В двухтомном сборнике недавно рассекреченных документов КГБ СССР «Начало» есть такие строки «...В боях под Мценском в районе Долматово... группа под командой старшего лейтенанта товарища Шевцова в количестве 50 человек была направлена в тыл противника для выполнения важнейших специальных заданий. Задания были выполнены. И группа вернулась в полк без потерь».
Это донесение, подписанное 21 ноября 1941 года,— блестящий эпиграф к яркой жизни писателя-патриота Ивана Михайловича Шевцова и к каждому из его четырнадцати романов.

Его линия жизни — линия фронта. Она пролегает из века в век, огненным швом стягивая эпохи. И диву даешься, как эта человеческая судьба то перебежками, то ползком, то врукопашную с боем рвется к победе... уже восемьдесят пять лет. Имя судьбы — Иван Шевцов.
Я попал на его высоту в двухтысячном. Там пахло порохом трех войн. А вокруг — с флангов, с тыла — дымились развалины Советской державы. Оглядывая панораму минувших дней, боец сказал: «Россию погубили лучшие черты характера ее народа: доверчивость, доброжелательность, вселенская любовь и дружелюбие к инородцам... Но где наша не пропадала». Действительно, где?
Летом 1930-го его, голопятого десятилетку, едва не зацепила мстительная кулацкая пуля. Но не пропал ведь, нет, только духом сызмальства затвердел. И в девятнадцать, после Саратовского погранучилища, лейтенант Шевцов командовал уже взводом на Финской.
О той войне от него слова не добьешься. Вообще память о фронтовом прошлом живет в нем как пленник, которого он выпускает разве что на страницы своих произведений. А так, по случаю, для разговора, Иван Михайлович душу не вывернет, не таковский.
Но все же я думаю, что главный свой окоп, из которого и по сей день палит, начал он рыть еще до 22 июня 1941 года. Именно заранее почувствовал начальник погранзаставы лейтенант Шевцов надвигающуюся опасность. За несколько месяцев упредил. Врожденное чувство Родины уже тогда жгло его молодую душу, не давало покоя, заставляя мучительно предвидеть роковые события.
А иначе что бы толкнуло двадцатилетнего начальника заставы на границе Дунай-Прут провести в канун Великой Отечественной войны несанкционированную учебную тревогу, приближенную к боевой? Он, крещенный летящим свинцом на Карельском перешейке, справедливо хотел знать, как поведут себя его подчиненные в случае вражеского десанта через Дунай.
В результате локального учения по закону цепной реакции на ноги был поднят весь 79-й погранотряд. А это двадцать застав, полк 25-й дивизии и корабли Дунайской флотилии. Наказали горячего лейтенанта, что называется, любя. А когда убедились, сколько недостатков в организации пограничной службы вскрыла его дерзкая инициатива, взяли на повышение в штаб комендатуры руководить боевой подготовкой. А это значит, что на многие-многие километры западной границы должен был окопаться лейтенант Шевцов и научить окапываться других. Так вот, я полагаю, с тех пор и начал расти окоп Шевцова не по дням, а по часам.
Смотрю на его фотографию тех лет и вижу дерзкую решимость в чертах лица, в гордой посадке головы. Видно, знал себе цену этот парень уже тогда. У таких вот русских Иванов сроду маячит за плечами доблесть Куликовых да Бородинских полей. И мощные приливы исторической памяти поднимают их на подвиги...
Да и по сей день оказаться рядом с писателем-воином Иваном Михайловичем Шевцовым — это все равно что оказаться с ним в одном окопе. Ощущение «вечного боя» витает над этим фортификационным сооружением, разросшимся до одной шестой части планеты. И хозяин укрепления, как и в былые годы, ведет упреждающий огонь, недовольно полязгивая своим громким командным голосом, как затвором: «Еще один удар по мне: сегодня в издательстве уже из набранной верстки изъяли лучшую главу — о сионизме. Мол, сионизм — запретная тема. Спрашиваю: а как же гласность? Свобода мнений, свобода творчества — все это только лозунги циников. Как гнусно, противно жить в засилии демагогов, захвативших власть».
А потому четырнадцать шевцовских романов, словно орудия главного калибра, бьют прямой наводкой. Они оглушительно лупят из пятидесятых-шестидесятых годов. Какая дальность боя! И поразительно, что порох замыслов, сюжетов и образов не слежался, не отсырел. Полковник в отставке Шевцов верен себе: он снова опередил надвигающуюся опасность.
Блестящую разведку боем провел его роман «Тля». В русской литературе советского периода до него никто так смело не говорил о разложении «элитной» части интеллигенции. Писатель проник буквально в глубокий тыл врага и показал, как «элита» вкалывают нашему обществу инъекции умственных шатаний. Он ударил в набат о том, что разномыслие, импортируемое иудомасонствующими агентами влияния, приведет к развалу страны. Он взял высоту в литературе, считавшуюся до него неприступной.
Надо знать, что никакая Победа и даже Великая, юбилей которой мы в этом году отмечаем, не возвещает о мире. Мира в природе не существует. Это миф. И вот мы уже в оккупации. И вот уже американцы затевают третью мировую войну. Югославия, Афганистан, Ирак... это всего лишь репетиция готовящегося нападения на Россию. Такими тревожными предчувствиями дышат дневниковые записи Шевцова. И он прав. Какой к черту мир, если ты вырос под свист пуль! Если главный твой девиз: «Застава, в ружье!» Если пограничное состояние — норма твоей жизни. И память, как окровавленный почтарь, несется над ратными полями великороссов в июньский рассвет 41-го.
Там продолжилась история трехтысячелетнего славянского противостояния силам зла. И враг, форсировав Прут, еще не предполагал, что русская застава сродни крепости. Ее начальник, старший лейтенант Александр Плотников, пал смертью храбрых в первую же минуту. Но решительной контратакой пограничники сбросили фашистов в реку. И за эти считанные минуты, пока противник был в замешательстве, Шевцов примчался верхом на лошади, чтобы заменить погибшего командира Плотникова.
Этот особый фронтовой шевцовский нерв звучит в характерах многих героев его романов. И я не стал бередить старые раны воина расспросами, тем более что у меня, да и у вас, читатель, есть уникальная возможность пройти путем патриота-борца в его романах. «Свет не без добрых людей», «Во имя отца и сына», «Среди долины ровныя», «Бородинское поле», «Лесные дали», «Набат», «Голубой бриллиант», «Крах», «Что за горизонтом?», «Остров дьявола»...
Вы спрашиваете, читатель, почему некоторые названия видите впервые? Да потому что речь идет о писателе, запрещенном почти на протяжении всей своей жизни. Бывали только редкие периоды, когда масонский колпак приоткрывался и Шевцов успевал протиснуть в печать два-три произведения. Недюжинная мощь таланта, энергии и воли никогда не покидала его. Но та степень свободы, что устраивала иных собратьев по перу, ему просто мешала дышать. Представьте, о чем он мечтает: «Если бы во всех школах мира обязательным предметом изучения были бы «Протоколы сионских мудрецов», а во всех вузах изучалась бы «Теория и практика сионизма», сегодня мир был бы уверенным, спокойным и благополучным».
Добавлю только, что спокойствие и гармония в мире наступили бы еще раньше, если бы к обязательным предметам изучения в школах отнесли и творческое наследие Шевцова. Уж по крайней мере в России бы сейчас не называли русских патриотов антисемитами, если бы все прошли шевцовский ликбез. А пока что его книги, зачитанные до дыр, можно найти где-нибудь в провинциальных библиотеках. Несколько романов вышли небольшими тиражами в издательстве «Голос». И, конечно, герой всех этих произведений — человек-боец, человек с нравственной программой воина. И зачастую романтика линии фронта сливается на страницах книг с чувством патриотизма в сплав несокрушимый. И любой подвиг шевцовских героев, как, впрочем, и его самого, обусловлен исторической насыщенностью русского человека. Так в романе «Семя грядущего» автор показывает, что корни Великой Победы уходят в героическое прошлое России значительно глубже даты — 22 июня 1941 года. И это справедливо, если говорить о защитниках нашей Родины, изумивших своей стойкостью весь мир.
Но самому Шевцову было предначертано судьбой заявить о себе как о русском несгибаемом мужике именно 22 июня. Начиная со страшного рассвета в течение семи суток его застава держала оборону. Целую неделю острие отборных гитлеровских частей отскакивало от гранитной стойкости трех десятков красных бойцов. После каждой атаки Прут, как молчаливый Стикс, уносил на своей спине трупы оголтелых оккупантов. Пограничники истекали кровью, но стояли насмерть...
И сам он не имел права погибнуть тогда. Иначе я бы безуспешно искал сейчас в нашей литературе писателя, столь бесстрашно бросившегося на политическую амбразуру сионизма. Нет таких больше, к величайшему сожалению, даже «батальона четверых» не наберешь. Потому-то масонская тля с таким безнаказанным вероломством и облепила власть. И случилось то, что случилось.
Можно, конечно, в утешение себе приводить высказывание Михаила Шолохова: «Пытались съесть, но не съели. Орешек оказался не по зубам». Можно его ставить в ряд с другими художниками слова, пострадавшими от русофобов: Л.Мартынов, В.Белов, Б.Можаев, В.Пикуль, А.Иванов... Но для того, чтобы Ивана Шевцова поставить в ряд, надо сначала вывести его из строя, боевого строя, из которого он сроду не выходил и не выйдет.
И тогда, на седьмые сутки кровопролитных боев, он не побежал. А, передав свой огневой рубеж стрелковому батальону Советской Армии, отбыл по приказу свыше в распоряжение министра. В то время наградами не разбрасывались, а поощряли доверием. И снова волею судеб Иван Шевцов занял должность впередсмотрящего. Взвод разведки под его командованием добывал ценнейшие данные о передвижении танковой армии Гудериана на пути к Москве. О молодом взводном вспомнил даже в своих мемуарах генерал армии Д. Лелюшенко.
И уже тогда Шевцов сотрудничал с военной печатью. Но еще не ведал, что главным полем боя для него станет литературное поприще. Кто-то из современных литературоведов назвал историю писателя феноменальной, а самого его — легендарным. Беспрецедентный случай: автора семи романов не допускали в писательскую организацию в течение долгих лет. Но в 1979 году Шевцова поддержал Петр Проскурин, дал положительный, объективный анализ его творчества. Иван Акулов, автор знаменитого романа о войне «Крещение», тоже выступил с добрым словом: «Значимость каждого писателя измеряется прежде всего широтой общественного звучания его произведений. И справедливо говорят, что писатель — это голос своего времени, это совесть и память своего народа. И таким писателем своего времени я считаю Ивана Михайловича Шевцова». Но и после приема в Союз писателей попытки очернить, заставить замолчать не прекращались. Однако с обычным для фронтовика упорством нес Шевцов крест защитника русских, патриотических начал на литературном фронте.
«Не жажда нового волнует умы, а потребность в правде», — любит повторять Шевцов крылатую фразу В. Гюго. И, знакомясь с героями шевцовских произведений, мы постигаем эволюцию русского человека-правдолюбца. А что же там, за горизонтом, ждет его? «У меня нет никаких иллюзий на будущее и скорые перемены к лучшему, — размышляет Иван Михайлович. — Россия стоит над пропастью. Еще один толчок, и песня русских, как этноса, будет спета. Но как патриот я не могу жить без веры в свой народ».
Горькое предвидение. Но смысл жизни для смелого и сильного человека в том и состоит, чтобы изменить мир к лучшему. Это тяжелый и опасный труд, сравнимый разве что с солдатским. Это работа на опережение, чтобы дать ориентиры своим современникам. И фронтовик Шевцов справляется, удивляя стратегической мудростью, кучностью боя. Конечно, свою высоту он удерживает не в одиночку. То раздастся звонок от маршала авиации Ивана Ивановича Пстыго, то от соратника по военному погранучилищу, бывшего командующего армией Ракетных войск стратегического назначения генерал-полковника Алексея Дмитриевича Малехина, то от старейшего, еще военной поры друга, народного художника Павла Федоровича Судакова, то от народного артиста СССР и России Анатолия Полетаева. Да всех и не перечтешь — писателей, военных, артистов, художников, пограничников, генералов правоохранительных органов. Широк и многолик круг его друзей-патриотов, которые, как к магниту, тянутся к нему, чтобы отвести душу.
А что до наград, то давно, я думаю, представлен Иван Шевцов к самой высокой из них, именуемой Любовью Народа.

Леонид КОРНИЛОВ