В начале октября, в день рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, мы празднуем также восход русской литературы и русского языка.
Этот день стоило бы объявить государственным праздником России. А все, кому дорога слава России, собирались бы за праздничными столами и чествовали, и произносили тосты за русского гения, ставшего достоянием всего человечества. И давали бы клятву достойно сохранять и передавать потомкам «сей труд души» — священный дар, который оставил нам Лермонтов — могучий, недосягаемый, изумительный русский Поэт, родившийся 190 лет назад.
Почти два столетия разделяют нас, но с годами открываются новые грани изумительного бриллианта, которое из себя представляет творчество Лермонтова. Миллионы людей без различия возраста, национальности, все те, кто любит русский язык и литературу, открывая томик стихов или прозы Лермонтова, задаются вечными вопросами: а что я значу в этом мире, с какой целью я появился на свет, какой след оставлю потомкам?
А еще изумляются тому, как в двадцать шесть лет покорив величайшие высоты в поэзии лирической, эпической, драматической, философской прозе, Лермонтов пошел дальше и создал русскую психологическую повесть, от которой произошел русский психологический роман!
Сюжеты и темы для своего творчества Лермонтов черпал в живой действительности. Он не придумывал невероятные миры, фантастических героев. Его собственные переживания и наблюдения, народные предания, легенды, песни, рассказы бывалых людей, споры с друзьями служили живым материалом для бессмертных шедевров литературы.
И еще — тот обширный круг чтения Лермонтова — русская и мировая поэзия, философия, социально-экономические труды, история, политика — также запечатлен в новом переосмыслении, приняв новые формы, национальные особенности.
В самые черные дни николаевской реакции, когда многие теряли веру, юноша Лермонтов писал загадочные строки «Предсказания»:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет?
Да еще подписал рядом с заглавием: «это мечта», открыто объявляя о своих тогдашних политических настроениях.
Позднее в поэме «Последний сын вольности» он выбирает излюбленную декабристами тему — воспевает легендарного новгородского героя IX века Вадима, поднявшего восстание против иноземного князя Ририка, и объявляет его «последним вольным славянином». Легко представить, как должна была отнестись официальная власть к поэту, который от имени старого новгородца благословляет храброго Вадима на подвиг и предсказывает ему бессмертие в веках!
Но через много, много лет
Все будет славиться Вадим,
И грозным именем твоим
Народы устрашат князей,
Как тенью вольности своей.
И скажут: он за милый край
Не размышляя пролил кровь,
Он презрел счастье и любовь.
Дивись ему — и подражай!?
Но Лермонтов не замыкался в узких национальных рамках. Любовь к русскому народу, к России в нем соединялась с чувством уважения, солидарности и боли за другие народы, страдавшие от бессмысленных и кровопролитных междуусобиц и войн.
После жестокого боя с горцами на Кавказе поэт пишет стихотворение «Валерик», которое завершается размышлениями:
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!...небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Эти строки перекликаются с пушкинской надеждой о том, что наступит на земле время, когда «народы, распри позабыв, в единую семью соединятся».
Все лучшие произведения Лермонтова пропитаны этой мечтой о свободном и счастливом Отечестве.
Но, оглядываясь вокруг, пятнадцатилетний подросток видел край, где «стонет человек от рабства и цепей». И не мог смириться и поверить, что этот край — его Отчизна. Скрывая противоправительственный смысл своего стихотворения, Лермонтов пишет заголовок «Жалобы турка».
14 декабря 1825 года становится той датой, которая переворачивает сознание молодого поэта, мгновенно делает его взрослым. С этой даты начинается новый этап в его духовном развитии.
«Он всецело принадлежит к нашему поколению, — писал о нем Герцен. — Все мы были слишком юны, чтобы принимать участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели только казни и изгнания. Принужденные к молчанию, сдерживая слезы, мы выучились сосредоточиваться, скрывать свои думы — и какие думы!..То были сомнения, отрицания, злобные мысли».
После подавления декабрьского восстания в России, по словам Герцена, наступила глухая пора «молчаливого замирания с платком во рту — гибели без вести», когда за одно сказанное слово грозили казематы Петропавловской крепости, Сибирь.
Лермонтов гордится подвигом декабристов. Он мечтает уподобиться им и не скрывает своих планов на будущее:
За дело общее, быть может, я паду,
Иль жизнь в изгнании бесплодно проведу?
«Общим делом» декабристы называли республику. По-латыни «res publica» и означает «дело общее». В своих мечтах Лермонтов видит себя впереди борцов с тиранией, он готов пожертвовать собой ради счастья Отчизны.
После гибели Пушкина, словно подхватив знамя, выпавшее из рук учителя, Лермонтов гордо объявляет всей России, что Пушкин ушел «не без наследника». Гневное обличительное стихотворение «Смерть Поэта» стало своеобразной программой действия молодого поэта. Этот голос услышала вся Россия: кто-то очнулся от оцепенения, изумился, восхитился, замер в ожидании, а кто-то дико испугался, остолбенел, возненавидел. Но никого не оставило равнодушным это могучее послание литературного колосса.
Император Николай I тотчас разглядел в Лермонтове прямого преемника декабристов и Пушкина. И поспешил избавиться от неожиданно прославившегося поэта. Царь надеялся, что служба в действующей армии на Кавказе «успокоит» вольнодумца, а не то — сгинет в одной из стычек с горцами.
По высочайшему повелению в 1837 году Лермонтов оказался там, где, по словам Огарева, «со времени Ермолова не исчезал приют русского свободомыслия, где по воле правительства собирались изгнанники, а генералы, по преданию, оставались их друзьями».
Мечта Николая I не сбылась: Лермонтов не успокоился и тогда не погиб!
Зато его поэзия мужала и крепла, становилась общественным событим.
Друзей и сослуживцев поэта поражала сила характера Лермонтова. Один из них — Руфин Дaорохов писал: «Немилость и изгнание, последовавшие за первым подвигом поэта, Лермонтов, едва вышедший из детства, вынес так, как переносятся житейские невзгоды людьми железного характера, предназначенными на борьбу и владычество».
Многие дни ссыльный поэт проводил в странствиях по Кавказу. Он объехал всю линию боевых действий русской армии, участвовал в нескольких сражениях, побывал в горских аулах, казачьих станицах и приморских городах, посетил Пятигорск, Тифлис, Кахетию, проехал Военно-Грузинскую дорогу. В круг знакомых Лермонтова входят новые люди: замечательный грузинский поэт, выдающийся азербайджанский писатель — демократ-просветитель, вдова великого русского писателя, способствовавшая сближению русской и грузинской культуры. Поэт также встречается и сближается с декабристами (после 25-го года были отправлены «проветриться» на Кавказ многие слегка замешанные декабристы). Один из них — Александр Иванович Одоевский.
Я знал его — мы странствовали с ним
В горах Востока — и тоску изгнанья
Делили дружно.
Они общаются на «ты». Лермонтов называет его Сашей. Оба — поэты, оба — изгнанники, они вместе мечтают о свободе, во имя которой готовы бороться и творить.
Кавказская ссылка только усиливает активное чувство протеста, содействует созреванию политической мысли Лермонтова.
С годами любовь к Кавказу только возрастает, поэт все глубже вникает в исторические судьбы кавказских народов, с интересом узнает культуру проживающих там народов.
«Там, на Востоке, тайник богатых откровений», — говорит Лермонтов другу и издателю Краевскому.
Исследователь творчества Лермонтова, Ираклий Андроников, летом 1952 года во время творческой командировки повторил маршрут поэта.
Он проехал на машине по тем же дорогам, по которым Лермонтов путешествовал в свое время «то на перекладной, то верхом».
Примечательно, что И. Андроников совершенно беспрепятственно, не рискуя жизнью, без оружия и охраны побывал «в Ставрополе, в Пятигорске, Кисловодске, Железноводске; через Георгиевск, Прохладный, станицу Екатериноградскую и Моздок выехал на Терек; через терские станицы — Червленую, Щедринскую, Шелковскую, Гребенскую, Старогладковскую, — связанные с именами Грибоедова, Ермолова, Лермонтова, Льва Толстого, проследовал в Кизляр. Проехал обратно — повернул на Грозный, оттуда — на речку Валерик, где в 1840 году происходило сражение, описанное Лермонтовым в его удивительном стихотворении; побывал в Орджоникидзе, несколько раз пересек территории Северной Осетии и Кабардино-Балкарии, по Военно-Грузинской дороге проехал в Тбилиси, из Тбилиси проследовал в Кахетию, осмотрев Карагач, переправился на пароме через Закаталы, Кахи к югу — по направлению к Нухе и Шемахе?
Перейдя через Арагву, поднимался на знаменитую Кайшаурскую долину, где по-настоящему оценил необыкновенную точность лермонтовских описаний.
«Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею».
Лермонтов сопровождает свои поэмы и стихотворения карандашными набросками, акварельными рисунками, картинами. Они служили своеобразными «записными книжками», которые помогали поэту закрепить то, что необходимо было в дальнейшем для воплощения поэтических замыслов.
До нас дошло десять грузинских картин и рисунков Лермонтова. Глядя на них, поражаешься, как верно почувствовал он характерную особенность грузинского пейзажа, в котором неотъемлемой частью были караульные башни и старинные крепости. Эти безмолвные свидетели былых сражений грузинского народа против иноземных захватчиков напоминают о тех временах, когда ночью загорался в ущелье костер на сторожевой башне, потом вдали на другой, на третьей, и огненной эстафетой шла по стране весть о новой грозной беде — о новом вторжении:
И башни замков на скалах
Смотрели грозно сквозь туманы —
У врат Кавказа на часах
Сторожевые великаны!
И дик, и чуден был вокруг
Весь божий мир...
В 30—40-е годы XIX века Лермонтов серьезно задумывался об исторической неизбежности присоединения Грузии к России. Поэт воспринимал продвижение России на Кавказ, как явление неизбежное и исторически прогрессивное, как единственно возможный путь для развития ее экономики и культуры.
Поэтому в поэме «Мцыри» поэт говорит, что Грузия «...цвела \ С тех пор в тени своих садов,\ Не опасаяся врагов\ За гранью дружеских штыков...».
Но многое переменилось с тех пор на Военно-Грузинской дороге, на всем Кавказе...
Вернувшись в Петербург в 1838 году, Лермонтов напечатал в журнале «Отечественные записки» стихотворение «Дума» — беспощадное обвинение своему поколению, обвинение в глубоком ко всему равнодушии:
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви.
Лермонтов пожертвовал все свое творчество любви — к свободе, к правде, к Отечеству, к будущему!
Это малодушное, безвольное, смирившееся поколение обречено, по мысли Лермонтова, пройти по жизни, не оставив следа в истории. Оно влачит жалкое существование в тесных пределах, без надежд на будущее.
Бросить такое обвинение во весь голос — гораздо труднее, чем заявить готовность во имя родины и свободы погибнуть на эшафоте! Потому что не только враги, но даже и те, ради которых он говорил эту правду, отворачиваются от поэта, обвиняя его в клевете на современное общество.
С того дня, когда он написал «Смерть Поэта», ни одно другое стихотворение не производило такого сильного воздействия на умы и сердца современников, как «Дума».
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
В этих горьких стихах, по словам Белинского, гремят «громы негодования», видится «гроза духа, оскорбленного позором обществ».
Может возникнуть вопрос: не пессимистические ли это стихи?
Но пессимизм обычно выражается в унылой бездейственности, в тоске, вызванной утратой жизненной цели, в отсутствии общественных интересов. А мы знаем, что путь Лермонтова — путь мужественной, целеустремленной борьбы.
«Мужественная, грустная мысль никогда не покидала его чела, — она пробивается во всех его стихотворениях, — писал Герцен. — То была не отвлеченная мысль, стремившаяся украситься цветами поэзии, нет, размышления Лермонтова — это его поэзия, его мучение, его сила».
Величайший советский писатель Максим Горький говорил, что пессимизм Лермонтова — «действенное чувство»: отрицая современную ему действительность, поэт влиял на общественное сознание, возбуждал протест и жажду борьбы.
«В созданиях поэта, выражающих скорби и недуги общества, — писал Белинский, — общество находит облегчение от своих скорбей и недугов; тайна этого целительного действия — сознание причины болезни через представление болезни».
Лермонтов показал, что болезнь общества — в примирении с действительностью. А причина болезни — самодержавно-крепостническая действительность. Поэт определил эту болезнь.
«Будет и того, что болезнь указана, — писал он в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени», — а как ее излечить — это уж бог знает!»
Быть поэтом, значит — совершать высокий гражданский подвиг. Это тоже была традиция декабристов. Как декабристы, так и Лермонтов считали, что поэт должен быть вождем, народным трибуном, пророком.
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
Твой стих, твой божий дух носился над толпой
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.
Лермонтов понимал, что поэт-трибун должен звать народ к борьбе за свободу. Язык его должен быть «простым и гордым». Более того, поэт сравнивает искусство с оружием — твердым и острым, как закаленная сталь.
Кинжал — один из самых устойчивых атрибутов лермонтовской поэзии. Кинжал — символ тираноборства и свободы, символ благородства, чести, силы, независимости. Кинжал — неизменный и верный товарищ поэта-борца:
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
Протестуя против общественно-политического уклада дворянско-крепостнической России, Лермонтов заявляет о своей твердости, подобной кинжальной стали:
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
Свое поэтическое оружие Лермонтов отточил на Кавказе...
Убедившись, что Лермонтова ему не сломить, Николай I смог придумать только одно: убить поэта! И вот царь утверждает приговор военного суда: снова сослать Лермонтова на Кавказ и на этот раз направить в самый отдаленный армейский полк, в самое опасное место кавказской линии. Как раз в те дни Николаю I стало известно, что Тенгинский пехотный полк в бедственном положении и несет жесточайшие потери. Туда и отправляют Лермонтова — почти на верную гибель.
На прощанье Николай I посылал «душевное» напутствие: «Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит себе голову, если это может произойти...».
Какою же волей, каким характером должен был обладать поэт, чтобы не согнуться, не сдаться, не пойти ни на какие компромиссы?!
По преданию, прощаясь с Петербургом, Лермонтов заехал к друзьям — к Карамзиным. В окно он смотрел на весенние тучи, проплывавшие над Фонтанкой и деревьями Летнего сада. И сами собой рождались грустные стихи:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную...
Видный историк В. Ключевский, откликаясь на 50-ю годовщину смерти Лермонтова, написал статью «Грусть». В «грустном, безысходном настроении» поэта он увидел отличительную и главную особенность его творчества. Лермонтов в истолковании Ключевского — это поэт личной грусти.
Действительно, чувство одиночества довольно часто слышится в стихотворениях Лермонтова: «одинок я — нет отрады...»; «один среди людского шума \ Возрос под сенью чуждой я...»; «один я здесь, как царь воздушный, \ Страданья в сердце стеснены...»; «я одинок над пропастью стою...»; «я меж людей беспечный странник, \ Для мира и небес чужой...»; «и все мечты отвергнув, снова \ Остался я один...».
Но как можно не услышать в энергичных лермонтовских стихах светлых и добрых нот, связанных с верой поэта в жизнь, людей, в победу добра и разума!
Белинский видел «в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого».
Всем своим творчеством Лермонтов подтверждает мнение верных друзей: он никогда не был мрачным отрицателем жизни. Он верил, что наступит на земле такая жизнь, когда все люди будут свободны и счастливы:
Меж них ни злата, ни честей
Не будет. — Станут течь их дни,
Невинные, как дни детей;
Меж них ни дружбу, ни любовь
Приличья цепи не сожмут,
И братьев праведную кровь
Они со смехом не прольют!
Эти строки принадлежат Лермонтову-подростку. Но заключенные в них мысли и чувства он сохранил до конца дней. И все, что создал Лермонтов за 13 лет творчества, — это подвиг во имя свободы и Родины.
Непостижимый творческий подвиг! Четыре года шел Лермонтов по пушкинскому пути. Вся читающая Россия с благоговением ждала услышать его голос. Его поэзия исполнена мужества, призывает к действию. И вечная, неостывающая тема — русский подвиг в Отечественной войне и крушение могущества Наполеона.
С юных лет Лермонтов глубоко верил в свое великое предназначение. Он не сомневался, что рожден для свершения подвига. Но понимал, что должен выстрадать право называться поэтом:
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман.
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
Лермонтова не привлекала роль скромного журналиста, третьеразрядного писателя. Избрав своим орудием поэзию, он должен был произнести перед миром слово, какого не сказал ни Пушкин, ни Байрон, никто другой из поэтов.
Кто-то сравнивал его с «властителем дум» Байроном — великим британским поэтом. Некоторые всерьез полагали, что мрачные стихи Лермонтов сочинял, «чтобы казаться интереснее, так как байронизм и разочарование были в то время в сильном ходу», и что «никаких мрачных мучений, ни жертв, ни измен, ни ядов лобзанья в действительности не было» (Шан-Гирей).
Лермонтова не смутило это сравнение. Он верил, что он — новый избранник:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он гонимый миром странник,
Но только с русскою душой...
Еще Лермонтова сравнивали с Печориным. Утверждали, что писатель изобразил самого себя. Что ж, кое-что роднит автора и «героя нашего времени»: оба умны, талантливы, блестяще образованны. Оба одиноки и несчастливы. Но Печорин растрачивает годы без цели, без желаний, не зная счастья ни в любви, ни в дружбе. Чего никак не скажешь о Лермонтове. Мечты Печорина о великих подвигах так и остаются мечтами. Лермонтов же всем своим творчеством совершает величайший гражданский подвиг. «Никто еще не писал у нас такою правильною, прекрасною и благоуханною прозою», — замечает Гоголь, прочитав книгу Лермонтова.
И мы не можем не согласиться с А.Н. Толстым, который сказал: «Лермонтов-прозаик — это чудо. Это то, к чему мы сейчас через сто лет, должны стремиться» Читаешь и чувствуешь: здесь все — не больше и не меньше того, что нужно и как можно сказать. Это глубоко и человечно. Эту прозу мог создать только русский язык, вызванный гением к высшему творчеству».
"Демон". Илл. Константинова Ф.
И. ЕДРЕЦ.
Иркутск.