Накануне нынешнего юбилея (в октябре исполнилось 110 лет со дня рождения великого поэта Есенина) в константиновском сельском Доме культуры прошла, как теперь говорят, презентация многосерийного телевизионного фильма «Есенин», снятого по книге Виталия Безрукова, отца известного актера Сергея Безрукова. Главную роль в фильме сыграл сам Сергей Безруков.
Отца и сына Безруковых в Рязани знают не понаслышке. Связано это с тем, что оба они, с легкой руки отца, «больны» Есениным. Оба они, каждый в свое время, сыграли роль великого русского поэта. Даже имя Сергей Безруков получил от отца неслучайно.
Итогом многолетнего преданного увлечения есенинской темой Безрукова-отца стала написанная им книга, названная просто и емко: «Есенин». Ни прибавить, ни убавить.
Книгой заинтересовались на Первом телевизионном канале. Был создан сценарий, снят многосерийный телефильм с немалым бюджетом. Как сообщили тем, кто собрался в большом, на 300 мест, зале на родине поэта, фильм предполагается выпустить на телеэкраны 7 ноября. А 30 сентября были показаны две серии — первая и третья.
Сложное впечатление...
Сюжет фильма построен на том, что подполковник милиции (актер Александр Михайлов) проводит самостоятельное расследование обстоятельств гибели Сергея Есенина, его (естественно!) контролирует КГБ. Попутно подполковник добивается реабилитации своего отца, расстрелянного в тридцать седьмом году только за то, что дома пел песни на стихи Есенина. В вопросе реабилитации ему помогает друг, генерал КГБ (Олег Табаков). Кадры, относящиеся ко временам «перестройки», перемежаются с эпизодами из жизни поэта.
Первое впечатление — фильм неровный, сырой. Часто (я бы даже рискнул сказать: как правило) актеры работают на откровенной импровизации. Много ненужных движений, необязательных жестов, взглядов, порой невнятна речь...
Работа на импровизации, когда актер на ходу придумывает, что он будет делать, что говорить в рамках задания, приводит к неоправданной затянутости многих эпизодов. Они сильно напоминают учебные сценические этюды, когда участники обговаривают ситуацию и свои основные действия, а потом начинают импровизировать в рамках предлагаемых обстоятельств. Можно назвать сцену отъезда Есенина и Мариенгофа для выступлений по стране, сцену в артистическом кафе «Стойло Пегаса», заканчивающуюся безобразной дракой Есенина и Пастернака. Пастернак бьет Есенина «долго и нудно» — наиболее подходящее выражение.
Совершенно неловко, стыдно смотреть эпизоды «Есенин у Блока», «Есенин в санитарном поезде», «Есенин в царском дворце». Словно бы актеру поручили сыграть этюд «Деревенский растяпа в приличном обществе», а он выдал набор дежурных штампов. Вот рядового Есенина подзывает к себе офицер. Есенин бежит, падает, съезжает на «пятой точке» с кучи сена и так, сидя, очаровательно улыбаясь, отдает честь, приложив к виску согнутую ковшиком ладонь. Получив замечание, что ладонь положено держать прямо, несколько раз с любопытством, но безуспешно пытается это проделать. То же и за столом с императрицей и царскими дочерьми. Тянет скрюченную руку за понравившимся куском, потом, опомнившись, отдергивает ее; его угощают — он все роняет, режет с помощью ножа и вилки пирожное, мнет его...
Да полноте! Стоит ли убеждать кого-то, что Есенин — бойкий, ловкий, хулиганистый сельский парень — никогда не был недотепой? За его плечами уже была не только учеба в училище в Спас-Клепиках. К изображаемому в телефильме времени Есенин — уже знаменитый, модный поэт, уверенный в своем таланте, знающий себе цену, порядком обтесавшийся в столице. Императрица пригласила его к себе именно как знаменитость.
Кому нужно было создавать на экране такую примитивную схему, достойную худших традиций Голливуда? Вряд ли Сергей Безруков, с трепетным уважением относящийся к своему великому тезке, не знал, как соотносятся обстоятельства его реальной жизни и замысел сценария. Вряд ли он, с его опытом работы в театре и на съемочной площадке, не понимал, что образ поэта — в его исполнении! — разменивается на дешевое и нелепое «комикование».
Сценарий вообще наивен до примитива. Подполковнику милиции подбрасывают (присылают в конверте) посмертную фотографию Есенина — фотографию известную, многократно опубликованную в книгах о жизни поэта. Но ни милицейский подполковник, ни его друг, генерал КГБ, ее не знают! Выручает случай: на Новодевичьем кладбище подполковник видит надгробный памятник поэту и наконец-то догадывается, кто изображен на снимке. Зато все персонажи фильма, едва бросив взгляд на фотографию, немедленно и безапелляционно заявляют: этот человек наверняка был убит. Самоубийством, мол, здесь и не пахнет.
Однако обстоятельства гибели поэта, похоже, отнесены к разряду особо охраняемых государственных тайн. Стоит только милицейскому подполковнику заинтересоваться этим вопросом, как он немедленно попадает в поле зрения КГБ. Ему неоднократно и настоятельно советуют: оставь это дело, наживешь неприятности. Потом пытаются подкупить, намекают: оставишь в покое смерть Есенина — реабилитируем отца.
Некоторые эпизоды по своей прямолинейности напоминают очень грубый агитпроп. Вот поэт Анатолий Мариенгоф выступает в Ростове перед молодежью. На дворе двадцать второй год. В зале — комсомол, сцена роскошно разукрашена кумачом. Мариенгоф читает нечто злодейски-архир-р-революционное, с призывами к погромам, осквернению святынь и прочее. Зал возмущен. На сцену летят огрызки яблок, морковки и даже, кажется, яйца. Мариенгоф убегает. Тогда Есенин требует убрать со сцены весь кумач. Сверху опускаются электрические софиты (Ростов, двадцать второй год!), и Есенин, проходя между ними, начинает читать, вызывая бурную овацию зала. Затем зал начинает скандировать вместе с поэтом его стихи.
Напомню: в зале комсомольцы. Пришедшие с фронтов гражданской войны. Они, повинуясь сценаристу и режиссеру, совершенно спокойно воспринимают требование Есенина убрать со сцены красные знамена и лозунги, а также пренебрежительное высказывание Есенина о Маяковском. Не спорят и даже не удивляются.
Еще эпизод. Есенин и Мариенгоф едут в поезде. Такое впечатление, что им предоставлен весь вагон, весьма роскошный. Есенин бреется. И вдруг — вдоль железнодорожного полотна стоят цепи каких-то людей: старики, мужчины, женщины, а красноармейцы, построившись вдоль насыпи, их расстреливают. Первая мысль — поэта посетили видения, как генерала Хлудова в «Беге». Оказалось, нет. Поезд долго идет вдоль цепей расстреливаемых людей, пассажиры потрясенно наблюдают.
Насколько помнится, советский агитпроп до такого идиотизма не додумывался. Нигде и никогда массовые казни (кроме особых случаев устрашения) не совершались на открытой местности и тем более при нежелательных свидетелях. Этика и нравственность здесь ни при чем — причины сугубо «технические». Приговоренных надо охранять — значит, содержать компактно. Приговоренные не должны видеть, как казнят тех, чья очередь уже пришла. Обезумевшие от ужаса люди способны на все, а конвою совершенно ни к чему лишние проблемы. Трупы надо захоронить — значит, собственно казнь производится в одном месте, вблизи будущего захоронения. Зачем палачам собирать трупы, разложенные равномерной цепочкой вдоль всей железной дороги?
Мне скажут: это просто образ того страшного времени. Хорошо. Тогда для создания образа надо было, к примеру, чтобы во время сцены встречи Есенина с Троцким (актер Константин Хабенский) через кабинет регулярно волокли вопящих, окровавленных людей. Уж за Троцким-то тянулся богатый шлейф казненных. Однако Лев Давидович — милейший молодой, даже очаровательно юный (хотя на самом деле ему в ту пору было уже за сорок) человек, прекрасно знает есенинскую поэзию, предельно внимателен. Действительно, Л.Д.Троцкий, в отличие, например, от Н.И.Бухарина, к Есенину относился демонстративно благожелательно. То, что его показали (попытались показать) достаточно неоднозначной фигурой — хорошо.
Но зачем тогда идиотская сцена расстрела у полотна железной дороги?
Есенин говорит: «В стране голод, а мы тут жрем». Видимо, морковки в Мариенгофа кидали из благодарности, последним делились.
Таких ляпов и нестыковок, вообще небрежностей, неряшливостей в фильме более чем достаточно.
Очень хочется верить, что перед выходом на телеэкран фильм все-таки будет переозвучен. Микрофон, спрятанный вблизи актера, ловит все звуки: расправляемая газета гремит, как лист жести; актер поворачивает голову — звук «уходит». Все это вовсе не создает иллюзию достоверности, а просто раздражает.
Сплошь новенькие, даже ворс не обтерся, шинели красноармейцев. Блестящие кожанки. Яркий, новенький кумач знамен и лозунгов. Чистенькие, благовоспитанные комсомольцы на встречах с Есениным — не курят, не лузгают семечки — на юге-то, в Ростовской области! Во время сцен в вагоне вагон не раскачивается, не стучит на стыках. Восхитительное состояние рельсовых путей в разрушенной стране!
Творческая группа просила не делать выводов о фильме на основании этих двух серий. Мол, посмотрите весь фильм, а потом судите. Действительно, в показанных сериях Сергей Александрович — довольно неприятный тип с очаровательной улыбкой. Мало того, что, как правило, пьяный, развлекается тем, что говорит всем окружающим гадости, портит им жизнь, создает всяческие трудности, все время лезет в драку... Он еще и подводит под свои буйства довольно гнусную «теоретическую базу»: «Я ИМ нужен. А пока я ИМ нужен, они мне ничего не сделают». Эту фразу
в разных вариантах он повторяет несколько раз.
Нет, я могу допустить, что когда-то кому-то поэт сказал нечто подобное. Были в его биографии и безобразные драки, и пьянки, и неблаговидные поступки.
Но в искусстве, как известно, главное не «ЧТО», а «КАК» и еще — «ДЛЯ ЧЕГО».
Возможно, просмотр всего фильма исправит впечатление. Но в тех двух сериях, что были показаны накануне юбилея на родине Поэта, как раз Поэта и не было. Были бытовые зарисовки, более или менее удачные, из жизни повесы, хулигана и очаровательного пьяницы. А то, что он — гениальный поэт, предполагалось где-то там, за кадром.
О чем фильм? О пикантных бытовых подробностях и смешных случаях — на потребу невзыскательному зрителю? Только ради этого пошли на «самый крупный финансовый проект года»? «Не верю!» — как говаривал К.С.Станиславский.
Так о чем все-таки фильм? Сергей Безруков подчеркивал, что главное в его герое — это беззаветная любовь к России молодого еще человека. Чему стоит поучиться современной молодежи. Может быть. Но ведь задача актера — не декларировать, не рассказывать, а ПОКАЗЫВАТЬ.
Сцена в поезде. Мариенгоф листает газету и сообщает новость: «О! Блок умер». И сразу предлагает: «Давайте устроим вечер памяти дохлого поэта». Далее — одна из удач исполнителя главной роли. На лице Есенина — улыбка, растерянная, ошалевшая, он ушам своим не верит. «Ведь это же Блок, — тихо говорит он. — Блок. Вы понимаете — Блок!! Да вы мизинца его не стоите!!»
Но сразу после этого все возвращается на привычный уровень посредственного сценического этюда. Есенин стремительно уходит в свое купе, падает навзничь на постель. Попутчик заглядывает, начинает говорить что-то успокаивающее. Есенин замахивается на него кулаком. Тот комично пугается и захлопывает дверь. Именно комично — это было видно по реакции зала!
Ну хотя бы здесь, через отношение к Блоку, можно было показать, что главное в жизни Есенина — это не пьянки, не бабы, не слава, а Россия и Поэзия.
Например. Попутчик что-то говорит, Есенин поднимает на него пустые глаза, и тот пятится: «Все-все-все... Ухожу. Ухожу». Поезд раскачивает и трясет на стыках, по стеклу, дрожа, косо ползут капли дождя. И серое небо за окном, раскисшая дорога, старуха бредет по грязи...
Или, наоборот, на контрасте: бьет яркое солнце, играет на ветру листва, мальчишки бегут за поездом, девочка-подросток медленно и спокойно поднимает очень серьезные глаза. Есенин смотрит. Это, конечно, тоже штампы, но хотя бы такой штамп показали бы.
Покажите Россию, Россию, потерявшую Блока. Покажите Есенина, его лицо, глаза, чтобы в этих глазах отразилась Россия.
Вот что не забыли ПОКАЗАТЬ — так это «зверства ГПУ». Когда шла сцена расстрела вдоль железной дороги, я услышал шепот сзади: «Господи, какие ужасы творились!»
Харьковский университет, в котором я учился, отмечал 150-летие. Готовилось большое театрализованное представление, посвященное его истории. Долго бились над точным и лаконичным решением нескольких сцен, в частности, разрухи после Гражданской войны. Чего только не выдумывали: и беспризорников в зал выпускали, и барахолку на сцене изображали. Измучившись, пригласили из Москвы прекрасного режиссера Георгия Калитиевского. Тот нашел где-то на свалке полуобгоревшие доски, соорудил из них на правой стороне сцены не то стену дровяного сарая, не то кусок забора. Свет убирался. В расфокусированном луче светового «пистолета» из-за этого сооружения выходил мужчина в длинном грубом черном пальто, пуговицы расстегнуты, воротник поднят, волосы не покрыты. Просто проходил неспешно, сосредоточенно играя на скрипке что-то печальное. Все! Тоска. Разруха. И не надо ничего изображать и объяснять.
И не визжали поклонницы, не суетились репортеры. Актеры уважали своего зрителя. А значит, уважали себя. Или, наоборот, уважали себя, а значит — своего зрителя.
Безруков-отец — актер, некогда тоже сыгравший Есенина, — в костюме, при галстуке, подтянутый, прекрасная дикция, красивые, выверенные движения. Школа, милостивые государи. Уважение к себе и к залу. Произношение Безрукова-сына на фоне «бати», как он его называл... Ну, как бы помягче... Я так и не понял, что он произнес в описанной выше сцене из фильма: «Блок» или «Бог». Футболка, кожаная куртка — ладно. Представитель Первого телеканала — футболка уже без куртки, из-под футболки выпирает брюшко, на лице традиционная трехдневная щетина, все время крутится за столом, «семафорит» кому-то за сценой обеими руками...
Кто сказал нам, что культура — это свобода? Культура — это ограничения, это условности, это умение общаться с людьми так, чтобы с тобой было удобно. Представьте, как ведет себя за столом английский лорд и отечественный бомж. Кто из них свободнее? И кто — культурнее?
Долго размышлял, почему фильм вызвал у меня такое отторжение, такое неприятие. Да и не только у меня. Люди вставали, уходили из зала. Разговаривал потом с некоторыми участниками Международной Есенинской научно-практической конференции, которые тоже просмотрели эти две серии. Мнения сошлись: Поэта в фильме не было.
Нет, абсолютное большинство зрителей, конечно, остались. Выражали восторг, говорили комплименты. В целом, как говорится, «встреча удалась».
Но почему так болит сердце?
Незадолго до этого тема смерти С.Есенина затрагивалась в сюжете одного из рязанских телеканалов. Племянница поэта сказала, что факт убийства Сергея Александровича можно считать практически доказанным. Главное, по ее словам, заключается не в том, чтобы назвать и наказать виновных, а в том, чтобы снять с Есенина обвинение в смертном грехе — самоубийстве.
Позволю себе высказать свое мнение. Если речь идет о бессмертной душе, то Всевышний меньше всего нуждается в наших детальных расследованиях и наших компетентных мнениях. Вряд ли переселение душ из рая в ад и наоборот осуществляется на основании решения судебных органов.
Что же касается анализа и толкования фактов давно минувших дней, то простой жизненный опыт убеждает: люди чрезвычайно редко поступают в соответствии с требованиями логики — во всяком случае, чужой логики. Или, если угодно, формальной логики.
Я знал солдата, который убежал с гауптвахты за два часа до того, как у него заканчивался срок ареста, после чего его увольняли и отправляли домой. Ротный приезжал, показывал документы: «Вот, отмучился я с тобой, через два часа уедешь, и чтобы я тебя больше не видел». Нет — убежал и пошел под трибунал за побег. Я видел мужчину, который на людном перроне, перед самым приходом поезда, начал с разбега биться головой о бетонный столб, крича: «Я все равно жить не буду!» Добросовестно бился, кровища брызгами, от костяного звука ударов черепа о бетон у женщин обмороки начались.
А теперь давайте проведем независимое расследование и как дважды два докажем, что солдат, которому вот-вот вручат документы об увольнении с действительной военной службы, не станет бежать с гауптвахты. Что не станет человек зарабатывать сотрясение мозга, бодаясь со столбом, если через пять минут приходит поезд, который переедет его быстро и надежно. А раз мы логически установили, что такого не может быть, все это — спецоперации КГБ и происки инопланетян, протоколы подделаны, свидетели запуганы. Тем более — на что угодно спорю — в протоколах наверняка есть ошибки и неточности, а в показаниях свидетелей — нестыковки. Ведь эти протоколы составляли дежурные милиционеры с уровнем грамотности и ответственности, какой бог дал. И они, конечно, меньше всего думали о том, какое впечатление их канцелярские творения произведут на потомков.
Признаться, лично меня куда больше пугают чересчур гладко составленные документы. Самое надежное алиби всегда у того, кто тщательно продумал и подготовил преступление. Невиновный про алиби не думает.
Некоторые обстоятельства позволяют предположить, что вокруг фильма идет напряженная, хотя и малозаметная борьба. Сняли вроде восемнадцать серий, потом урезали до одиннадцати. Премьера фильма на телеэкране намечалась, кажется, на начало октября (к юбилею), потом ее отсрочили на месяц. Сравнение тех частей сценария, которые удалось увидеть на экране, с книгой-первоисточником дает основание говорить, что в смысле отношения к фактам сценарий отличается от книги далеко не в лучшую сторону. В книге нет той «наивности до примитива». И именно в этом свете становятся понятными настойчивые советы и отца, и сына Безруковых непременно прочитать книгу.
Однако все знают: музыку заказывает тот, кто платит. В данном случае — Первый канал.
Вспоминается известная со Средних веков мудрость: «Подчинивший себе дьявола становится его слугой».
Утром 24 декабря 1925 г. поэт из Москвы приехал в Ленинград с намерением там жить и работать. Он остановился в гостинице «Англетер» в номере по соседству со своими московскими друзьями Устиновыми. В последующие дни у него бывали знакомые литераторы. Е.А.Устинова позже вспоминала, что 27 декабря Сергей Александрович ей «стал жаловаться, что в этой «паршивой» гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью. Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович подошел к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака».
Стихотворение было извлечено из кармана и прочитано только на следующий день.
(С.А. Есенин, т. IV.)
Последние строки
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки,
без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
(1925)