Все мои первые воспоминания детства связаны с днем 7 Ноября. Мы с братом, малолетки, не понимаем, на какую такую демонстрацию ушли родители, но знаем, что это — большой праздник, и с нетерпением ждем их возвращения.

     Отец с мамой приходят радостные, веселые, с красными бантами на груди. Нам хочется к ним прикоснуться, и мы тянемся на цыпочках — наверное, это и есть демонстрация? Отец смеется и протягивает мне красный бант и целует. Я счастлива. Потом мы сидим за столом и пьем чай. Отец смотрит на нас с любовью. Я и сейчас чувствую на себе его долгий нежный, испытывающий взгляд. О чем он думал тогда, о чем мечтал?

     — Вырастете, будете учиться в школе, и я расскажу, как мы боролись за Советскую власть, — говорит отец. — Это самая лучшая власть на земле, она — народная. Много людей за нее жизни свои отдали, за ваше счастье.

     Он не успел нам рассказать. В 1938 году отца арестовали, как «врага народа». Больше мы его никогда не видели. Вместо отца в доме поселилось страшное слово «репрессия». Мама перестала улыбаться, мы слышали, как она тайком от нас плакала. Но постоянное чувство невиновности отца и ожидания его не покидают меня все эти годы, как не покидало оно маму до самого ее последнего часа. А все, что знаю об отце, — по оставшимся его кратким записям и маминому дневнику. Обращалась я к ним нечасто, откладывая на потом личные воспоминания. Но сообщения из СМИ о том, что власти в Иркутске собираются поставить памятник Колчаку, в годы интервенции молодой Советской республики замучившего множество людей, заставили меня вновь перебрать листки семейного архива, обратиться к тем давним событиям.

 

Рис. художника П.Зубченкова

     Памятью моих родителей, коренных иркутян, истинных патриотов своей Родины, живых свидетелей тех кровавых следов, которые оставил после себя на нашей земле самозваный правитель России Колчак, я осуждаю тех, кто пытается осквернить историю моего народа, растоптать его честь и достоинство, принизить подвиг людей, ценой своей жизни и здоровья изгнавших интервентов с родной земли, борясь за ее настоящую, а не мнимую свободу и независимость.

     А как утверждал свою власть Колчак в Сибири, были очевидцами моя мама, педагог с многолетним стажем, и мой отец, сражавшийся с интервентами. В Иркутске царил тогда страшный террор, университет, школа и другие учебные заведения были закрыты. Люди боялись выходить на улицы, так как белогвардейцы хватали каждого, кто попадался под руку, по подозрению в сочувствии большевикам и Красной армии. Десятки и сотни ни в чем не повинных людей расстреливали без суда и следствия на окраине города, забивая ими малые и большие овраги и балки. А тех, кто пытался что-либо узнать про своих близких, ждала та же участь. Многих людей сгоняли на реку Ангара и, выстраивая вдоль берега в 40-градусный мороз, обливали водой, устраивая из замерзших живую изгородь для устрашения других.

     При «очень интеллигентном» правителе, как преподносят образ Колчака в нынешних СМИ, арестованным и пленным красноармейцам выкалывали глаза, вырезали куски кожи, применяли другие изощренные пытки и зверства, чего никогда, кстати, не делали по отношению к пленным белогвардейцам в Красной армии.

     В 1919 г. правительством Колчака был арестован и приговорен к смертной казне мой отец И.М. Бланков, с юных лет вставший на путь борьбы с самодержавием. Закаленный на царской каторге и в тюрьмах, он выдержал и в этот раз страшнейшие пытки. Освободили его товарищи, работавшие в то время в подпольном комитете г. Иркутска.

     Красная армия разбила Колчака. Случилось так, что мой отец оказался в тройке народного трибунала, приговорившей Колчака к расстрелу за чинимые им зверства и злодеяния по всей Сибири.

     Позднее отец напишет в своих записках и воспоминаниях: «Колчак привел на мою землю чехов, немцев, французов, англичан. Они уже не раз точили зубы на Россию, но обламывали их об нее. Если бы их планы осуществились, моя страна перестала бы существовать как государство русского народа. И этого хотел тот, кто называл себя «истинным русским патриотом-интеллигентом». И тот, кто нес русскому народу «освобождение» от большевиков через зверства, пыточные камеры, поругание. А ведь большевики, совершив вместе с народом Великую Октябрьскую социалистическую революцию, исполнили только его волю, его многовековое стремление к свободе, равенству и братству, вооружив его сознательной революционной теорией борьбы с самодержавием, мракобесием и деспотизмом. Таким, как Колчак, щеголяющим своей образованностью и аристократическим происхождением, на самом деле очень бы хотелось держать мой народ в положении вечного раба, не осознающего своего рабства, и навсегда покончить с тем «рабом», который, как метко говорил В.И. Ленин, глубоко осознав свое рабское положение, стал против него бороться. Таких называли революционерами. И я встал в их ряды. А такие, как Колчак и вся его шантрапа, нас люто ненавидели за то, что мы покушались на их барское господство над «низшей челядью» — рабами». (Записано со слов мамы.)

     Мой отец, боровшийся за приближение Великой Октябрьской социалистической революции, прошедший свои университеты на царской каторге и в тюрьмах, и блестяще образованный Колчак, приведший на русскую землю чужаков и готовый превратить ее уже тогда в колонию Запада, — два антипода по-разному видели будущее России.

     Сегодня «колчаки», иностранные наймиты, в моде. А память таких, как мой отец, пламенных борцов за лучшее будущее своего народа, связавших себя с революционным движением, с Великой Октябрьской социалистической революцией и строительством социалистического государства, растоптана и поругана. Высокое подвижничество этих людей, нравственные идеалы, романтика духа, чистота и неподкупность души, умение слиться с народом и работать для него, не искавших для себя счастья отдельно от России, — черты, которые, по мнению теперешних идеологов либерализма, ныне молодежи не нужны. Ей важнее прагматизм и деловитость, умение зашибать «бабки» и добиваться личного успеха.

     Кто-то из известных людей сказал:

     «Человечество окончательно придет к своему закату, когда умрет на земле последний романтик и подвижник души. Огонь и свет этой души, как прометеев огонь, надо сохранять для потомков». Вот почему я посвящаю этот рассказ своему отцу.

     Он родился в селе Нукут Балаганского уезда Иркутской губернии в 1888 г. в очень бедной семье. Окрестности г. Балаганска, и особенно село Малышевка, в числе других отдаленных мест Сибири, были местом ссылки политических заключенных, которые организовали тут целую колонию и вели активное просвещение народа, делая попытку организовать из собственных книг большую библиотеку для массового чтения. Но их надзиратель — жандармский офицер — запретил это. И тогда книги стали распространяться среди людей подпольно. С жадностью проглатывал их и мой отец, хотя к тому времени он едва получил начальное образование. Чтение этих книг помогло выйти из тяжелого душевного кризиса, разобраться в явлениях общественной жизни. Он узнал, что общество состоит из враждебных групп — из угнетающих и угнетенных, что между ними идет борьба и что водворить порядок, правду и справедливость в обществе можно, только приняв участие в этой борьбе на стороне угнетенных. Так отец осознанно уже в 16 лет сделал свой выбор. Когда он познакомился с участниками революционного кружка, его покорили их моральные устои, готовность жертвовать личным благополучием и интересами во имя освобождения народа от оков самодержавия, и он поклялся идти с ними на жизнь и смерть и разделить их участь. Каким был мой отец по своему душевному строю и характеру? Об этом много рассказывала моя мама В.А. Швецова, любовь которой к отцу была безмерной и освещала всю ее жизнь. Это была любовь, о которой один из поэтов сказал, что она «длится дольше века и продолжается после смерти».

     Отец был красив — высок, строен, горящие темно-серые глаза, шевелюра темных кудрей. Но не только это привлекало к нему людей. Его многое роднило с характером замечательного человека и страстного революционера, писателя, народовольца П.Ф. Якубовича, который был много старше отца. Праведность и детскость была в его натуре, огромное благословляющее и негодующее, радостное и скорбное, печальное и восторженное сердце, по-детски чистая и беззлобная душа, по-детски открытая улыбка, гипертрофированная совесть — так отзывались об отце люди близкие и далекие.

     Как он понимал выбранный им путь? Революционер — это тот социальный фермент, который ускоряет ход истории, реализацию ее прогрессивных тенденций. Революционер не мирится с отжившими порядками, с застоем, с гниением общества, с угнетением народных масс, он будит эти массы, проясняет их сознание, организует и поднимает на борьбу.

     Огромное влияние на отца оказали первая русская революция 1905 г., восстание матросов броненосца «Потемкин». Несмотря на поражение первой русской революции, она, по словам В.И. Ленина, потрясла впервые устои самодержавия. В огне революции партия большевиков из Союза подпольных кружков стала партией миллионов пролетариев, которые обрели способность «руководить классами». Она пробудила к политической жизни, к историческому творчеству массы, вооружив их опытом революционной борьбы, и заложила прочный фундамент будущей победы. В годы усилившейся реакции царизма на революционеров-большевиков 18-летнему отцу поручают работать в войсках Читинского округа. Он понимал огромную возложенную на него ответственность: ведь армия была мощным орудием в руках самодержавия, а власть, как и сейчас, принадлежащая господствующему классу — полицейской бюрократии и капиталистам, при всякой попытке крестьян и рабочих защитить свои справедливые интересы привлекала войска к сотрудничеству с полицией, шпионами и палачами, призывая их под страхом расстрела к беспощадным и позорным усмирительным и карательным операциям, превращая их в банду разбойников. В листовках и прокламациях, которые распространял отец в войсках, содержался призыв — сохранять дружественный нейтралитет по отношению к защитникам трудового народа, а в решающий момент оказывать им и вооруженное содействие.

     Литературу отец получал от подпольщиков и распространял ее среди офицеров и солдат. Удавалось подбрасывать и «Искру», каждое слово, каждая фраза которой укрепляли революционное сознание молодежи. Вращаясь в кругу своих соратников, а среди них было немало широко образованной революционной интеллигенции, которая помогала народу осознать свое место в разрушении ярма деспотизма, отец убедился в правильности и жизненности точки зрения большевиков и разделял ее на всех этапах своего революционного пути, о чем он позднее напишет письмо в «Правду».

     Выступая на солдатских митингах как агитатор, он призывал солдат к восстанию и захвату власти, к недоверию царскому Октябрьскому манифесту. Спустя два года, в 1908 г., он был арестован и 21 марта осужден военным окружным судом по статье 102 за пропаганду среди войск. За воззвание к войскам о свержении самодержавия, которое нашли у него при обыске, отцу грозила смертная казнь. Но ее заменили каторгой. Он отбывал ее в Горном Зарентуе, Кадае и Кутамаре. В тюрьмах здесь процветали телесные наказания, применяемые и к женщинам. Несколько арестантов, предшественников отца, в знак протеста против них покончили жизнь самоубийством. Но и после этого их не прекратили. Отец испытал это на собственной шкуре. Но невзгоды выносили мужественно. «Если бы не было мучеников, — говорили они, — то не было бы и последователей»... Они верили, что их время «величайшего гонения на сильных духом пройдет и братья будут отмщены». Они жили накануне революции, чувствовали ее и верили в победу. На стене одного из сибирских этапов, по которому их гнали, народоволец П.Ф. Якубович оставил шесть строк, которые повторяли на всех кандальных тропах России:

     Прости, о Родина, прости!
     Я в край безвестный еду.
     Ты, юность новая, расти.
     Чтоб тот же крест себе найти,
     Идя по правому пути,
     Иль наконец — победу!

     Аресты, тюрьмы, ссылки буквально следовали по их пятам, но они оставались «твердокаменными», как говорил В.И. Ленин. На воле — борьба, в тюрьме — самообразование, пополнение знаний во имя той же борьбы. И мой отец в тюрьме и ссылке увлекся изучением политэкономии. Это помогло ему и позднее, в советские годы, руководить политпросвещением рабочих. Его конспекты и записки, написанные мелким, бисерным почерком, — одно из самых дорогих наследий, оставшихся после отца, мы взяли с собой в эвакуацию в Башкирию, когда началась Великая Отечественная война.

     Мама вспоминает, насколько широк был круг интересов отца и чтений — от древних философов и поэтов до художественной классики. Помню, когда я сдавала экзамены в МГУ по истории, мне попался вопрос «Роберт Оуэн и его утопическая теория о построении социализма». За ответ мне поставили «5». В школе у нас была прекрасная учительница истории. Но запомнилось вычитанное в конспекте отца, который писал, что Роберт Оуэн, хотя и считают его утопистом, был прав в своем утверждении: «Что могло однажды образоваться и осуществиться в логических построениях мысли человека, то не может уже быть признано невозможным в мире и должно рано или поздно непременно найти свое осуществление и в фактической жизни». Подобные мысли в царской России были запретными, ведь за малейшие проблески самосознания людей жестоко карали и преследовали. Именно об и говорил рабочий-революционер Петр Алексеев в своей знаменитой речи на судебном «Процессе пятидесяти». Его пламенная речь, где он обрисовал все бесправие, которое имело место в экономической и политической жизни России по отношению к людям, помогла в воспитании не одного поколения борцов с самодержавием.

     В 1914 г. отца отправляют в Якутск на поселение. По дороге в ссылку, истосковавшись по воле, он совершает побег, но получает пулю в грудь, застрявшую недалеко от сердца. Пулю так и не извлекли, может быть, поэтому ему удалось избежать более сурового наказания за побег. Всю жизнь потом носил он в груди «бомбу», нацеленную на сердце.

     В якутской ссылке отец написал рассказ, проникнутый тонким лиризмом, тоской по воле «Весенний мальчик» — о своей первой любви к девушке — соратнице по борьбе, с которой не суждено было ему соединить свою судьбу. В этом рассказе особенно ярко проступает душа моего отца: романтическая, нежная, влюбленная в жизнь и людей, по-детски открытая миру, жаждущая любви, сердечного тепла, веселости, но и сильная, стоически преданная своей идее. Моя мама несколько раз своей рукой переписывала этот рассказ, набросанный на каких-то обрывках отцом, и всю жизнь держала его у сердца, сохранила и до нынешних дней, как самую дорогую память о любимом человеке.

     Но ты живешь от смерти независим.
     Я сердцу позабыть тебя не дам»...
     «О я хочу безумно жить,
     Все сущее увековечить,
     Безличное — вочеловечить,
     Несбывшееся воплотить —

напишет она позднее любимые блоковские строки на обложке рассказа.

     Книги, книги, любимые поэты — сколько их перечитано мамой! И уже когда не было отца, она все равно разговаривала с ним стихами, находя в них огромное, как океан, созвучие своей большой любви к единственному человеку.

     Все тебе!
     И молитва святая,
     И бессонницы млеющий жар!
     И стихов моих белая стая,
     И очей моих синих пожар.

     И нет тебя, а я живу на свете,
     Согрета жаром сердца твоего!

     ...Революция 1917 г. застала отца в Якутске, где он работал секретарем революционного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. В 1920 г., когда после Гражданской войны идет новое сражение с голодом и разрухой, отца направляют в Монголию, в г. Кобдо, для организации мясозаготовок. На его отряд нападают белобандиты Китайгородова и Унгарна, а перед этим в окно квартиры, где он остановился, была брошена бомба, по счастливой случайности не разорвавшаяся. В неравной схватке с бандитами отец был ранен в ногу, но ему с товарищем удалось от них уйти, и на лошади несколько дней затем по тайге добираться до города, несмотря на нестерпимую боль в ноге. По дороге наспех замотанная рана загноилась, нога распухла. Спас отца от ампутации ноги один сельский лекарь, на которого случайно они набрели. Пока он несколько часов без всякого наркоза прокаленным на огне ножом выскребал рану почти до самой кости, отец, сжимая зубы, не издал ни одного стона, края мышц врач подвернул и накрепко перевязал рану. Со временем на кости наросла тоненькая кожица, а огромная яма на ноге осталась, как и пуля у сердца, отметиной на всю жизнь.

     Через несколько лет отца с семьей — к тому времени родились брат и я — перевели в Москву на работу в Центральную строительную выставку.

     ...В 1938 году отца арестовали по чьему-то ложному доносу. Известный исторический съезд КПСС осудил репрессии, и отец был посмертно реабилитирован. Кто мог оклеветать и предать отца — этот вопрос мучил нашу семью, как и многие другие, всю жизнь.

     Ельцинский преступный режим, разрушивший Советское государство и расстрелявший Советскую власть, на многое раскрыл глаза. Стало ясно: оболгали, стряпали доносы и клевету на таких людей, как мой отец, подобные карьеристы и шкурники, партийные перерожденцы-предатели типа Ельцина, Яковлева, Горбачева и иже с ними, маскировавшие себя до поры под «идейных людей», «преданных ленинцев», а позднее, в выгодный для них момент. они побросали в одночасье свои партбилеты, уничтожили Советское государство, выстроенное могучими усилиями и духом таких людей, как мой отец, и сдали страну под эгидой Запада.

     Подобные им иуды убрали и вычистили лучших людей из партии, потом их последователи за спиной народа совершили преступный Беловежский сговор, который один из них — Шушкевич — назвал «выдающимся историческим актом». Выдающийся по силе предательства (?!). Это они, партийные перерожденцы, разрушали памятники Дзержинскому и Ленину, жаждут снести Мавзолей и их могилы у Кремля, переименовывали улицы, площади и города, носящие имена известных деятелей революционного движения. Они повергли осмеянию и поруганию саму идею социальной справедливости, за которую боролся мой отец, прошел каторгу и тюрьмы, навыпускали пасквильно-примитивных чернушных фильмов про таких, как он, и непрекращающимися воплями о репрессиях стригут себе в карман политические дивиденды, умалчивая о нынешних неисчислимых жертвах той катастрофы, в которую они, псевдореформаторы-либералы, ввергли страну. Разделив ее на бедных и богатых, рабов и рабовладельцев, нас буквально вбросили в тот период, из которого нас вытащили и спасли революционеры-мученики.

     Нас лишают главного — жизненного пространства, права на труд, образование, лечение, культурное развитие, миллионы людей подвергают депрофессионализации. Но даже мою маму после репрессий не лишили права трудиться — в войну и после войны она преподавала математику в школе. Брат Бланков В.И. стал военным и с честью служил Родине, он рос по службе и помогал расти своим подчиненным. Правда, был случай, когда некий «вышестоящий служака» попытался помешать ему вступить в КПСС, но брата все равно приняли в ее ряды. Я вступила в Коммунистическую партию, работая в многотиражке завода сельхозмашин им. Ухтомского.

     Что мне лично дала Советская власть? Прежде всего — высшее образование, интересную работу, широкое культурное развитие.

     В самое трудное послевоенное время мама нередко покупала билеты в театры — Малый, Вахтангова, Ленком и даже в Большой. (Сегодня билет в Большой театр стоит больше, чем средняя пенсия по стране!) На мамину учительскую зарплату мы покупали книги, выписывали несколько художественных журналов, центральную газету. Разве может себе сегодня это позволить учитель? Как и все честные люди, мама не могла принять и оправдать нынешнее предательское бесчеловечное время. До конца дней своих, преодолевая тяжелую болезнь (а дожила она до 98 лет), она жила памятью о муже, моем отце.

     Верю и я, что власть временщиков — предателей великой социалистической идеи, за которую боролся отец, недолговечна — народ вернет и Советскую власть в ее лучшем смысле, без всякой шушеры и упырей, предателей и прилипал. Ибо без этого у страны не будет будущего.

     Приведись так, что жил бы сегодня отец, он был бы рядом с коммунистами.

  А.ЗАСИМОВА
Пушкино,
Московская область.