ПЯТНАДЦАТЬ лет назад на площади Тяньаньмынь Китай выбрал свою судьбу. Четырнадцать лет назад Россия ее тоже выбрала, приняв Декларацию о суверенитете. И что теперь?

     В первой половине июня мы отметили две судьбоносные даты: пятнадцатую годовщину пекинских событий и четырнадцатую — принятия Декларации о государственном суверенитете России. Друг от друга их отделяет ровно год с небольшим. Это были моменты, когда действительно была решена судьба наших народов и выбран путь дальнейшего развития — наш и КНР, без преувеличения, навсегда.

     Но в данной статье речь пойдет в большей степени о КНР. Итак, вернемся на пятнадцать лет назад. Вокруг тех уже давних событий на главной площади Пекина в июне 1989-го, да и вокруг самого «китайского пути» в общественном сознании нагромождено немало мифов. И вкратце они сводятся к следующему.

     Первое: задумывая и проводя свои реформы, власти КНР ограничились чисто экономическими мерами, не коснувшись основ системы (пресловутый «андроповский путь», по выражению А.Вольского).

     Второе: в китайском руководстве не планировали и не желали никаких либеральных преобразований, и никого похожего на Ельцина или Горбачева там не было и быть не могло.

     И третье, самое распространенное: на Тяньаньмынь имела место мирная студенческая демонстрация, жестоко подавленная властями.

     Так вот, действительность выглядит совершенно иначе. В середине—конце 80-х в КНР активно проводилась политическая перестройка и либерализация по советскому образцу, причем на фоне мощного движения против существующего режима. В КНР были и «китайский Горбачев», и даже «китайский Ельцин». И наконец, на Тяньаньмынь происходило что угодно, но не мирная демонстрация безоружных студентов. Все это было. И все это Китай сумел преодолеть. И сейчас, спустя пятнадцать лет, автор попробует разобраться, как и почему китайцам это удалось.

     Вначале бросим взгляд на ситуацию в КНР в те уже отдаленные дни. Это был десятый год осуществлявшейся в Китае широкой модернизации. К моменту ее активного начала — 1978—1979 гг. — это была страна, где 80% населения недоедало. Где лишь треть взрослых умела писать и читать, промышленность отставала от Запада на десятки лет, а основным транспортным средством был велосипед. Страна, получившая международное признание и вошедшая в число постоянных членов Совета Безопасности ООН всего за пять лет до того, в 1973 году, — прежде это место занимали представители Тайваня. Страна, чьи союзники исчерпывались Албанией и Пакистаном. А главное — напрочь, казалось, подорванная утопическим «Великим скачком» и бессмысленной, разрушительной «культурной революцией». Ведь об этом забывают: всего за пять лет до того, со смертью Мао Цзэдуна, в Китае завершилась настоящая гражданская война, до сих пор стыдливо именуемая «культурной революцией». Железные дороги блокировались бандами в десятки тысяч хунвейбинов (например, стратегическая магистраль Пекин — Шанхай была перекрыта больше года). Города становились аренами сражений, с применением танков и даже авиации, как это произошло в 1968 году в Чунцине (там погибли тысячи людей). Достаточно сказать, что в высшем руководстве КПК не было ни одного (!) человека, который не был бы репрессирован в те годы. Более того, многие члены ЦК попали на свои посты прямо из «лагерей перевоспитания» или даже, как Ян Шанкунь, из-за тюремной решетки. (Сам лидер КНР Дэн Сяопин попадал в опалу трижды, а его сын после хунвейбинских истязаний стал полным инвалидом.)

     В отличие от СССР Китай не имел ни колоссальных запасов сырья, позволявших нашей стране иметь неиссякаемый источник валюты, ни того количества плодородных земель, ни лесного сопоставимого богатства.

     Зато в Китае было другое — миллиард человек, которых надо было хотя бы накормить досыта.

     Как раз в 1979 г. в двух крупнейших провинциях КНР — Сычуани и Аньхой — разразился жестокий голод. Крестьяне просили подаяния на дорогах, целыми селениями снимались с места и бродили по стране. Очевидцы передают душераздирающие подробности о младенцах, умиравших на руках матерей. Вдумайтесь, все это было лишь четверть века назад!

     В результате проведенных под руководством Дэн Сяопина блестящих экономических реформ к 1989-му все это осталось в прошлом. Народ перестал голодать, у людей появился хотя и скромный, но несомненный достаток, и в любом случае они — все без исключения — стали жить заметно лучше, нежели за десять лет до того. Сейчас нет смысла подробно говорить о сути этих реформ: об этом немало писали и еще напишут. Отметим другое, что обычно ускользает от внимания наблюдателей. Одновременно с экономической осуществлялась и весьма широкая политическая либерализация. Более того, лозунг о необходимости последовательной демократизации был провозглашен еще на съезде КПК 1978 года, как гарантии от повторения ошибок маоизма (точно такие же аргументы были и у наших «шестидесятников»). Лично Дэн Сяопин не раз подчеркивал, что политические реформы — одна из приоритетных задач руководства.

     И РЕФОРМЫ эти в основном совпадали с теми, что осуществлялись в нашей стране с 1985 года. Так, одним из ключевых пунктов перемен стала гласность, именуемая по-китайски «прозрачность», проявившая себя, как и у нас, валом разоблачительных публикаций о коррупции, разложении и злоупотреблении власть имущих. К примеру, в 1985 году прогремело знаменитое «хайнаньское дело», в котором было замешано порядка двух тысяч высших чиновников. Оно длилось три года и вполне могло сравниться с «узбекским» в СССР. Взять национальный вопрос — и тут совпадения. Как раз во второй половине 80-х годов на окраинах КНР прокатилась волна массовых беспорядков на национальной почве. 1 октября 1987 года (за четыре месяца до карабахской трагедии) во время празднования годовщины образования КНР в Лхасе вспыхнул настоящий бунт.

     Отметим: и тут имела место почти зеркальная симметрия. Кровь в Карабахе и Тибете пролилась почти одновременно. Разве что лозунги в Лхасе были куда как откровеннее, — поджигатели войны в Закавказье до поры до времени требовали всего лишь «возвращения к ленинской национальной политике».

     Наконец, незадолго до тяньаньмыньских событий группа китайских интеллигентов выдвинула программу радикализации политических реформ. Предлагалось пересмотреть конституцию, исключив из нее упоминания о КПК, передать реальную власть парламенту, провозгласить разделение властей, снять все ограничения на создание политических партий и «привести законодательство в соответствие со Всеобщей декларацией прав человека». Именно эти требования выдвинет у нас почти тогда же знаменитая Межрегиональная депутатская группа и блестяще осуществит. Со всеми, как говорится, вытекающими... И лозунги эти не остались достоянием какой-то узкой группы диссидентов — они стали для значительной части молодежи, можно сказать, новой религией. Отметим и этот факт: если у нас молодежь перестроечных лет предпочитала тратить энергию на рок-концертах, в драках полубандитских группировок и в немалой степени сжигать ее с помощью наркотиков, становившихся все доступнее буквально не по дням, а по часам, то в КНР, напротив, ее политизация превосходила все возможные пределы. Уже в 1986 году в стране прошли студенческие волнения. На митингах и шествиях слышались требования, ставшие пару лет спустя тривиальными для аналогичных демонстраций в СССР, — о свободе, демократии, политической реформе. Беспорядки подавили, надо отдать должное, без пролития крови.

     Но в том же году, осенью, молодой астрофизик Фан Личжи (ныне — один из лидеров антипекинской эмиграции) опубликовал в центральной газете КПК «Женьминь жибао» ряд статей, где отстаивал путь демократизации западного образца (даже печатный орган ЦК перестал быть рупором партийных идей!). Фан Личжи уже тогда, в 1987 году, вызывающе заявил: «Марксизм... нужно отложить в сторону», — причем без всяких серьезных последствий для себя. И это в стране, где за десять с небольшим лет до того за несравненно меньшее могли просто забить бамбуковыми палками! Если это не перестройка и либерализация, то что?

     История с Фан Личжи имела еще одно последствие — именно из-за него второй человек в КПК Ху Яобан, один из активнейших «демократизаторов», лишился должности генерального секретаря, хотя остался в числе высших руководителей государства. Не хочется проводить слишком смелые параллели, но... Вспомним, что аналогичное падение Ельцина в том же году с куда более низкого поста стоило жизни и СССР, и КПСС. Совпадение тем удивительнее, если учесть, что Ху Яобан был самым популярным участником команды Дэн Сяопина. Именно он стал настоящей иконой для либеральной интеллигенции, символом ее надежд на наступление «эры либерализма, демократии, свободы слова».

     Даже такая деталь, что во второй половине 80-х годов в КНР появилось великое множество гадалок, шаманов, астрологов и резко вырос интерес к оккультизму, весьма узнаваема. Ведь именно тогда у нас замелькали на страницах не «желтой прессы», а весьма уважаемых газет рассуждения о тонких мирах и астрале, статьи о пришельцах и барабашках, появились целые табуны предсказателей и экстрасенсов. (Правда, отдадим должное, до заряжания воды по телевизору и сеансов а-ля Кашпировский Китай все же не докатился.) Но все эти неурядицы не поколебали решимости властей проводить политические реформы. Даже старейший член ЦК КПК Ся Ян заявлял, что в области идеологии СССР обогнал КНР, и Китаю нужно срочно наверстать это упущение.

     НИЗЫ ТОЖЕ не дремали. Уже в 1987 году опросы засвидетельствовали, что более половины молодых пекинцев утратили доверие к правительству, а почти три четверти опрошенных говорили о «недостаточности демократических свобод в стране». С 1988 года начало разворачиваться широкое движение гражданского протеста. Только в первой половине года было подано около 1000 заявок на проведение манифестаций; на промышленных предприятиях прошло почти пять десятков политических забастовок. Летом того же 1988 года по Центральному телевидению Китая в прайм-тайм был показан шестисерийный документальный фильм «Элегия о Желтой реке». Чтобы читатель понял, что это означает, пусть представит, как советское ЦТ в том же году показывает многосерийную постановку по «Архипелагу ГУЛАГ».

     Идея «Элегии» была не столько в том, что социализм — это плохо (это считалось, видимо, уже само собой разумеющимся). Открыто провозглашались его изначальное убожество и неспособность к развитию. Чтобы добиться хоть какого-то прогресса, страна, по мнению авторов фильма, должна отбросить свое тысячелетнее наследие, «неуместное в современном мире», срочно введя у себя свободомыслие, многопартийность и свободу слова. И, разумеется, отстранив КПК от власти. Как написал позже один из западных аналитиков, «более рискованного, взрывного и противоречивого сгустка идей вообразить себе было невозможно». Что характерно, руководство КПК, которому наши политологи потом задним числом припишут почти сверхчеловеческую прозорливость, умудрилось вообще не заметить этого фильма — его повторили еще несколько раз. Итак, подсчитаем: в наличии имелись мощное движение за тотальную либерализацию всего и вся, кровавые национальные конфликты, разочарование значительной части общества в существующем строе и экономические проблемы, включая дефицит товаров (и это в рыночной экономике).

     Наконец, два молодых, динамичных лидера, соперничающих друг с другом, но одинаково жаждущих принять власть у прежнего руководства и активно перестраивать страну, — Чжао Цзыян и Ху Яобан (у последнего был даже тот самый ельцинский ореол безвинно обиженного).

     Подводя итог, можно сказать: мы шли параллельными курсами, и КНР если и отставала от России, то ненамного. И вряд ли кто-то решится спорить, что итог из этих предпосылок вытекал тот же, что и у нас.

     Но история, как это и бывает, неожиданно сделала резкий поворот, застав всех, включая и участников, врасплох. 15 апреля 1989 года внезапно умирает Ху Яобан. А 18 апреля первая студенческая манифестация появилась на площади Тяньаньмынь. Была она невелика — около 1000 человек. И одним из главных требований было... отменить «несправедливое» постановление о снятии покойного с должности генсека КПК (так сказать, посмертно реабилитировать) и провести достойные похороны. Одно это говорит о том, как надеялись противники существовавшего в Китае режима на этого человека. Представим, что будущий президент РФ по независящим от него причинам сходит с дистанции перед выборами депутатов РСФСР в том же году. Прикиньте возможную реакцию нашей «демократической» общественности, и уже не кажется удивительным, что весть о смерти гонимого партийного деятеля вывела на улицы тысячи, а потом и десятки тысяч. (Это несравненно больше, нежели придут к Белому дому в августе 1991 года.)

     Впрочем, первоначальные требования были быстро забыты по мере ураганного роста числа демонстрантов. Уже 20 апреля на площади собрались больше ста тысяч человек, и у властей осталось два выхода: либо применить масштабное насилие, либо вступить в переговоры. Но правительство не сделало ни того, ни другого, проявляя откровенную нерешительность, мало-помалу переходящую в растерянность. А между тем ситуация осложнялась с каждым днем. 26 апреля, спустя 10 дней после начала событий, «Женьминь жибао» объявила происходящее в стандартных партийных формулировках «откровенным покушением на власть», «заговором», «нарушением общественного порядка». Утверждалось, что «кучка людей» стремится ввергнуть Китай в хаос и «под демократическими лозунгами попирает законы демократии». Эти оценки были ошибкой властей — на следующий день на Тяньаньмынь собралось еще больше людей. Раскол и растерянность в верхах с каждым часом обострялись. Чжао Цзыян в беседе с представителем Азиатского банка развития сообщил, что необходимы переговоры с демонстрантами, тем более что студенты требуют того же, что и само правительство, — борьбы с коррупцией и демократизации.

     Достаточно прозрачно Чжао Цзыян заявил о претензии на единоличную власть и полное устранение прежнего руководства. (У нас ведь было так же — молодой энергичный генсек против «геронтократов».) Он же отдал приказ о том, чтобы информация о демонстрации появилась на китайском ЦТ. Тем временем на главной площади Пекина творилось нечто невообразимое. Люди, словно завороженные происходящим, втягивались в нее, как будто и в самом деле имело место некое злое колдовство. Сочувствие демонстрантам захватывало все новые слои общества. Сын одного из членов политбюро, прогулявшись на площадь, по возвращении заявил отцу: «Это — революция». Напомним, на дворе год бархатных революций в Восточной Европе, и Китай имел все шансы оказаться еще одним звеном в этой цепочке. А вернее — пережить свой «Великий август». В толпе преобладали случайные прохожие, люди, в той или иной мере сочувствующие лозунгам, рабочие, служащие, даже крестьяне из пригородов. Но больше всего было совсем других: к тому моменту в столице скопилось около миллиона молодых безработных. Именно они стали главной ударной силой грядущего кровопролития — все последовавшие «ужасные бесчинства» (как деликатно выразились западные наблюдатели) были делом именно их рук. Власти заговорили о том, что происходящее — результат происков зарубежных спецслужб. И, как признают иностранные обозреватели, агенты ЦРУ и тайваньской разведки на площади присутствовали, но их роль будто бы ограничивалась лишь передачей денег. Позволю усомниться, особенно с учетом того, что в 1991 году между Белым домом и американским посольством были весьма плотные контакты и информационная поддержка (включая данные радиоперехватов ЦРУ), которую получали наши демократы.

     ПОД ВЛИЯНИЕМ событий в Пекине начались демонстрации в других городах, прежде всего, как ни странно, в Шанхае, на богатом и благополучном юге. Стало ясно: если власти не вмешаются сейчас, то перспектива падения существующего режима становится неизбежной. 30 мая власть попыталась мирно вытеснить людей с площади, но массы просто остановили колонны бронетехники своими телами. И тогда — только тогда — было принято решение — ударить по мятежникам всеми наличными силами, пока еще не поздно. Как и каким образом было принято решение пустить армию в ход, неизвестно до сих пор. По ряду сообщений, это произошло по настоянию «старой гвардии». Если так, то эти 70—80-летние ветераны КПК, несколько десятков стариков, фактически спасли Китай. Эти старцы очень хорошо помнили, что сделали со страной такие же бешеные юнцы меньше чем два десятилетия назад. И что бы ждало КНР, если бы не эта праведная жестокость — жестокость во спасение, видно из случившегося потом. Как только войска начали выдвижение, на их пути, как по волшебству, возникли баррикады из автобусов, частных легковушек и такси, а внешне хаотичные толпы мгновенно организовались в настоящие подразделения, готовые закрыть путь танкам, став живым щитом, однако вооруженным не только решимостью, но и «коктейлем Молотова». Однако китайские генералы действовали куда грамотнее, нежели их советские коллеги два года спустя в Москве. Танки и бронемашины атаковали толпу и прошли сквозь нее, а баррикады были расстреляны с дальних дистанций.

     Но это было лишь началом. В центре Пекина — отметим, по свидетельству иностранцев, а не данным китайского официоза, — вспыхнуло настоящее сражение. Свидетели сообщали о стрельбе по военным из сотен автоматов и гранатометов, о множестве убитых солдат и полицейских, чьи тела носили следы жестоких истязаний, об улицах, буквально забитых горящей бронетехникой. Выстрелы в разных частях города, включая и артиллерийский огонь, слышались еще несколько дней. Согласитесь, все это не очень напоминает мирное движение гражданского неповиновения и подавление безоружных студентов! Напротив, очевидно, что имело место хорошо организованное, подготовленное и яростное сопротивление. И вполне возможно, все планировалось задолго до начала событий... Потом было чрезвычайное положение в Пекине, продлившееся семь месяцев, наведение порядка (бескровное) в Шанхае и других городах, увольнение Чжао Цзыяна и еще многое другое.

     Но все это уже детали. Куда важнее другое — именно тогда, в дни трагедии на Тяньаньмынь, Китай сознательно или бессознательно сделал свой выбор: выживание страны и реальный прогресс вместо распада и гниения, уготованных ему ходом событий. Именно начало мая 1989 года стало точкой бифуркации, точкой, определившей, как теперь становится все более очевидно, не только судьбу великой азиатской страны, но и, без преувеличения, судьбу мира.

     Не знаю, войдет ли эта дата в труды историков и в учебники, но в Большую Историю она уже вошла. Само время подтвердило и правильность китайского выбора, и ошибочность нашего, сделанного даже не в августе 91-го, а всего год с небольшим спустя после Тяньаньмынь, 12 июня 1990 года, когда была принята Декларация о суверенитете России, дату которой мы «празднуем» до сих пор. Чтобы подтвердить это, достаточно взглянуть на ударными темпами воздвигаемые за Амуром мегаполисы-гиганты с небоскребами и деловыми центрами, ярко освещенными и явно не страдающими от веерных отключений электроэнергии. И сравнить с лежащим рядом гниющим заживо российским приграничьем, где кое-где вместо центрального отопления в обиход возвращаются буржуйки, любезно раздаваемые местной властью (хорошо хоть бесплатно). Или то, что лишь в одном Шанхае в год жилья вводится больше, чем по всей РФ. Или сравнить доходы наших профессоров с цифрой в 500 долларов — такова ставка рядового преподавателя провинциального китайского вуза. Или... Впрочем, список китайских достижений и российских провалов может быть продолжен до бесконечности.

     МОЖНО сколько угодно говорить о «варварской жестокости», «коммунистической диктатуре», оплакивать невинные жертвы Тяньаньмынь, которые всего-навсего хотели, как лучше (не хочется повторять избитую сентенцию: куда вымощена дорога благими намерениями). Но что можно сказать в опровержение этих фактов? Тем любопытнее посмотреть на кое-какие предпосылки китайского выбора. Ведь у КНР не было за спиной всех тех подлинно великих побед и свершений, что были у нас. Ни первого человека в космосе, ни современных городов, построенных в Сибири на пустом месте, ни того авторитета, которым обладал СССР в мире, ни уважения миллионов и миллионов во всем мире, ни хотя бы Олимпиады-80. Даже своим избавлением от чужеземной оккупации они обязаны не только себе, но и Красной Армии, разбившей японцев в Маньчжурии. Зато хватало, и с избытком, крови и грязи, причем совсем свежей. И у населения КНР было как будто несравненно больше оснований потребовать «прекращения затянувшегося бесплодного коммунистического эксперимента» и «возврата к истокам». (Цитирую наших и китайских демократов — они говорили и писали об одном и том же.) «Правильный» выбор было тем легче сделать, что совсем рядом (сто с небольшим километров пролива) находился Тайвань. С его репутацией «азиатского тигра», высоким уровнем жизни и, несмотря на диктатуру, не знавший ничего подобного драмам маоизма. Но китайцы тем не менее поступили совсем иначе, не отвергнув того, с чем жили и боролись два поколения их соотечественников, не бросив сами и не дав другим растоптать окончательно вышедшие из моды, как казалось тогда, красные знамена. И легко представить, зная, что случилось у нас, какая судьба ждала Китай, если бы власти тогда дрогнули и капитулировали перед взбесившимися студентами. Году к 1991—1992 Китай перестал бы существовать, развалившись на «новые независимые государства Восточной Азии», видимо, так бы это называлось. (Это не авторские фантазии, а прогнозы ЦРУ.) И отделился бы не только Тибет с какой-нибудь Внутренней Монголией, но и все два десятка собственно китайских провинций стали бы суверенными, независимыми, прежде всего от здравого смысла, и нищими.

     Нет, наверняка находились бы деньги на политические кампании, непрерывные выборы с привлечением лучших зарубежных пиарщиков, на помпезные дворцы для парламентов, министерств, фондов, сооружение памятников борцам против коммунизма (только представьте, сколько памятников Чан Кайши пришлось бы воздвигнуть!). А сколько бы ушло на восстановление порушенных «богоборческой властью» пагод и дацанов? Куда уж тут до таких мелочей, как финансирование армии, науки, образования, не говоря уже о космонавтике! И в самом деле, зачем космонавтика несуществующему государству? А на китайских ракетных полигонах и космодромах ветер гулял бы над разрушающимися стартами и корпусами, да аборигены растаскивали сооружения в поисках цветных металлов. Или же — неизвестно что хуже — там хозяйничали бы звездно-полосатые «миротворцы». Десятки миллионов наркоманов, ураганное распространение СПИДа, китайские беженцы и нищие, наводнявшие улицы городов соседних стран... И т.д. и т.п. А только подумать, какое приложение сил было бы на землях «посткитайского пространства» для недоброй памяти «Аум Синрекё»! А какой доход могла бы извлечь секта Муна из труда новых миллионов добровольных рабов-сектантов? А какой неслыханный расцвет ждал бы «триады»?! Какие сериалы наподобие российской «Бригады» были бы сняты на эту тему!

     Но ничего этого не произошло. Возможно, Будда оказался милостивее к своим детям, нежели христианский Бог.

     В конце семидесятых в одной из авторитетных японских газет Китай был высокомерно назван: «Тощий дракон с большим аппетитом и пустым кошельком». Ныне, думаю, ни у кого не повернется язык сказать нечто подобное. А нынешняя Россия заслуживает ли эпитета «дракон», пусть с какими угодно уничижительными прилагательными? И В СВЯЗИ с этим хочется обратить внимание на одно важнейшее обстоятельство, почти никем не замечаемое и уж точно никем должным образом не оцененное. Несмотря на жесткий политический режим, в том, что не касалось впрямую идеологии, Китай позволяет своим согражданам очень многое. Там до сих пор выносят смертные приговоры диссидентам, но при этом никому не придет в голову, например, запретить джинсы и бейсболки или начать отнимать у граждан спутниковые антенны. Зато китайцы не позволили себе одного: даже тени предположения, что они хуже других. Ничего похожего на мерзкое слово «совок» или высокомерно-презрительное «эта страна» не прозвучало в их устах. Это важно понять — в Китае не просто кого-то раздавили танками, а кого-то посадили. Китайское общество преодолело ту всеразрушительную волну всеобщего распада, что поднималась в стране в конце 80-х — такую же, что смела нас. И это был выбор не только старцев из ЦК КПК, но и крестьянских парней, сгоревших в танках на Площади Небесного Спокойствия. Китайцы не дали уничтожить свою страну во имя «общечеловеческих ценностей», не позволили превратить ее в поле реализации «проектов». Этот народ проявил тогда — может быть, даже чисто инстинктивно — яростную волю к жизни, к победе, к величию в настоящем и грядущем. У нас же эта воля была повержена гробокопателями из «Мемориала», отвязанными журналистами, которым позволили все, плакальщиками по «России, которую непонятно кто и зачем потерял», и прекраснодушными шестидесятниками. Тогда, в конце весны 1989 года, Китай выиграл самый тяжелый раунд борьбы за статус сверхдержавы — первой сверхдержавы ХХI столетия, — борьбы с самим собой, с разрушительными силами, что таятся внутри любого общества. Это были нелегкая борьба и честная победа. Она была тем честнее, что китайскому народу было много тяжелее совершить свой выбор, нежели нам.

     Китайцы победили в куда более тяжелых условиях, нежели проиграли мы, — и хотя бы за это достойны глубокого уважения. Китай должен был, по логике, разделить участь СССР, но китайцы тогда сумели переломить ход истории, ход мировой истории — пусть это не покажется преувеличением.

     Мы же по собственной воле избрали такое будущее, где нет ни величия, ни славы отцов и дедов, ни космических кораблей, ни дешевых путевок на Черное море. Зато есть гамбургеры, тампаксы, олигархи и свободная пресса, от которой (особенно от электронной) временами тошнит. Нам глупо завидовать КНР: у нас была возможность выбрать дорогу, и мы выбрали сами. Мы проиграли тоже честно, и в этом тоже никто, кроме нас, не виноват.

     Можно ли что-то исправить? Не знаю. Что сказать напоследок, в конце этой статьи, посвященной прошлому? Скажу о будущем. Будущее КНР просматривается неплохо. По утверждению японских экспертов, — а у автора нет оснований им не верить, — уже в ближайшие десятилетия она обгонит США и окончательно станет сверхдержавой. Наше будущее мрачно и совершенно непредсказуемо. Да простят меня читатели, но участь автономного района в составе азиатского гиганта — это еще не самый худший вариант его.

     Напоследок — два высказывания двух разных политиков двух разных времен:

     «Нам всем придется изучать русский...» — Дж. Кеннеди. 1959 г.

     «Моя дочка учит китайский...» — В.Путин. 2002 г.

  Владимир ЛЕЩЕНКО.