». Теперь ее прикольный вид явно сочетался с ее пепсикольным интеллектом. Похоже, яблоко от яблони, неудачно упав рядом, скатилось в сточную канаву.

     — Простите, — обратился уже без всякой надежды на помощь, — мне бы «Хождение по мукам» Толстого Алексея Николаевича, — и не без сарказма подметил, — надеюсь, слышали о таком?

     — Еще бы! — и даже фыркнула недовольно, мол, что за вопрос. — Это муж знаменитой Татьяны Толстой!

     — Какой еще Толстой?! — простонал я, обескураженный ее вопиющим невежеством.

     И тут она аж подскочила, оторвав от стульчика свой задний ум.

     — Как?! Вы не читали «Кысь»?! — и ошалело уставилась на меня, как на аборигена с Новоясеневского проспекта.

     Я вышел из библиотеки, словно из сельпо с полиэтиленовым пакетом духовной пищи, что, однако, не вся являлась одинаково полезной для души. Вернее, была даже очень вредной и опасной. И если я взял сорокинское «Голубое сало», то совсем не для того, чтобы выглядеть «продвинутым» в глазах юной финтифлюшки, а чтобы было на чем поджарить дикую, кровожадную «Кысь».

  Станислав МИРОШНИЧЕНКО.