Беслан — имя беды, имя смерти. Именно так название этого небольшого северо-осетинского города воспринимается миллионами людей, даже очень далеких от Осетии и России. Чудовищная расправа, учиненная террористами над детьми, поразила каждого, кто видел или слышал о ней. И поэтому, когда произносят «Беслан», сразу вспоминаешь, что в этом городе убивали детей.
Но есть люди, для которых Беслан — не просто имя, а родной город, где они родились и жили, где родились и жили их дети. Где живут и сейчас. А раз так, то и любят, и улыбаются, и женятся, несмотря ни на что. Но долго еще надо всей этой обыкновенной человеческой жизнью будет довлеть случившееся 1—3 сентября 2004-го.
Людям, потерявшим в бесланской школе №1 своих родных и близких, проводившим своих детей, как выяснилось, не на праздничную школьную линейку начала учебного года, а на муки и смерть — жить с этим всегда. И для многих из них если не единственной, то главной целью жизни после катастрофы стали поиски ответов на вопросы: почему погибли их дети, кто виноват в том, что на самом деле происходило вокруг захваченной школы все эти дни.
Никто не в силах вернуть погибших, но правда, может быть, хоть немного облегчила бы боль. А главное, сделала невозможным (или хотя бы менее вероятным) повторение подобного преступления. Минувший после захвата террористами школы с более чем тысячью заложников год ответы на эти вопросы не дал. А те, кто по долгу службы и совести должны искать эти ответы, кажется, к правде особенно не стремятся.
Но и это показательно. В отличие от других масштабных террористических актов, прежде всего захвата театрального центра «Дубровка», после Беслана был арестован один из террористов: Нурпаши Кулаев. Суд над ним идет уже несколько месяцев, а потому многие сомнения, размышления, факты, высказанные жертвами и участниками трагических событий, стали достоянием гласности. Убитые в «Норд-Осте» террористы замолчали навсегда, а вместе с ними, как выяснилось, замолчали пострадавшие и свидетели. Получилось, что им задавать вопросы, пусть даже и риторические, просто некому.
А бесланцы свои вопросы задают. И лишь самая малая часть из них обращена к самому Кулаеву. Всем хорошо понятно, что на главные из них он, и среди террористов-то бывший самой незначительной величиной, ответить не может. Но люди приходят в зал суда и начинают говорить. И становится очевидным, что если бы жизнь наша была иной, то трагедии не случилось бы.
Потерпевший Борис Баразгов, у которого в захваченной школе находился ребенок, работает в Правобережном отделе РОВД, руководит ДПС. Суду он сообщил, что именно 1 сентября 2004 года поступила команда выстроить милицейское сопровождение, так как президент республики Александр Дзасохов якобы собирался ехать в Кабарду. «В это время мы не имеем права останавливать ни одну машину. Мы обеспечиваем беспрепятственный проезд. Вот наша задача», — объясняет он.
Да, конечно, президентов, губернаторов, министров охранять надо — как без этого? А детей, получается, необязательно. В итоге «беспрепятственно» проехал не дзасоховский кортеж, а вооруженные убийцы-террористы.
Такое отношение к людям уже давно никого не удивляет и не возмущает, даже кажется нормальным. Нормально, что у рядового милиционера зарплата две с половиной тысячи рублей, нормально, что поэтому милиция зачастую находится на «подножном корму» (а как иначе прожить). Нормально, что 1 сентября в Беслане вдруг куда-то пропадает патруль ГАИ, уже много лет во время всего учебного года находившийся рядом со школой у железнодорожного переезда. (На это обратили внимание многие. Одна женщина сказала, что 18 лет ходит этой дорогой, и всегда ГАИ была. А в роковой день 1 сентября 2004 почему-то не было). Нормально, пока в результате всех этих мелочей не происходит страшное.
Вот тогда и выясняется, что любая имитация благополучия и налаженности, если она лишь имитация, моментально разбивается о жестокость реальных событий, вынуждающих действовать точно и квалифицированно. И вдруг оказывается, что специалистов, еще не разучившихся не просто изображать деятельность, практически нет: ни среди рядовых, ни среди руководителей. Что никто не хочет и не способен взять на себя ответственность.
И еще об отношении к людям. Все помнят, как террористов в школе просто взбесило сообщение, что заложников всего 354 человека (ну надо же, с какой потрясающей точностью посчитали якобы вплоть до человека), после этого они и озверели. «Вы никому не нужны, ваши руководители вас предали», — говорили бандиты заложникам. Самое страшное, что, как выяснилось, говорили они правду. А лгали (именно лгали, а не заблуждались) власти. И лгали не во спасение людей, попавших в беду.
Зачем лгали, кого выгораживали, кого спасали? Судя по всему, самих себя, надеясь, что все еще как-то «рассосется», разрешится само собой, ибо на собственные силы и средства, которых у них нет, надеяться не приходилось.
«Мы написали плакаты, просто на бумажке, что там больше 1000 человек. И с этими плакатами мы подходили к каждому корреспонденту и просили их, снимите вот это, покажите всему миру, что там много людей. И нам отвечали, что было указание не снимать», — говорит потерпевшая Элла Кесаева.
Она же рассказывает об анархии, царившей в оперативном штабе с первых часов его работы: «Я нарисовала схему первой школы. И уже двор администрации был полон военных, и они на рюкзаках уже почти спали. И то, что они спали, я видела, и то, что они ничего не хотят делать. Я подошла к ним и говорю: вы что делаете? Мы, говорит, готовимся. Лежат на рюкзаках и готовятся».
Но беда не в том, что ничего не хотели делать, а в том, что ждали начальственных указаний: без них — не могли. А начальство с указаниями не спешило. Очевидно, дабы не подставляться, чтобы нашелся потом «стрелочник», на кого можно свалить: нерадивый, нерасторопный или неумелый младший командир, милиционер-взяточник, некомпетентный чиновник. А мы, мол, высокие руководители, тут ни при чем, все происходящее — не по нашей вине, не в результате проводимой нами политики. Руководитель ФСБ Патрушев до оперативного штаба в Беслане так и не добрался, не посетил его и министр внутренних дел Нургалиев. Видимо, в стране тогда были более важные и ответственные дела, нежели спасение измученных, умирающих от жажды и ужаса детей и их родителей.
Буквально ушел в подполье на все эти дни президент Ингушетии, офицер и спецслужбист Мурат Зязиков. Хотя он не мог не знать, что именно его для переговоров требуют террористы, что большинство из них являются ингушами. За что испугался: за собственную жизнь — или за карьеру, прислушавшись к указаниям из Кремля? Потом и Дзасохов, возглавлявший оперативный штаб, оправдывался, что не пошел на переговоры с террористами. Мол, убили бы меня — и кому стало бы лучше? Что ж, с точки зрения теории и практики борьбы с терроризмом, возможно, и верно, когда требования террористов о переговорах с высокопоставленными лицами не выполняют. Это адекватно воспринималось бы и гражданами, если бы они считали своих руководителей гарантами собственных прав и жизни, нормальной жизни в стране. Но и этого давно нет.
Какое там — рисковать жизнью! Некоторые свидетели утверждают, что после того, как в школе произошли первые взрывы и началась пальба, Дзасохов произнес: «Мне конец». Если это так, то думал он не о погибавших в эти секунды детях, а о собственной политической карьере. Впрочем, и кровавая развязка не сподвигла его хотя бы на один поступок: отставку. Он еще несколько месяцев не покидал свой президентский пост, а потом все же отказался от него, отправившись в Москву работать сенатором. Кощунственно даже сравнивать такой «конец» с гибелью сгоревших бесланских детей.
И еще маленькая, но характерная деталь. Из показаний Дзампаева Таймураза: « У меня в школе погибли сын, жена сына, внучка и внук... Дзампаев Аспар Артурович, маленький, 2 года и 3 месяца... Отец их, сын мой, повел дочь в школу. А жена его (детсад там рядом) туда отнесла сына, Аспара. А там оказалось, детсад не работал — газа нет. И она тоже пошла тогда в школу. И четверо оказались в заложниках. Все четверо погибли».
И таких дошкольников, по свидетельству очевидцев, которые с родителями или даже с соседями отправились посмотреть на праздник в соседней школе, потому что садик оказался закрыт, было много. Если бы не этот отключенный (судя по всему, за неуплату) газ, то сколько бы детских жизней было сохранено, сколько бы судеб не искалечено.
А председатель парламентской комиссии по расследованию теракта Александр Торшин в одном из своих интервью говорит: «Совершенно мистически совпало, что четыре яслей-сада не открылись в день трагедии, и люди на линейку пошли с малыми детьми». Ну да, конечно, отсутствие газа в детских садах (и уже далеко не первое в Беслане только за последние дни перед терактом) — это мистика, а не свидетельство убийственного состояния наших муниципальных служб и нищенского положения детских учреждений. Или о том, что такая «мистика» характерна чуть ли не для всей России, господин сенатор не догадывается?
Но получается так, что если виноватые и есть, то лишь местные власти. Многие бесланцы винят, например, директора первой школы Лидию Цалиеву, считая, что по ее недосмотру террористы во время ремонта школы могли спрятать под полом оружие и скрываться в здании, поджидая своих сообщников. Так это или нет, должен бы установить суд. Но в любом случае, вряд ли кто-то из жителей города думает, что Цалиева сознательно помогала террористам. Просто директор хотела сэкономить на необходимом ремонте — все по той же причине: катастрофической нехватки средств, выделяемых нашим вроде бы небедным государством, ошалевшим от нефтяных денег, на нужды образования.
И вот Цалиева, по крайней мере в глазах многих горожан — виновата. Про террористов (того же Кулаева), и говорить не приходится: все потерпевшие, безусловно, считают его виновным и не воспринимают ни отговорок, ни оправданий. Но также очевидно, что Кулаев — виновник далеко не главный. А кто же главный? Скрывающийся где-то в горах Басаев? Безусловно! А почему до сих пор скрывается, и вообще порождением какой жизни, какой политики этот выродок рода человеческого является?
Никто не сомневается, что теракт в Беслане — результат второй чеченской войны, которую давно уже не называют войной, что однако сути ее не меняет. А вторая чеченская началась после еще одной страшной трагедии: взрывов жилых домов в Москве и в Волгодонске с сотнями человеческих жертв. Взрывы и война эта послужили прологом к стремительному росту политического влияния и популярности тогдашнего нового премьер-министра Владимира Путина: люди поверили, что этот человек способен оградить и защитить их от этого ужаса. О том, что до последнего времени именно Путин руководил ФСБ, а, значит, в его обязанности входило и предотвращение взрывов, и недопущение предшествовавшего им вторжения чеченских бандитов в Дагестан, большинство как-то не подумало. Как не подумали люди и о том, что Путин — наследник Ельцина, чья политика привела к созданию в Чечне бандитской, никому не подконтрольной зоны, к «маленькой победоносной войне» 1994-го, превратившейся в кровавую бойню, к хасавюртовской капитуляции.
А того, что при президенте Путине россиян ждут еще более страшные события, что до Москвы и других городов страны доберутся «живые бомбы», тогда, в 1999-м, никто даже не мог себе представить. Но в марте 2004-го, после «Норд-Оста», взрывов поездов в Ставрополье и в московском метро представить уже могли. Почему же не сделали выводов? И не за это ли платим? Матери Беслана, похоронившие своих детей, те, кому терять уже нечего, обвиняют в трагедии себя, в том числе и потому, что голосовали за этого президента.
Но главный гарант жизни и прав россиян, похоже, виноватым себя не считает. Все необходимое, что от него зависело, по его мнению, он сделал: приехал ночью в больницу, погладил по головкам измученных, ничего не понимающих детей, и, ни с кем не поговорив, уехал. Для того, чтобы использовать чудовищное преступление в своих политических целях. Именно кровью детей Беслана оправдывается последовавшая государственная антидемократическая реформа. Мол, назначенные Путиным губернаторы будут при чрезвычайных ситуациях эффективнее избранных народом. Эффективность таких руководителей (того же Зязикова, который был лишь формально избран, а фактически протащен Кремлем на свой пост) хорошо продемонстрировал Беслан. А это значит, что выводов, способных предотвратить подобные трагедии в будущем, так и не сделано. Господи, какую же еще цену надо заплатить за это?!
Казалось бы, независимый и квалифицированный суд мог бы помочь обществу узнать столь необходимую правду. Но, увы, складывается впечатление, что и суд, и все прочие комиссии по расследованию (за исключением, возможно, лишь комиссии законодательного собрания Северной Осетии) преследуют совсем другую, противоположную цель. Например, дело Кулаева выделено в отдельное производство, что потерпевших крайне возмущает. Кулаев — пешка, но лишь на него хотят свалить все грехи и последствия. Людям, правда, обещают, что будет и другой процесс, «основной», где они смогут рассказать все, что знают, задать необходимые вопросы. Но люди не верят. И после моря обрушившейся на всех лжи, у них есть для этого основания.
«Это был теракт, и все кто там был виноват, должны отвечать! — Они ответят.— Да что вы говорите? Вы здесь вопросы свидетелям боитесь задавать, вдруг нечаянно не тот вопрос зададите, и что-нибудь скажут. — Сейчас кроме Кулаева нам некого привлекать. — Как некого? У нас всегда никто не виноват. И в «Норд-Осте» у нас никто не виноват. И что подводная лодка утонула, и в Дербенте, и в Волгодонске. У нас нету виновных. Потому что наши олигархи в этом виноваты, наши правители. А кто же их накажет? Сами себя они не накажут». Этот диалог в зале суда произошел между заместителем генпрокурора РСО-Алания Асланом Черчесовым и потерпевшей Зинаидой Цараховой, чьи двое детей находились в захваченной школе. Старший, 12-летний Эльбрус, погиб. Сгорел в спортивном зале.
Сами олигархи и правители себя не накажут, конечно. Но выходит так, что и суд их не накажет, потому что вовсе не является независимым. Чего же боятся судьи? А того, что объективный процесс неизбежно станет политическим. Именно так и прокомментировал слова Цараховой председатель Верховного суда Осетии Агузаров: «У нас, мол, не политический процесс». Ее ответ хорошо бы запомнить всем: «Почему не политический? Я спокойно дома жила, воспитывала детей. Меня не интересовало, кто кого убивает, кто на чем деньги делает. А теперь мой сын поплатился за то, что я не вмешивалась никуда... Я всегда думала: а что я могу? А надо было зубами всем горло перегрызть и спасти своего сына. А теперь они себе спокойно награды получают, а мы мучаемся, что не смогли своих детей спасти... А они ордена получают и высокие чины. Еще как политический!»
Но у судей и прокуроров другие проблемы... Кого интересует истина, если нужно доказать, что из огнеметов по школе войска не стреляли, что всех террористов уничтожили, Кулаева захватили, что никому не удалось скрыться.
«Вы говорите, вы пишете, что единственный уцелевший боевик. Какой единственный, если там убежали! Не стыдно врать, писать в газете вот это?» — возмущается потерпевшая. «А вы скажите, кто убежал, и мы их арестуем», — следует ответ замгенпрокурора Шепеля. Довольно циничный, по-моему, ответ. И непрофессиональный. Конечно, по городу, обожженному трагедией, ходит множество разных слухов и легенд, в которые люди верят. Но разве в обязанности женщины, потерявшей своего сына, входит вести следствие и выяснять личности тех бандитов, которые могли скрыться, и сообщать о них в прокуратуру? Да и сам этот ответ не предполагает ли, что Шепель вовсе не уверен в том, что поймали действительно всех?
Того же Шепеля можно было бы и пожалеть. На Северном Кавказе ему приходится отмазывать чужие грехи и в Карачаево-Черкессии, и в Борздиновской, и в том же Беслане. И слушать упреки и проклятия, по существу предназначенные в общем-то не ему. Но, во-первых, наши судьи и прокуроры сами поставили себя в такое незавидное, унизительное положение полной зависимости от власти исполнительной, президентской. И разве отсутствие мужества может служить здесь оправданием? А во-вторых, никому из них все же не приходится сталкиваться с тем, что стало каждодневной ужасной реальностью не только для бесланцев: «Когда моя 6-летняя девочка говорит: баба, я хочу высокую лестницу. — Почему? — Посмотреть на небо, где моя мама. — Что я должна говорить?! И вы не те вопросы задаете!»
Неужели все эти судьи и прокуроры думают, что и они, и их близкие — заговоренные, что им никогда не придется отвечать на такие вопросы? Ведь в отличие от рядовых граждан они могут и даже должны изменить хоть что-то!
А на бесланцев пролилось золотое море государственной и благотворительной помощи. Власть вроде бы замаливает грехи, а на деле пытается откупиться. Да еще разделить людей даже в горе, разжечь черные страсти: почему одним больше, другим меньше. Тогда и отчитаться о «проделанной работе» можно, да еще так, невзначай найти виноватых среди самих пострадавших: мол, что за народ такой, завистливый. А вот интересно, нашлись ли у государства деньги на бесланские детские сады, чтобы работали бесперебойно? Повысили ли зарплаты милиционерам, чтобы не было необходимости в «подножном корме»?
По крайней мере, на детские сады в других российских городах, чьи названия не стали и, хочется надеяться, никогда не станут именами такой беды — не нашлось. А потому и надежда не спасает.
Да и как можно откупиться от такого? «Как мне стало известно, после первого взрыва моя дочь сразу погибла. Она полностью сгорела. От колен ноги были целы. Осталось две ноги». Неужели для господина Торшина действительно важнее доказать во что бы то ни стало, что колпаки от огнеметов типа «Шмель», собранные и принесенные родственниками погибших — «левые», а не выяснить причины, почему с двенадцатилетней девочкой и еще тремястами тридцатью гражданами России, погибшими в бесланской школе, ставшей страшными застенками, такое вообще могло произойти? Хотя и про огнеметы, безусловно, выяснять необходимо. Только как это сделать, если уже заранее решено, что никаких огнеметов не было?
В траурные дни первой годовщины сентябрьской трагедии жители Беслана не хотят видеть в своем городе тех, кто виновен в гибели детей. По мнению многих из них, среди таковых и президент России. Но президент нашел способ, как показать себя. Второго сентября он решил встретиться в Москве с Матерями Беслана. Те долго думали, можно ли принять такое приглашение. Но потом согласились на встречу: как говорят, чтобы сказать в глаза лидеру государства неприкрашенную правду. Услышит ли ее президент? И вспомнит ли, что у погибших год назад на Рижской, во взорванных самолетах, три года назад на Дубровке, шесть лет назад в Москве и Волгодонске, сгоревших в кавказских войнах тоже есть матери? Если президент потратил хотя бы несколько секунд своего драгоценного времени просто для того, чтобы взглянуть каждой из них в глаза, ему бы не хватило его президентского срока.
... Говорят, что беда объединяет. На самом деле, это не так. Бесланский теракт разделил даже горожан: сначала на тех, кто оказался в захваченной школе, — и вне ее, на тех, у кого там были близкие, — и у кого не было. Потом на тех, кто погиб — и кто выжил, кто потерял детей — и к кому, пройдя ад, они все-таки возвратились живыми. Беда разъединяет, но поодиночке не выжить и не спастись. Женщины в черном держат в руках плакат. На нем смеющиеся детские лица тех, кто никогда уже не станет старше. И подпись: «Если мы будущее, а нас убивают, значит, будущего нет». Страна, в которой убивают детей: террористы, нищета и порожденные ею болезни, холод и голод, ставшие привычными для нынешней России и вправду не имеет будущего. Как сделать так, чтобы оно все-таки было: не во имя абстрактного патриотизма, а во имя самих себя, своих детей, внуков и правнуков?

 

 

Екатерина ПОЛЬГУЕВА.