Поэт, начавший писать стихи в одиночке Бутырской тюрьмы, куда он попал за сотрудничество с РСДРП(б), который мечтал «дать революции такие же названия, как любимым в первый день дают» и бескорыстно посвятивший все свое творчество величию Советской власти, такой поэт никак не мог бы попасть в фавориты к власти нынешней. Он призывал юношество делать жизнь с товарища Дзержинского, от одного упоминания имени которого испуганно начинают бегать глазки тех, чьи «вражьи головы спиливать с плеч хвостатой сияющей саблей» у Маяковского замечательно получалось.
«Переварить» Маяковского ненавистники всего советского пытаются двумя способами. Или попыткой не замечать идейного смысла его поэзии, восхищаясь лишь блестящей формой — такой подход продемонстрировали в свое время «Известия»: «Маяковский воспел недостойного Ленина, при этом поэма «Владимир Ильич Ленин» вполне хороша. Если иметь в виду, что Ленин — это просто условный персонаж». Или — второй вариант — признавать за поэзию только дореволюционные стихи Маяковского. Надо сказать, в любви к его раннему творчеству они поразительно неоригинальны. Те же самые упреки в служении агитпропу поэту бросали и при жизни. «Не эта ли примитивность заставляет поздних ценителей считать «Облако» моим «кульминационным» стихом?» — замечал он, говоря о первых своих вещах, которые «были целиком построены на сравнениях».
Необходимость разбирать творческое наследие поэта, «сто томов партийных книжек», часто подменяется подробностями личной жизни. Это же так просто — говоря о Маяковском-поэте, вместо поэмы «Хорошо!» непременно сказать о его отношениях с Лилей Брик. В итоге «ничего достоверного, но тень... все-таки по мере возможности брошена», — хочется воспользоваться словами самого Маяковского. В его очерке «Париж», правда, речь шла о нравах представителей белогвардейской эмиграции, вроде Мережковского и Гиппиус, продолжавших травить принявшего Октябрьскую революцию Блока, но их современные идейные последователи по стилю мышления мало чем отличаются.
Советских писателей и поэтов еще любят обвинять в том, что они писали «по заказу». «По заказу» — значит, плохо. За этим словом мгновенно поднимается во весь рост что-то страшно «тоталитарное», наподобие тени Сталина или партии. В случае с Маяковским в ход, конечно, идет пронзительное поэтическое признание: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». А в качестве теоретического обоснования резво цитируется статья «Как делать стихи», в которой поборники свободы творчества, похоже, мало чего понимают. Маяковский между тем совершенно определенно говорит в статье всего лишь о «наличии задачи в обществе, разрешение которой мыслимо только поэтическим произведением», и обращает особое внимание на возможное несоответствие социального заказа фактическому. Более того, в статье «А что вы пишете?» Маяковский обрушивается на собратьев по перу за их «постоянное предпочтение фактических заказов всем социальным», видя в этом одну из главных причин снижения «качества писательской продукции». А ведь на самом деле сознательное представление «социального заказа» пугалом означает не что иное, как отрицание реализма, отказ писателя от изображения земной жизни и его уход в небесные сферы.
«Поэт не тот, кто ходит кучерявым барашком и блеет на лирические любовные темы, но поэт тот, кто в нашей обостренной классовой борьбе отдает свое перо в арсенал вооружения пролетариата, который не гнушается никакой черной работой, никакой темы о революции, о строительстве народного хозяйства и пишет агитки по любому хозяйственному вопросу» — этому важному принципу Маяковский подчинил свою поэзию. «Я, душу не снизив, кричу о вещах, обязательных при социализме», — заявлял Маяковский, и в подтверждение в печати появлялись стихи о строительстве новых городов, о пятилетке, индустриализации и создании колхозов. Теми же принципами поэт руководствовался при работе в РОСТА и в создании рекламных текстов. «Низкий жанр», — кривились злопыхатели. Сам Маяковский, «несмотря на поэтическое улюлюканье», считал пресловутое «Нигде, кроме как в Моссельпроме» «поэзией самой высокой квалификации».
Стоит сравнить сам подход к рекламе в период строительства социализма и в нынешней рыночной экономике. Капиталистическая система, замечал еще Фицджеральд, вынуждает художника «продавать свой талант пуговичному фабриканту», тем самым обеспечивая «безвредное, приличное занятие каждому гению, который мог бы заговорить собственным голосом».
«Хозяйственными агитками» Маяковский боролся «за здоровую смену, за культуру», приучая покупать детские соски, обертка карамели с красивым названием «Наша индустрия» призывала, в частности, к замене «доисторической сохи» на трактор, а предостережение конфет «Красноармейская звезда» и сегодня очень актуально: «Шире открой на Запад глаза, с Запада может прийти гроза».
Надо сказать, именно эта часть творчества Маяковского оказалась востребованной сегодня. Что бы рекламщики без советской эпохи делали! Сами-то ничего придумать не могут, вот и приспосабливают чужие строчки для собственных нужд. «Нигде, кроме как в любящем доме» — это уже не про моссельпромовскую продукцию, а про что-то вроде кошачьего корма.
В неуклюжих попытках хоть немного привлечь поэта на свою сторону нынешние антисоветчики доходят до того, что пытаются «поссорить» Маяковского с Советской властью. То ли Маяковский в большевиках разочаровался, то ли они в нем — не поймешь. Вспомнят, что Ленину не нравился «Наш марш», но не скажут о том, что, хотя он и не относил себя к поклонникам поэтического таланта Маяковского, Ленин вполне признавал «свою некомпетентность в этой области». Запальчиво сообщат, что Маяковский критиковал Советы, будто не понимают простой вещи: штыки его критики и сатиры были направлены не в сторону Советской власти, а в сторону ее сознательных противников, до поры припрятавших свою ненависть и примазавшихся в ожидании выгод к Коммунистической партии. «Дрянь пока что мало поредела. Дела много — только поспевать» — это тоже про них. Маяковский определял свою работу как «издевательство над тем, что мне кажется неправильным, с чем надо бороться».
Теперь мы видим губителей страны во всей красе и можем только удивляться тому, как точно повторяются лозунги их атак на советскую эпоху. От Маяковского враги получали каждый раз достойный ответ, чего бы он ни касался — обвинений ли красных в неоправданной жестокости («Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека!»), требований ли свободы слова и демократии.
Странно видеть, как в его очень светлых и сильных стихах сквозь радость от осознания мощи победившей революции и уверенность в том, что ее врагов мы «всех, конешно, скрутим», то и дело прорывается тревога за будущее социалистического Отечества:
И чудится мне,
что на красном погосте
товарищей
мучит
тревоги отрава.
По пеплам идет,
сочится по кости,
выходит
на свет
по цветам
и по травам.
И травы
с цветами
шуршат в беспокойстве.
— Скажите —
вы здесь?
Скажите —
не сдали?
Идут ли вперед?
Не стоят ли? —
Скажите.
Достроит
коммуну
из света и стали
республики
вашей
сегодняшний житель?
Но затянула «всевластная тина» когда-то единую «партийную силу», созданная большевиками и воспетая Маяковским страна разрушена. И глядя на торжество победившей дряни, мы теперь понимаем: у него, так точно знавшего врагов Советской власти, уже в 1920-е годы были все основания для сомнений и тревог.
Наверное, в этом прежде всего состоит главное значение его стихов для нас, оказавшихся гораздо дальше от «коммунистического далека», чем поколение строителей социализма.

 

 

 

 

Ольга ГАРБУЗ.