То, что итальянец по происхождению Сальери, живший в Австрии, отравил Моцарта, давно уже отвергнуто исследователями, но версия все еще имеет право на жизнь. То, что русский «Сальери» — Мартынов убил «Моцарта» — Лермонтова, бесспорно.

     НИКОЛАЙ Соломонович Мартынов, русский, православный. Родился в 1815 году в семье пензенского помещика, полковника в отставке, винного откупщика Соломона Михайловича Мартынова. Кроме Николая, имел еще сына и двух дочерей. С братьями Лермонтов сблизился в школе подпрапорщиков, и они часто посещали его на квартире, на Мойке. Николай Соломонович — гуляка, сердцеед, искатель чинов и внимания, был недурен собой и, можно сказать, неглупый, сочинял стихи, эпиграммы, в том числе и на Лермонтова. Поэзия этого экстравагантного человека дальше узкого круга не расходилась. Выпущенный из школы в чине корнета в 1835 году в Кавалергардский полк, где служил Жорж Дантес, гордился назначением.

     Можно сказать, что Мишель Лермонтов и Николай были друзьями. Николай Соломонович так вспоминал свои встречи с другом в Москве: «Мы встречались с ним каждый день, часто завтракали вместе у Яра». Лермонтов навещал дом Мартыновых и принимался радушно. «Лермонтов у нас чуть ли не каждый день... Эти дамы (дочери) находят большое удовольствие в его обществе» — так писала мать сыну Николаю на Кавказ. Лермонтову действительно одно время нравилась Наталья, которой он посвятил стихотворение, и якобы неудачно сватался к ней, но получил отказ.

     Мартынова нельзя назвать трусом. За службу имел двадцать семь высочайших благодарностей, а за кампанию с горцами в 1837 году получил орден Святой Анны с бантами. В чине ротмистра Гребенского казачьего полка он вместе с Лермонтовым участвовал в экспедициях А.В. Галафеева.

     Красавец кавалергард, кроме огромного тщеславия, имел еще одну слабость — карточную игру, причем нечестную, за что и получил прозвище «Маркиз де Шулерхов». Шулерство, пренебрежение к однополчанам привели к тому, что офицеры полка подали прошение высшему начальству о переводе Мартынова в другой полк. В феврале 1841 года Мартынов в чине майора был вынужден уйти в отставку и собрался уехать в Первопрестольную, но передумал и восстановился в другом полку.

     Штабист М.А. Костенецкий, служивший при штабе в Ставрополе, вспоминал: «Из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, вечно мрачный и молчаливый». Таким в возрасте двадцати пяти лет он приехал лечиться на воды в Пятигорск.

     Дом генерала Верзилина привлекал к себе пятигорскую молодежь не только гостеприимством, но и дочерями: Аграфеной, Надеждой и Эмилией. Друзья симпатизировали Надежде, но она предпочитала внимание Мишеля. Мартынов был задет этим.

     Как-то он пришел к Лермонтову играть в карты в бешмете, подпоясанном ремнем, с оружием наперевес. Бритая голова Мартынова впечатляла. Увидев друга, хозяин продекламировал:

Скинь бешмет свой друг, Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас, как хожалый!

     Четверостишие было встречено хохотом. Мартыш смутился. Во время очередной пирушки кто-то из гостей съязвил в сторону Николая Соломоновича, касаясь его сомнительных достоинств. Мишель развил оброненную мысль:

Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон ...
Тот храм воздвиг и стал известен всем
Гаремом и судом,
А этот храм, и суд, и свой гарем
Несет в себе самом...

     Парировать нечем. Снова скрытая обида на поэта. Не способствовали взаимоотношениям и иронические рисунки Лермонтова на Николая, над которыми часто смеялись в компаниях. «У него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь комическую сторону, какую-нибудь слабость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его наконец из терпения... Не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его», — так считал И.И. Панаев.

     Версий дуэли с Мартыновым много, но даже близкие друзья и откровенные враги Лермонтова не могли их четко назвать. В своей исповеди, написанной после убийства друга спустя сорок лет, Мартынов обо всем умолчал, расхваливая его:

     «...все одинаково сознают, что он был очень умен, а многие видят в нем даже гениального человека. Как писатель, действительно он весьма высоко стоит... он был добрый человек от природы... что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался так же тщательно в себе заглушить и скрывать от других, как другие стараются скрыть свои грустные пороки»...

     Версия оскорбленного брата за сестру Наталью, которая, возможно, и послужила прообразом княжны Мери, не выдерживает критики и не подтверждена современниками. Предположение о том, что Лермонтов якобы распечатал письмо, предназначенное Мартынову, и не вернул ему триста рублей, переданные родителями, не вписывается в мораль поэта и не могло послужить причиной для поединка, тем более что его в Тамани обокрали и в числе вещей похитили злополучное письмо. Он отдал Николаю свои деньги, и они пожали друг другу руки. Не повод для дуэли и то, что Грушницкий, действующее лицо романа Лермонтова «Герой нашего времени» — зеркало Мартынова, как и конкуренция из-за рыжей красавицы Надежды Верзилиной.

     Может быть, ближе к истине биограф Лермонтова П.Л. Висковатов: «Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-нибудь из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей. Полагали, что «обуздание» тем или иным способом «неудобного» юноши-писателя будет принято некоторыми влиятельными сферами в Петербурге... Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова».

     Могло быть и такое, как вспоминал секундант и друг Мишеля А.И. Васильчиков: «Положа руку на сердце всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не смог его не вызвать... Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом, беспокойном его нраве и при том непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести, которое удерживало его от всякого шага к примирению».

     Лермонтов и Мартынов — два противоположных человека, две противоположные психологии. Первый, разочаровавшись во всем, искал смерть, а второй пытался найти в жизни выгоды и, не найдя... «Всю ненависть и злобу он перенес на Лермонтова» — такого мнения был однополчанин А.Ф. Таран.

     13 июля 1841 года молодежь собралась в доме Верзилиных. Князь Сергей Трубецкой играл на фортепиано. Лермонтов, сидя на диване, разговором развлекал Эмилию. При доспехах в дверях залы показался Мартынов.

     Лермонтов сказал негромко: «Мадемуазель Эмилия, берегитесь, вот приближается свирепый горец». На мгновение музыка смолкла, и «свирепый горец» был услышан всеми. После некоторого замешательства веселье продолжалось. По окончании, когда Лермонтов вышел на улицу, Мартынов сказал ему по-французски: «Господин Лермонтов, я много раз просил вас воздерживаться от шуток на мой счет, по крайней мере в присутствии женщин». Последовал вопрос: «...вы действительно сердитесь на меня и вызываете меня»... «Да, я вас вызываю». Друзей старались примирить, но Мартынов стоял на своем: «...не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которые вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом бесполезной трате пыжей и гомерическим попойкам», — так он объяснил свое нежелание Столыпину Дмитрию Аркадьевичу, брату Монго.

     Секундантом у Лермонтова был князь А.И. Васильчиков, а у Мартынова — офицер М.П. Глебов. По другим документам, у Мартынова был именно князь А.И. Васильчиков, у Мишеля — родственник капитан А.Д. Столыпин-Монго и свояк князь С.В. Трубецкой.

     На дуэли присутствовали А.А. Столыпин-Монго, С.В. Трубецкой, И.Д. Дмитревский, говорят, и Руфин Дорохов — известный дуэлянт и бретер. Компания, надеясь на примирение противников, не взяла врача и экипаж на всякий случай, как было положено при дуэли.

     Лев Сергеевич Пушкин, сын поэта, задушевный друг Лермонтова, уверял: «...эта дуэль никогда бы состояться не смогла, если б секунданты были бы не мальчики, она сделана против всех правил чести». А.Я. Булгаков подтверждает Л.С. Пушкина: «Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок».

     Произошедшую дуэль 15 июля 1841 года в 18 часов 30 минут описывал Васильчиков: «Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10 и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: «Марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой — Лермонтову, и скомандовали: «Сходись!» Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслонясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрым шагом подошел и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни назад, ни вперед, не успел даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные. Мы побежали, в правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие»...

     К убитому хотел подбежать и Мартынов, но Столыпин остановил: «Уходите, вы сделали свое дело».

     Небо внезапно разверзлось: под проливной дождь, гром, молнии труп лежал на тропе, пока Васильчиков ездил в город за медиком. Вернулся ни с чем; врачи отказали выехать из-за непогоды. Теперь Столыпин и Глебов поскакали в город, чтобы распорядиться о перевозке тела. Лишь в одиннадцать ночи приехали полицейские дроги. Несмотря на поздний час, известие о гибели Лермонтова разошлось по Пятигорску. А. Чакрыков, побывав ночью в доме поэта, вспоминал: «... Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо, в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый простыней на столе; под ним — медный таз... Но вот что меня особенно поразило тогда: я ожидал встретить толпу поклонников погибшего поэта, к великому удивлению моему, не застал ни одной души». Глебов и Васильчиков, как секунданты, были посажены на гауптвахту, а Мартынов — в тюрьму.

     «На другой день, когда собрались все к панихиде, долго ждали священника, который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, уступив убедительным и неотступным просьбам кн. Васильчикова и других, но с условием, чтобы не было музыки и никакого параду... Наконец все уладилось, отслужили панихиду и проводили на кладбище; гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поразило: ведь не все же его знали и не все его любили! Похоронили и положили небольшой камень с надписью: «Михаил» — так вспоминала участница похорон Э.А. Шан-Гирей.

     Все течет, и все меняется. Время открывает нам новый, иногда совершенно противоположный взгляд на устоявшиеся события. Материалы М.Давыдова о гибели Лермонтова, опубликованные в июльском номере журнала «Москва» за 2003 год, — свидетельство тому. По данным автора, секундантами у Мартынова были М.Глебов и двадцатидвухлетний князь А.И. Васильчиков, питавший неприязнь к поэту, а у Мишеля — родственник капитан А.Д. Столыпин-Монго и свояк князь С.В. Трубецкой. Условия дуэли составлял князь Васильчиков, и по жесткости они не соответствовали ссоре. Расстояние между барьерами было от шести до десяти шагов, т.е около семи метров. Лермонтов накануне отказался от выстрела, что подтверждал Н.П. Раевский: «Мартынов пускай делает, как знает, а что сам он (Мишель) целиться не станет. Рука на него не поднимется». Узнав об этом, Мартынов смело вместе с Васильчиковым заранее приехали на дрожках к месту дуэли.

     Иной взгляд излагает М.Давыдов и на поединок. Гроза разразилась до него. Ливень хлестал вовсю. По команде М.Глебова сходиться Лермонтов не торопился. Столыпин-Монго, не выдержав, крикнул: «Стреляйтесь, или я разведу вас!». Это принуждение было против правил. Лермонтов громко ответил: «Я в этого дурака стрелять не буду!», и выстрелил в воздух. Соперник не промахнулся... и, подойдя к смертельно раненному, попросил у него прощения. Вскочив на коня, поскакал к коменданту Ильяшенкову докладывать о дуэли, и ему написал записку такого содержания: «Для облегчения моей преступной скорбящей души позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища», на что получил ответ: «Нельзя!!!». Последние слова Лермонтова якобы были обращены к М.Глебову: «Миша, умираю». Некоторые исследователи придерживаются версии, что Лермонтов жил еще около четырех часов после ранения.

     По-разному отреагировала Россия на смерть. Официально лишь газета «Одесский вестник» напечатала маленькую заметку: «15 июля около 5 часов вечера разразилась ужасная буря с молнией и громом: в это самое время, между горами Машукою и Бештау, скончался лечившийся в Пятигорске М.Ю. Лермонтов».

     «Плачьте, милостивый государь... плачьте, надевайте глубокий траур... Лермонтов... в семь часов пополудни убит на дуэли отставным майором Мартыновым... Мартынов — чистейший сколок с Дантеса... Мартынов никем не был терпим в кругу, который составлялся из молодежи гвардейцев... Мартынов в душе подлец и трус», — написал П.Т. Поливодин спустя двенадцать дней.

     Достоверных подтверждений слов Николая I в адрес убитого «Собаке — собачья смерть» и «Туда ему и дорога» нет. Императрица записала в своем дневнике 7 августа 1841 года: «Гром среди ясного неба. Почти целое утро с великой княжной читали стихотворения Лермонтова». Пройдет неделя, и она поделится с Бобринской: «Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой».

     П.А. Вяземский — А.Я. Булгакову: «Да, сердечно жаль Лермонтова, особенно узнавши, что он так бесчеловечно убит. На Пушкина целила по крайней мере французская рука, а русской руке грешно было целить в Лермонтова».

     Не нашлось в России другого Лермонтова, чтобы во весь голос ответить на смерть поэта!

     Следствие, учиненное для расследования дуэли, пыталось выяснить мотивы: стрелял ли Лермонтов в Мартынова или вообще отказался стрелять, или выстрелил вверх? Даже при живых свидетелях не удалось установить многих фактов, но тем не менее 30 сентября было вынесено: «Мартынов был признан виновным в произведении дуэли, приведшей к смерти Лермонтова, и приговорен к лишению чинов и прав состояния»...

     Николай Соломонович оправдывался на следствии: «...с самого приезда моего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем можно досадить человеку, не касаясь его чести. Я показывал ему, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал вид, как будто не замечает, как я принимаю его шутки».

     Вообще дуэли появились в России в XVIII веке, но вначале среди иностранцев. Дурной пример оказался заразительным для русской знати, и поединки вошли в моду. Вскоре последовали запрет и жесткие меры против дуэлянтов. По «Положению о наказаниях», Мартынову полагалось заключение в крепости от четырех до шести лет и восьми месяцев. Монарх оказался выше «положения»: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению получения тяжелой раны».

     Мемуарист Андрей Дельвиг вспоминал: «...Мартынов, убивший на дуэли поэта Лермонтова и посланный в Киев на церковное покаяние, которое, как видно, не было строго, потому что Мартынов участвовал на всех балах и в вечерах и даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью». Каждый век российской истории рождает своих геростратов. Кто-то из них поджигает, кто-то из-за угла убивает, кто-то разваливает государства...

     Приятель Лермонтова А.Н. Муравьев так описывал свою киевскую встречу с Мартыновым: «Мне случилось в 1843 году встретиться в Киеве с тем, кто имел несчастие убить Лермонтова; он там исполнял возложенную на него эпитимию и не мог равнодушно говорить об этом поединке; всякий год, в роковой его день, служил панихиду по убиенному»...

     Священный синод в этом же году сократил покаяние с 12 лет до пяти, а потом и вовсе освободил от эпитимии. Мартынов благополучно женился в Киеве на польке, переехал в Москву в собственный дом. Прожив после дуэли тридцать четыре года, написав исповедь, умер в шестьдесят лет 25 декабря 1875 года в имении Знаменское-Иевлево, что неподалеку от Середникова, и был похоронен в церкви Знамение. Сейчас руины восстанавливаются. Якобы в двадцатых годах прошлого века «шкидовцы», которые проживали в имении, узнав, что в церкви лежит убийца Лермонтова, вскрыли склеп и кости развесили по деревьям.

  Валерий ПЕРЕДЕРИН,
врач.