«Коли ты услышишь что-нибудь обо мне — хотя и сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное имя проникло далеко сквозь пространство и время, — то тогда, быть может, ты возжелаешь узнать, что за человек я был и какова судьба моих сочинений, особенно тех, о которых молва или хотя бы слабый слух дошли до тебя». Это слова из «Письма к потомкам» родившегося семьсот лет назад великого итальянского поэта, мыслителя и ученого Франческо Петрарки.

     Семьсот лет — поистине тьма веков, превратившая в прах целые эпохи и государства, но не имя поэта, которое отнюдь не затерялось «во времени и пространстве». Петрарка — человек эпохи Возрождения, родившийся и умерший еще до ее начала, ибо дух и душа бессмертны.

     Но что такое дух, что такое душа, что такое бессмертие? «Воистину мы прах и сиротливый дух, воистину — слепцы, а жажда безрассудна, воистину мечты в себе таят обман». Наверно, было бы слишком однобоко и близоруко воспринимать Петрарку лишь в качестве певца неразделенной любви к Лауре, хотя именно «Книга песен», состоящая из сонетов, обращенных к ней, и обессмертила имя автора, а также и самой Лауры. Кто бы знал, кто бы помнил об этой одной из миллионов и миллионов канувших жителей Земли? И ничего не объясняет ее вполне обычная и заурядная для того времени биография, как не объясняют и слова Бунина (с которыми, надо сказать, были согласны многие), что «в большей степени все эти сонеты были литературой, жизни в них мало». Как же мало, если они и стали самой жизнью, преодолев семисотлетнюю пропасть небытия?

     Ведь «безрассудная жажда» — это и есть на самом деле жажда жизни — любви, славы, познания истины и даже бессмертия. Но раз человек слаб, ничтожен и слеп, то, кто знает, куда эта дорога может завести, что есть добро, а что — зло? «Коль не любовь сей жар, какой недуг/Меня знобит? Коль он любовь, то что же/Любовь? Добро ль? Но эти муки, боже!/Так злой огонь? Но сладость этих мук!» И не во внешних обстоятельствах причины роковых невстреч и несовпадений, а в изначальной их заданности: если муки так сладки, если они рождают великие стихи, может быть, это и есть суть вещей — самое главное? Но есть и еще одна причина: «В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью и еще дольше страдал бы ею, если бы жестокая, но полезная смерть не погасила уже гаснущее пламя». (Ф.Петрарка. «Письмо к потомкам»). «Полезная смерть»? И это о своей любимой! Что за нелепые и жестокие слова! Но «семнадцать лет, вращаясь, небосвод/следит, как я безумствую напрасно./Но вот гляжу в себя — и сердцу ясно,/что в пламени уже заметен лед». И это тоже вечная, как наш мир, история, когда смерть, забирая то, что по праву принадлежит ей — материальное и тленное, — не дает превратить в рутину и прах чувство, делая его бессмертным.

     К тому же, если слово останавливает и сохраняет надолго, а порой — навсегда, мгновение, то сам-то человек оставаться на одном месте не может. Духовная жажда должна быть утолена, хотя, как любую жажду, утолить раз и навсегда ее невозможно. «Призвал ли я иль принял поневоле/Чужую власть?.. Блуждает разум мой». Но такие блуждания на самом деле — поиски истины. Будучи религиозным человеком и истинным католиком, Петрарка шел к вечному спасению и путем религиозных исканий. В трактате «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру» сам автор в образе Франциска в разговорах с Августином Блаженным (тоже своеобразный «двойник» автора) пытается разобраться в собственных душевных терзаниях и ответить на неизбывные человеческие вопросы: как примирить земное и высокое, человеческую природу и моральные требования, жизнь духа и необходимость земной повседневной жизни?

     «Не терпеть нужды и не иметь излишка, не повелевать другими и не быть в подчинении — вот моя цель», — говорит Франциск. А суровый и неподкупный Августин рассказывает ему о жалкой сущности человека, стремящегося к тому, что доступно лишь Богу. И Франциск соглашается с ним, он бы уже и рад «ничего не хотеть, но дурная привычка владеет мною, и я вечно чувствую какую-то неудовлетворенность в сердце». Но так ли уж дурна эта привычка? Не является ли это «чувство неудовлетворенности в сердце» все той же жаждой жизни и поиска истины? Ведь так легко все земное: и чувство к Лауре, и жажду признания, и любовь к Италии (а Петрарка был страстным патриотом, горячо переживавшим за судьбу своей раздираемой противоречиями и усобицами родины), и даже сами поиски истины объяснить всего лишь еще одной человеческой слабостью. Так легко — и так несправедливо.

     Никогда не знаешь заранее, что оставит после тебя неумолимое время (и оставит ли хоть что-нибудь). Вот и сам Петрарка считал наиболее значительными свои латинские произведения, а не написанные на итальянском «пустяки», пережившие века.

     И теперь, спустя 700 лет, испытываешь те же чувства: осязаемого, физического наслаждения от самого звучания стиха Петрарки и тяжесть душевную, ибо по тому пути, который проложили великие, каждый все равно идет в одиночку. Каждый, «кто предпочел другим дорогам жизни дорогу волн, в которых скрыты рифы», дорогу к истине и самому себе.

  Екатерина ПОЛЬГУЕВА (Москва)