Не могу назвать поведение твое, Сергей Владимирович, последних февральско-мартовских
недель уважительным ко мне, и особенно к русским писателям и писателям
стран СНГ, которым ты всегда публично и громогласно якобы выражал
самые высокие чувства. Из твоих нынешних речей дыхнуло чем-то затхлым,
давним и совсем дремучим...
Как это тебе в голову пришло? Ворваться 2 марта 2005 года с сотней
автоматчиков в кабинет Дома Ростовых, где когда-то много лет работали
с тобой вместе. Где начиналась советская литература — Горький и Фадеев,
Шолохов и Твардовский, Тихонов и Сурков, Федин и Марков — все мы были
вместе. И теперь ты врываешься ко мне, новому председателю Исполкома
МСПС, твоему старому литературному сотоварищу, победившему тебя в
международном демократическом собрании литераторов, и приходишь с
боевыми автоматами для утверждения своего поражения. Это ведь не позор,
а что-то совсем другое, клиническое. Такого еще у нас не бывало, хотя
все бывало.
Что ты думаешь об этом?
Зная тебя более тридцати лет в ежедневной работе, зная твое жгуче-ревностное
чувство к товарищам по советской, особенно по детской, литературе,
зная твою близоруко-укороченную влюбленность в детскость, я всегда
думал, как уберечь тебя и твою хрупкую детскую песнь.
Думаю, что в братской литературной дружбе ты все же проиграл. Считая
себя долгое время главой русских, российских и многонациональных писателей,
ты всегда славил лишь себя, свое имя.
Дети наши, читая «Степу», становились невестами и мужьями, отцами
и дедами. Но все помнили радостного дядю Степу из самого счастливого
начала советской жизни. Нравственно еще полвека назад ты забыл его,
дядю Степу.
И вот как криминальный финал своей долгой милицейской жизни ты приводишь
в Дом Ростовых, Дом Союза писателей СССР, «любимую» тобой милицию,
приводишь с автоматами, явно для насилия. Над кем? Над писателями,
над советской литературой?
Боже, Сережа-милый, как все переменилось в жизни и душе твоей. А может,
никогда и не менялось?..
Ты остался самим собой — самовлюбленным, тщеславным, любящим власть
до умопомрачения.
А по-божески, по-христиански тебе надо по-отцовски смиренно отступить!
С добрыми пожеланиями тебе и твоей семье.