Граф, какого вы мнения о русском народе?
— Различного. Русский народ добр, гостеприимен и... легковерен.
Не так давно, когда уже осыпались цветочки демократии (дефолт Кириенко
в 1998 г.) и немногие вкушали сладкие плоды экономической свободы,
мы, простые русские люди, коммуняки, по определению Новодворской,
миллионы нас — вынуждены были, голодая день за днем, месяц за месяцем,
исхитриться выжить — жить иначе, чем жили прежде. Не рассчитывая на
зарплату, а что на нее рассчитывать, если ее задержали и мне, и жене
на девять месяцев, а дочка Зоя заканчивала университет. Счастливая,
она была в том потоке, что последний год учили бесплатно. А еще внук:
уже пошел, уже говорит что-то. Надо нам было и внука одевать, кормить.
Где заработать?
Я стал собирать травы, корни, цветы лекарственных растений — еду на
велике в апреле в леса, буераки полны водой — по шею, и их не обойти.
Что я делаю? Раздеваюсь догола, вешаю одежду на руль, велосипед на
себя, вброд, в ледяной воде, перехожу буерак. Потом прыгаю, согреваюсь.
Иду дальше. Опять буерак. Снова преодолеваю водную преграду, она еще
в снежном обрамлении. Сводит судорогами мускулы, стучат зубы. Но наконец
я в дубраве, а рядом и соснячок, и ельничек, и притоки Теши или она
сама. Здесь водные растения, ивы разные. Собираю. Потом все повторяется
в обратном порядке. Перед шоссейной одеваюсь — и приехали домой. Сушу
растения и в субботу отвожу их на электричках в Москву на продажу.
Нагло, без билета. От Навашино до Мурома — в 7 утра это. Далее Муром—Вековка,
4 плацкартных вагона 70-летнего возраста. Потом еще одно такое же
чудо техники Вековка—Черусти. И, наконец, обычная электричка Черусти—Москва.
Иногда приезжали в Москву в пятом часу вечера, иногда в восьмом —
как везло с расписанием. Кондукторам, ревизорам показывал потрепанное
удостоверение «Почетный донор СССР». Мне всегда говорили, что оно
не дает права ехать без билета, плати штраф и за билет. Я отвечал
— ни штрафа, ни билета. Почему? Вы что, не понимаете? Нет денег. Глядите,
у меня справка из бухгалтерии для непонятливых (взял ее после 5 месяцев
неплатежей), что мне должна больница столько-то денег. Но не отдала.
До Москвы я пешком точно не дойду. Ругаются, пытаются вывести из вагона.
Но нас таких безбилетников добрых полсостава. «Зайцы» бегут впереди
ревизоров, надеясь, что успеют до станции доехать без скандала. Платить
никто не намерен. Не знаю, есть ли у них деньги. У меня — точно нет.
Только на 1 батон. Его я куплю в Москве. Короче, я, взвинченный и
злой, приезжаю на Казанский вокзал, иногда иду на точку к аптеке,
иногда еду к товарищу на Новокузнецкую. Пускает переночевать, угощает
кофе, чаем, сигаретами. За что я Виктору благодарен безмерно.
Кое-когда я Виктора не заставал, тогда скрепя сердце отправлялся на
ул. Профсоюзную к моему другу Юрию Кузнецову. Некогда он служил солдатом
в Саваслейке. Его, и еще пять воинов дизентерия уложила в мою больницу.
И мать Юрия из Москвы пару раз за время госпитализации и после, до
дембеля, приезжала к сыну, а останавливались у меня. Дружба растянулась
уже на 30 лет. Но у Юры я не любил останавливаться: у него уже не
только дети здесь жили в двухкомнатной квартире, но и внучка. Да еще
я. Спать на полу — это для меня не испытание. Приходилось и на куче
каменного угля, и на батарее парового отопления — труба большого диаметра
в цехе, и на бревнах в полувагоне, и много еще где. Нет, у них тоже
было несладко. Они садились ужинать и звали меня. А этого уж я никак
не хотел. Это была небогатая московская семья очень простых людей.
Наташа, жена Юры, — продавщица в хлебном магазине, он — сторож (прежде
был машинистом электрички), одна дочка — продавщица, другая — дворник
(из-за квартиры).
И на примере семьи Кузнецовых могу я сказать — есть в Москве еще русские
люди. Немного осталось, но есть.
Помнится, в студенческие годы Юрка Калганов увидел на мне новые чешские
ботинки. Модные в те времена. И заныл. У него через три дня свадьба,
а таких нет. Продай да продай. Я отказался продавать, а сделал другое
— взял у него 35 рублей, стоимость туфель, и отправился в Москву,
где вчера эти туфли купил. Без билета. Меня из поезда «Буревестник»
(5 остановок до Москвы) выгоняли 3 раза с участием бригадира поезда,
и, как только вагоны трогались, я на ходу впрыгивал в двери — на,
толкай под колеса. Этим же поездом я из Москвы вернулся — и меня не
тронул из проводников никто, и бригадир не приходил. Зауважали. Я
клоню не к тому, чтобы все ездили бесплатно в наших поездах и электричках.
Это клоню я к вопросу об отзывчивости.
Тысячи раз и ко мне были отзывчивы, соответственно и я поступаю.
Некрасивая история. Валяется пьяный зимой на улице. Подбери его, приведи,
притащи к нему домой или к себе. Или хотя бы ментов вызови из вытрезвителя,
но не дай околеть от холода.
Было же у нас такое — принципиальная кондукторша последнего автобуса
из Навашино в Кулебаки, в полночь идет, высадила пьяного парня — у
него не было денег. Он, глупец, у дороги увидел стог — мягко и обманчиво
тепло. Утром здесь нашли труп. Не по-русски это. Как может кондукторша
жить спокойно, имея на душе такой груз, не знаю. Я пишу о других людях,
о других поступках.
Утром в воскресенье еду к аптеке у красивых ворот, на моей груди —
табличка из толстого картона. На ней написано, что у меня в рюкзаке
манжетка, пустырник, кувшинка и пр., и пр. А еще написано — врач первой
категории (документ предъявляю по требованию), берусь лечить 10 болезней:
геморрой, пневмонию, колиты.
Уже три часа я промотался по площадочке перед якутским представительством,
и многие интересовались, говорили о своих болезнях, советовались,
но никто ничего не купил. Правда, один банкир записал у меня один
хороший способ лечения сухой экземы, пошел за деньгами к шоферу, меня
попросил подождать в холле станции, где он и записывал мои указания,
и не вернулся. Обманул... банкир.
Ем батон, и тут подходит некто и говорит мне по-польски: «Здравствуйте,
пан» — и протягивает 10 рублей (тогда 10000 рублей). Сует мне в карман
армейского камуфляжа — я от зятя получал регулярно и обувь, и одежду.
Зять военнослужащий, но чаще ходил в штатском. Я благодарю поляка
и спрашиваю, какую траву пан хочет получить. Снимаю живо рюкзак, развязываю,
отгибаю клапан — а мой добрый поляк уже в 5 метрах, уходит. Я за ним,
рюкзак прижимаю к животу — он развязан. Поляк обернулся, ускорил шаги
— и побежал. Я за ним. Метров 5 пробежал и остановился. Понял все.
Мне, врачу русскому, подали милостыню. Какой позор!!! Не мне. Демократии.
Врачу, отработавшему 30 лет в медицине в богатейшей стране мира. Где
миллиардерами стали за 2—3 года каких-то несколько десятков господ
— березовских, гусинских, абрамовичей и прочих, и несколько десятков
миллионов человек в одночасье обнищали.
Но эта моя статья не о том, как обнищали, оставшись вдруг либо вообще
без работы — закрыли их завод, обанкротили, либо оставили без зарплат.
Не платят, и все, бюджетникам: врачам, учителям, военным, хотя и зарплата
эта больше похожа на милостыню, на подаяние. Как мне не знать ситуацию,
если жена — педагог, дочка — тоже, зять — следователь, другая дочка
— студентка, я — врач и два внука? Подаяние — вот что такое наши зарплаты,
именно так. Эти миллиардеры новоявленные скинулись на своей воровской
сходке (называется собрание акционеров), от сердца оторвали 13% прибыли
от проданных ими нефти и газа. Далее деньги пришли в Москву. 90% разворовали
чиновники всех уровней и рангов, более 80% — московские, и нам достались
слезы. Не о том статья, а о людях русских, о человеческой душе этих
самих униженных и оскорбленных — русских людей. Именно в таких критических
обстоятельствах для страны и проявит себя человек. Либо как человек,
либо как недочеловек. Это я понял, мотаясь по российским дорогам.
Как говорят у нас: в попутье людей узнают.
Так, я расскажу, как съездил к дочке в Тюмень — в гости.
До Тюмени дорога длиннее, чем до Москвы, в 6 раз — 1800 км. Ехать
скорым поездом 30 часов. Но если же нет денег на билет? Мучиться в
жарком душном вагоне, ждать очереди в туалет, всасывать непроваренный
доширак и пить чай, заваренный на технической воде, — нет, не будет
этого. Кошка гуляет сама по себе, ну и я тоже. Лето. Июль начался.
48 дней отпуска с отгулами и донорскими, совершенно не страшно опоздать
на работу, а вдруг мест нет. Я молодым и не так ездил, помнится —
конец апреля, еще снег лежал в распадках, товарный поезд ночью гремел
14 часов. Когда находишься вне вагона, а я именно там и был — на поезде,
буквально шум движения обращается в гром движенья. Реборды скрежещут
на поворотах, из-под колес летят искры, толчки, вагоны летят, ночь,
темень — и я в этом громе и движении. Тысячи тонн металла, бревен,
ветерок. Наверное, не ветерок все же, а вихри враждебные — ледяные,
обжигающие — ничего же, переносил. Даже без насморка. Конечно, я теперь
старее в три с лишним раза, и силы не те. Но разве мы не жили в сороковые
роковые! И потому ничто нас в жизни не сможет выбить из седла. И ехал
к дочке, к внукам — в Тюмень.
Первые 200 км весьма просто — в служебном автобусе гороно до Нижнего
Новгорода. У меня там теща живет. Но я не заскочил ни к ней, ни к
сестре моей жены Анне — не хочется слушать их причитания и отговоры
— куда же ты? Без денег. Сиди уж. — Нет. Проехал мимо их дома на трамвае
№ 7 и на Народной улице вышел. Там открывается взгляд на волжские
просторы, мост и путь на Киров. Жду попутку. Их будет много. Я жду
первую. Голосую. Останавливается шикарная иномарка. «Куда? Сколько
дашь?» — задал два вопроса упитанный самодовольный человек в малиновом
пиджаке, без шеи, безо лба, но зато руль обхватили пальцы, утяжеленные
желтым металлом — в два ряда, что ли? На груди крест виден в распахнутую
рубашку. Я сам не надеялся, что этот повезет. Рыночник какой-то, недавно
сидел за изнасилование, поди.
Объясняю, что ничего не смогу заплатить. Он оскорбился до глубины
души — чего же ты тогда хочешь, если без денег. Однако как не все
украшают себя золотыми изделиями, так и не все безразличны к бедному
человеку на обочине. Останавливается немолодая «Волга». За рулем —
нормальные советские еще люди с Борского стеклозавода. Объясняю, что
платить нечем. На лице водителя никаких отрицательных эмоций, голос
ровный, интонации приветливые. Садись, подкину за Борский поворот,
чтобы водители соображали сразу, что человеку надо на Семенов, Шахунью,
Киров.
— Свердловск, Тюмень, — продолжаю я.
— А хоть и до Байкала. Все равно увезут, не переживай.
Дальше меня не оставил на дороге в скучном одиночестве частный предприниматель
из Красных Баков. Его «Газелька», нагруженная колбасой, сгущенкой,
пивом, сигаретами, везла меня, наверное, до 7 вечера до неоживленного
лепестка развязки, где выбирают шоссе лишь на север Горьковской области,
либо на Киров, либо же в Марийские леса. В те поры я курил, хотя ей-богу
не имел на это право, потому что каждая пачка сигарет, даже и «Примы-Ностальгии»
с моим любимым Сталиным на пачке, наносила серьезный ущерб семейным
финансам. А тут водитель, он же и владелец «Газели» и, оказалось,
магазинчика в своем большом поселке, курит сигареты «Князь», я их
до сей поры и не видел даже. В прошлом этот молодой человек был учителем
физкультуры. В самом деле молодой — лет 30. Сейчас, когда нормы русского
языка настолько неопределенны, границы применения слов «молодой человек»,
«девушка» настолько размыты, что бывает так окликают и 80-летних.
Смешно, нелепо, но докажи-ка этим знатокам русского языка, что девушка
— это особа женского пола лет так до 18. Ну никак не старше 20. Причем
незамужняя. До 14 лет — девочка-подросток, до 12 — наверное, девчонка.
Сейчас в обращении всего 300 слов, из них главенствующие — «класс»,
«супер», «я падаю», «проблема» (со слухом проблема, хотя можно сказать
глуховат, проблема с головой, если глуп).
Так нет, это был просто молодой богатырь, окончил Институт физкультуры
не так давно, мастер спорта по дзюдо, работать с детьми очень любил.
Но содержать семью на подаяние от Министерства просвещения невозможно,
пришлось напрячься всей родне и завести «дело». Его тесть здесь был
строительным начальником прежде, связей у него было, как в паутине,
что и совсем неплохо оказалось. А жена осталась учительствовать, но
она еще в декрете, от школьных забот оторвана.
— А какой специалист ведет у вас физкультуру?
— По пению учителка. Старушка-пенсионерка. С подагрой, гипертонией
и диабетом.
Я вздохнул. Картина известная, типичная. Сам вел секцию борьбы в школе
за такие деньги, что не скажу — скажут у меня не все дома. А мне просто
нравилось всегда быть в тонусе, в форме, без гипертонических кризов
и колик, быть всегда с молодежью, старость почти что не берет. Но
платят за это удовольствие немного — на 15 батонов в месяц. Некоторые
смеются до упаду, когда слышат о размере нашей зарплаты. Но я-то хоть
в больнице 1,5 ставки получал, а это у меня было 0,5 ставки учителя
именно физкультуры. Поэтому я не побоялся у него попросить закурить,
не очень обеднеет. Сигареты были хорошие.
Следующий этап моего пути провел я в пустом «КамАЗе» из Камышина Волгоградской
области. Ехал в какой-то лесной район уже не первый раз за месяц.
Запомнился ненавистью к губернатору Максюте. Душит, говорил, частную
инициативу.
Ехал я с ним часа два, почти до 11 вечера, и много услышал исторических
сведений о расказачивании донских казаков. Конкретику он знал местную,
но общий план тех событий ему был неизвестен, и когда я его просветил
о роли Троцкого в этом общественном процессе, о том, что и расказачивание
в основном-то и замыслилось и осуществилось благодаря его и Свердлова
инициативе в коммунистическом движении того времени. Да обо всех я
сказал, о которых помнил, вплоть до Ягоды. А помнить мне даже и лично
было что. Я родом из Тавды — бывшей столицы Востокураллага. Так у
нас начальства МВДэшного было больше половины евреев — Штеренберг,
Матус, Вайнберг, Сапожников Илья Моисеевич, Рубин и т.д. — имя им
легион. Так что даже я, подросток (мне было лет 13, когда мы уехали
из этих мест на Украину), понимал, кто у нас кого репрессирует.
Казак явно не подозревал о заговоре против русского народа.
Опять жду. Но теперь уже на платной стоянке, здесь множество грузовиков
за загородкой с воротцами с двумя охранниками в камуфляже, рядом кафешка
круглосуточная и даже не одна. Но поскольку стоянка платная, не все
шоферы ею пользуются, большая часть их пристроила свои машины рядом
с этим безопасным местом. Тут я и мотаюсь туда-сюда, от машины к машине,
налево и наоборот. Предъявляю все документы — и паспорт с пропиской,
и справку из ОК больницы, где указано, что я в отпуске, и копии диплома
и сертификата. Короче, все, что доказывает, что я не бандит, не вор
— и, пожалуйста, возьмите меня.
Огромная фура ЗИЛ под тентом и на дверках тягача — надпись: «Почта
России». Автопредприятие Йошкар-Ола. Водитель среднего возраста. Внимательно
изучил все (!!!) мои документы, пару раз пересмотрел их вдоль и поперек.
Меня оглядел. С ног и до головы.
— Меня Аркадием зовут, — сказал, — садись. Через часа два поедем.
Я спать хочу.
Я залез в кабину. Он велел закрыть дверь на фиксатор и тоже спать
— привались и кимарь. Сам также устроился у левой дверцы, у руля.
Как я ни был утомлен, но спать полноценно так, конечно, нельзя. Поэтому
я именно кимарил. Как и Аркадий. Чутко. Тем более, что на полу кабины
и на сиденье было пристроено два ящика пива. Так что мне было и вовсе
неудобно сидеть, колени все-таки аж под подбородком. Наконец мы выспались.
Шофер вылез наружу, осмотрел целостность брезента, и мы поехали. Дорога
была прекрасная. Сейчас болтают — в России, видите ли, плохие дороги.
Какая наглая бессовестная ложь. Вот помню, ехали мы в колхоз от пристани
в Новосибирской области на тракторной тележке. Всю ночь, считай часов
7. Двадцать километров. «Беларусь», наш трактор, тоже пришлось вытаскивать
каким-то вездеходом. Это в 1955 году. В 1962 году точно такая же дорога,
с этой же целью, подобный же народ — студенты Мединститута (я с ними
был), в деревню от станции Талицы. Грязь по ступицу, колдобины такие,
что до рамы проваливалась тележка. Рядом кусты бьют мокрыми ветками
по лицу тех, кто сидит у борта. Уханье, оханье пассажиров, стоны и
смех. Вот это дорога...
А на что жаловаться сейчас? Заелись, говоря образно.
Возможно, Аркадий меня подобрал намеренно. Безопаснее. Лихое время.
Демократия. На дорогах десятки банд, которым нужны и машина — к счастью,
она государственная, — и груз — 10 тонн пива. Возят его из Йошкар-Олы
по всей европейской части России.
— Пей, — предлагал Аркадий, — вместо воды. У меня это пиво для гаишников.
Они уже знают. Машину. Груз. Меня.
И правда — как только другой регион, пункт ГИБДД, так Аркадий бежит
с двумя-тремя бутылками пива к молодцам в форме. Менты улыбаются,
но все знают, что так положено. Представляете, сколько всякой дани
со всех посторонних (не из этой области) машин будет у них в помещении?
А еще требуют прибавить им зарплату. Да это они, менты, должны выкупать
у государства свою должность, как особенно хлебную.
Подъехали к какому-то кафе — в лесу у дороги. Владелец армянин, кафе
названо «Арарат». С ума сойти — это у реки-то Вятки? Аркадий звал
меня очень настойчиво покушать: «Я заплачу, пойдем».
Но у меня есть принципы. Человек меня везет. Огромное спасибо. Но
вот кушать, есть, питаться за его счет этого я себе никогда не позволял.
А поездил я таким макаром многие-многие тысячи километров. Я просто
походил возле кафешки «Арарат». Армянского здесь, кроме самого армянина,
ничего и не было. И дом бревенчатый, и русские поварихи из ближайшей
деревни. Но — «Арарат», наверное, потому, что цены заоблачные, Аркадий
сказал. А еще он принес мне поесть.
— Не мог есть, — говорит, — стоит в горле комок, как вспомню про твой
сухой черствый батон.
— Но ведь с твоим пивом он не черствый.
— Ладно вам, доктор, все равно не лезет в глотку котлетка. Вез я тут
одного зимой из Екатеринбурга. Под старый Новый год. Без пальто —
в пиджаке. Обули его. Ограбили в смысле. И до Казани я его вез. Ну
кто-то на стоянке из нашего брата — шоферов — дал ему одежонку, даже
пальтишко нашли. Я его кормил. Трясет его, молчит. Я тоже побаивался,
честно говоря. Хотя он как-то на бандюгу не похож, все равно опаски
берут. А вот бабочек молодых — как огня боюсь, эти только обманывать...
А за поворотом ее подельники ждут меня, глупого. Нет. У вас, помните,
как я тщательно документы изучал? И не один, а все вместе. Если где
фальшь — так прокол будет, несогласие с другими справками. Ошибиться
нельзя, а то буду с проломленным черепом гнить здесь, далеко от дома.
Нет уж.
Собственно вся дорога — это разговоры. Некоторые незабываемы.
Аркадий рассуждал о русском человеке — в Дубровском Антип-плотник
из-за глупой кошки жизнью рисковал, спасал ее — снимал с охваченной
бушующим пламенем крыши.
— Божья тварь, — объяснял он мальчишкам, наблюдавшим ужас животного.
И Антип же подпер дверь покрепче, чтоб судейские не спаслись от огня.
О себе Аркашка вспомнил, как сломал ногу в щиколотке — резко вывернул
руль у велосипеда, пожалел муравья. Без раздумий. Поздно увидал.
— А теперь тоже бы спас насекомое? — я спросил его с легкой насмешкой.
— Обязательно. Потому что русский мужик сначала действует — руль крутанет
в гололед, к примеру, а потом уже думает — и что же это я, зачем это?
Довез он меня до славного города Кирова. Его путь был дальше, а моя
дорога — на станцию Киров. Отсюда я электричками добрался до удмуртского
Глазова. Непросто. С придирками и приставаниями ревизоров. Но ведь
довезли от Глазова до Перми на попутке, от Перми до Кунгура электропоездом.
В Кунгуре опять пробежал километра 4 до трассы на Свердловск, и подобрал
еще один славный парень из Тюмени, подкинул до столицы Урала. Ну а
тут я несколько изменил планы — и прибыл вечерней лошадкой — «КамАЗом»
в Челябинск к сватам. Погостил денек. Благо они люди небедные. Сватья
тоже ИЧП. И она весьма понимающая жизнь — недавно ушла на пенсию,
всю жизнь проработала учительницей химии, купила мне билет в Тюмень.
Самый дешевый. Это уж я настоял, чтобы в пассажирском поезде.
В час дня, через пять дней, я прибыл к дочери в гости.
Нет, это у меня не путевые записки. Очень хочется, чтобы читатель
русский понял — как ни стараются разнообразные телеведущие разнообразных
мутных окон и кривых зеркал наших подлых времен оскотинить народ наш,
внушая нам, русским, мысль, что мы — дерьмо, что мы не люди, а отребье,
быдло (особенно тут стараются наши бесчисленные, но одни и те же юмористы-хохмачи),
— не получается у них. Жива в русском человеке душа добрая, отзывчивая,
человеческая и человечная. Этим я и свидетельствую.