Когда верстался этот номер, один из близких друзей газеты принес
нам только что вышедшую книжицу — поэму-перефраз «Кому на Руси жить
хорошо». При первом же взгляде стало ясно — «Стойло Совраски» не может
выйти без этих стихов.
ПРОЛОГ
В каком году — рассчитывай,
в какой земле — угадывай,
на трассе на асфальтовой
сошлись семь мужиков,
семь нетрудоустроенных
Пустобюджетной области,
района Разворуйского,
заштатных городков:
Банкротовска, Дефолтовска,
Терактовска, Реформовска,
Бомжатовско-Бездомовска,
Невыплатова — тож.
Сошлись там и заспорили,
почти как по Некрасову:
«Кому живется весело,
вольготно на Руси?»
Роман сказал: «Политику —
госдумовцу и лидеру
какой-нибудь там фракции,
что кормится с руки
тех, кто закон лоббирует...
(Слыхал, что депутатам, мол,
по десять тысяч долларов
за голос их дают —
чтоб за закон неправедный
они нажали кнопочку,
его нам навязав!..)»
Иван сказал: «Чиновнику —
министру с губернатором,
что отраслью иль областью
играют, как хотят:
то все приватизируют,
то демонополизируют,
а то ближайшим сродникам
раздарят, как котят».
Степан сказал: «Эстраднику —
писателю-сатирику,
певцу иль исполнителю
отпадных номеров.
Олейникову с Стояновым,
Задорнову с Измайловым,
Киркорову с супругою
и всей иной попсе.
Взгляни на Якубовича,
на Винокура с Ширвиндтом,
иль вон на Дубовицкую
с командой посмотри,
иль на Максима Галкина —
все сыты, все ухожены,
все ездят в «мерседесиках»,
в глазах блестит покой...
Сейчас любой Хазанов, блин,
богаче академика!
Не зря ж по шоу-линии
пошел и сам Швыдкой!..»
«Забыли олигарха вы! —
вскричали братья Трубины,
Тарас и Святослав. —
Прибрав дары природные,
он нефть и газ народные,
как что-то чисто личное,
качает за рубеж,
не ведая про дательный,
забыв благотворительный
и зная только брательный —
хватательный падеж!»
«А я так, братцы, думаю,
что лучше всех живут у нас
те, кто дома игорные
открыли по Руси, —
сказал Олег, задумавшись. —
И кто притоны платные
со шлюхами валютными
содержит в городах».
«Ну что ж, все это —
правильно, —
сказал Семен Семенович
(а он в райкоме партии
когда-то восседал!). —
Все это верно сказано —
про депутата с шлюхою,
но все ж вольготней всех живет
в державе Президент.
Уж он и губернатора,
уж он кооператора
и депутата с киллером
за пояс свой заткнет!
Захочет — дружит с Шредером,
захочет — с Бушем водится,
а нет — на лыжах носится
по сказочным горам.
И что ему проблемы все
чеченские-вселенские,
он может есть на золоте
и с Пугачевой спать!..»
...Мужик, что бык: втемяшится
в башку какая блажь —
колом ее оттудова
не выбьешь: упираются,
всяк на своем стоит!
Такой тут спор затеяли,
что думают прохожие —
то ль доллар вниз пошел опять
и близится дефолт,
то ль вертолет армейский наш
столкнулся где с подлодкою,
а то ль Генштаб в заложники
Басаев захватил?
По делу всяк по важному
до полдня вышел из дому:
тот шел в собес, чтоб пенсию
себе скорее выправить,
тот в службу социальную
держал привычный путь —
разведать: нет ли должности
вахтера или сторожа
для бывшего профессора
двух кафедр МГУ?
В Ивановом пакетике
пустая тара звякала —
он к магазину ближнему
бутылки нес сдавать.
А два братана Трубины
(вчерашние полковники)
шагали к ближней станции
в надежде разгрузить
вагон-другой с товарами —
и тем в семью прибыточек
какой-то принести...
Каким их хреном вынесло
на трассу федеральную,
им и самим теперь уже
вовек не объяснить!
Давно пора бы каждому
свернуть своей дорогою,
ан нет — уперлись, глупые,
и все рядком идут!
Идут, как будто гонятся
им вслед скинхеды бритые,
чем дальше, тем скорей.
Идут — перекоряются,
кричат — не образумятся!
А времечко не ждет.
За спором не заметили,
как село солнце красное,
как вечер наступил.
Взглянули — и опешили:
вокруг лишь сосны темные
вершинами шумят,
да ели островерхие,
как межконтинентальные
советские ракетищи,
хранят лесной покой.
Верст десять отмантулили,
куда-зачем — неведомо,
чего-то съесть бы надобно
да где-то лечь поспать.
Сойдя с шоссе асфальтного,
нашли поляну добрую,
затеяли костер.
А сами все ругаются,
орут, не унимаются —
кому, решить стараются,
живется хорошо:
«Менту!» —
«Предпринимателю!» —
«Банкиру!» — «Обывателю!» —
«Политобозревателю!» —
«Торговцу!» — «Челноку!»…
Уж ночь над лесом сгорбилась
старухой-побирухою,
глядит — не деньги делят ли
ребятки под кустом:
авось обронят сотенку —
и ей на хлеб достанется
с чекушечкою водочки
и плавленым сырком...
Полночной распрей странною
вконец заинтригованный,
повиснул над поляною,
мигая, НЛО.
Оттуда рожа свесилась,
на огурец похожая,
и, рот не обозначив свой,
спросила: «Чем помочь?..»
Мужик в России грамотный,
пришельцев не боящийся
(после Чубайса с Ельциным —
найдется ль кто страшней?),
и потому сказал Роман:
«А ну, подай нам водки жбан!» —
«И закусить подай на стол! —
подпел ему Иван. —
Да чтобы завтра нам опять
обед и ужин не искать,
а чтоб являлось все само,
иначе все — обман!»
«И чтоб так было до тех пор,
пока не кончим мы свой спор, —
сказал Степан, держа в руке
порвавшийся башмак. —
Чтоб от обувки до порток
нам все служило этот срок,
чтоб всяк из нас на деле смог
проверить, что и как...»
Пришельцы — люди дельные,
галактик повидавшие,
словами не привыкшие
бросаться просто так
на ветер на космический.
И тот, из люка вылезший,
зеленый патиссон
ответил нашим спорщикам:
«Ну что ж, вы все получите,
чтоб завершить ваш спор
и выяснить на практике,
кому живется счастливо
сегодня на Руси.
Вселенское сообщество
давно тем озабочено,
и вы помочь нам можете,
найдя на то ответ.
Вот вам, друзья, коробочка —
она вам в вашем странствии
даст и вино с закускою,
и обувь, и штаны.
Лишь не просите большего,
чем съесть и выпить можете,
и для продажи обуви
не требуйте с нее.
Берите. Станет голодно —
присядьте под березою
и попросите вежливо:
«Попотчуй-ка, мол, нас».
От города до города
идите по державе вы
вплоть до Кремля Московского,
свой разрешая спор.
А мы незримо рядышком
за вами будем следовать
и все писать на пленочку —
и жизнь, и разговор...»
Дослушав ту инструкцию,
схватили наши странники
волшебную коробочку
да хором как взревут
один другого вежливей:
«Эй, скатерть марсианская!
Попотчуй быстро нас!»
И глядь — не виртуальная,
а самая реальная
упала скатерть белая
к ногам их на траву —
по краю розы алые,
словно живые, вышиты
неведомою техникой —
без ниток и иглы.
А посредине скатерти
явились блюда емкие —
с икрою красной паюсной
и с черною икрой,
с нарезкой семги тонкою,
с нежнейшей осетриною,
с картошечкой горячею
в серебряных судках.
Сыров — на сорок человек,
колбас — не сосчитать вовек,
пять видов сочных шашлыков
да белой горкой плов.
Плюс курица копченая
да юшка кипяченая,
да черный хлеб, да белый хлеб,
да водка, да вино.
Да устрицы заморские,
да мидии с рапанами,
да мясо змей колечками —
почти как колбаса.
Да пиво в банках —
«Балтика»
(любимейшая «троечка»),
лучок, укроп, редисочка
и прочий разносол.
Да на десерт, как водится,
бананы, груши, яблочки,
изюм, орешки разные,
лимоны, виноград…
Смекнув, что снедь
на скатерти —
не голограмма хитрая,
метнулись наши спорщики
к напиткам и еде:
руками рвали курицу,
давились осетриною,
глотали водку с жадностью,
икру кидали в рот.
Хрустя редиской сочною,
жуя самсу восточную,
давали клятву прочную
друг другу и себе:
в квартиры, что оставлены,
не возвращаться более,
и с женами любимыми,
и с малыми детьми,
и с матерями старыми
не видеться до той поры,
покуда делу спорному
решенья не найдут.
Покуда не доведают
как ни на есть — доподлинно,
кому живется радостно
на рыночной Руси?
Зарок такой поставивши,
под утро как убитые
уснули мужики,
допив-доев со скатерти
все, кроме змей с рапанами
да скользких мидий в баночках
с соленою водой...