Как подъехал на Бурушке-вездеходушке к воротам Боровицкой
башенки удалой богатырь Илья Муромец. Он вошел в терема кремлевские
и направился в палаты царские. Перед ним на троне раззолоченном восседает
монарх невиданный, Демократом-царем называемый. Голова у него, как
пивной котел, руки — грабли, ноги — бревна еловые. Он ручищами-граблями
под себя гребет, а ножищами еловыми притоптывает. Пьет царь бочками
вина заморские, и ничем-то он не закусывает. Поднял царь-Демократ
свою голову, посмотрел на Илью глазами мутными и спросил его сиплым
голосом:
— Ты какого будешь роду-племени? Не течет ли в тебе кровь боярская
иль дворянская, благородная?
— Я — крестьянский сын карачаровский из-под славного города Мурома.
Там стоит нынче столб с указателем: «Коль направо поедешь — бесчестью
служить, коль налево поедешь — безденежным быть».
— И куда ж ты поехал, детинушка? — Демократ вопросил, ухмыляяся.
— А я выбрал прямую дороженьку, — отвечает Илюша Муромец.
— И куда ж она привела тебя?
— В леса темные да дремучие, где сидел Соловей-разбойничек. Я ссадил
его с дуба высокого и срубил ему буйну голову.
— Ну и глупый же ты, непродвинутый! Это встарь говорили «разбойничек»,
а теперь говорят: «бизнесменушка».
— Но он рык издавал по-звериному, но он шип пускал по-змеиному.
— Очень дикий капитализмушка: он рычит и шипит и кусается. Но скажи
мне лучше, Илюшенька, не служил ли ты моей зазнобушке — атаману Андрею
Власову?
— Я служил верой-правдой лишь Родине да Владимиру Красное Солнышко.
— Так ты красным служил, Илья Муромец? Не видать тебе моих милостей!
— Вот как нынче за верность жалуют! — так подумал Илюша Муромец. —
Эх, схватить бы тебя за шиворот да тряхнуть хорошенько над городом!
Где махнул бы — стала новая улочка, отмахнулся бы — переулочек. Вот
бы был на улицах праздничек! Но пока я не стану гневаться и держаться
буду с достоинством, не поддамся на провокацию.
Продолжал спокойно Илюшенька:
— Одолел я поганое Идолище в стольном граде Константинополе, помогая
народу братскому.
— Ты — участник войны необъявленной? Ты вмешался в дела зарубежные?
— У нас был договор о сотрудничестве, контингент наш был ограниченный,
я там бился один-одинешенек.
— Все равно я лишу тебя звания да вдобавок сниму с довольствия: ведь
дружина моя сокращается. Не пойдешь ли ты, Илья, в наемники? Торговал
бы силушкой русскою, продавал бы славу богатырскую.
— Да по мне уж лучше в отставочку, — покачал головою Муромец. — Только
жаль своих малых детушек: чем кормить, чем поить их буду я?
— Перед тем как принять решение, я хочу узнать напоследочек: может,
есть у тебя обидушка на Владимира Красное Солнышко? Не сидел ты при
прежнем режиме-то?
— Я сидел тридцать лет и три годика.
— Что ж ты раньше про то не сказывал?! Ведь выходит, ты был репрессирован!
Я оставлю тебя в дружинушке, мне нужны такие обиженные.
— Черт побрал бы этого деспота, — так ругался Илюша Муромец, из дворца
в гарнизон уезжаючи на заставу свою богатырскую. — Но не стану вешать
буйну голову. Все ж одна у нас Родина-матушка, все ж взойдет над ней
солнце красное, еще сила наша понадобится...