НА ЧЕСТНОМ СЛОВЕ
НАВЕРНОЕ, теперь уж немногие помнят некогда очень популярную песенку
о наших героических летчиках, которые в годы Великой Отечественной
войны дрались с врагом до последнего и даже сверх того. Нередко они
после ожесточенных воздушных боев и штурмовок передовой противника
ухитрялись возвращаться на свои полевые аэродромы или садились на
первые попавшиеся «пятачки», казалось бы, и на недолжных лететь самолетах,
когда «бак горит, хвост подбит, а машина летит на честном слове и
на одном крыле». Да что на одном! Бывало и хуже. И тому я свидетель...
Это было в один из сентябрьских дней 1944 года. Наш Гвардейский Краснознаменный
штурмовой авиаполк базировался тогда на крохотном полевом аэродроме,
примыкающем к польскому селу Липница Жешувского воеводства. Взлетно-посадочная
полоса проходила по узкой луговине, тянувшейся вдоль крестьянских
усадеб. Наши самолеты стояли буквально под самыми ветвями раскидистых
груш и яблонь, усыпанных зрелыми плодами. Да их некогда было есть.
Работы, как говорили тогда о войне, было по горло. Наши наступавшие
войска, переправившись через Вислу, захватили Сандомирский плацдарм.
А наш полк, получивший впоследствии название «Сандомирский», помогал
поредевшей пехоте отбивать бесчисленные танковые атаки немцев, пытавшихся
сбросить наши войска в Вислу. Мы с утра до вечера утюжили боевые порядки
противника, а полковые асы в одиночку летали «на свободную охоту»
по немецким тылам. Бомбили железнодорожные станции, мосты, скопления
вражьей живой силы и техники.
И вот в один из таких горячих денечков нам последовала команда из
нашего штурмового корпуса: срочно подготовить посадочную полосу для
приема сильно подбитого самолета из соседствующего с нами авиаполка.
Баовцы (бойцы батальона аэродромного обслуживания) откатили близко
стоящие к летному полю машины, подготовили противопожарные средства.
У землянки командного пункта полка появились медики. Все напряженно
всматривались и вслушивались в небо — ждали подбитую машину. Ждали,
но совсем не такую, которая прилетела...
Поначалу мы услышали ее натужный рев. Могучий иловский мотор изо всех
сил тянул машину к нашей спасительной аэродромной полоске. Потом на
высоте метров 300 — 400 появился и сам самолет. По крайней мере так
нам казалось издали. Но то, что каким-то доселе неизвестным образом
прилетело к нам, трудно было назвать самолетом. Вопреки всем законам
аэродинамики в небе летела какая-то конструкция, состоящая из продырявленного
фюзеляжа да торчащих вместо крыльев лонжеронов с обрывками обшивки
на консолях. Однако конструкция все же летела, а главное — не падала.
И не только не падала, но и каким-то чудом, сделав дальний-дальний
разворот, пошла на посадку и приземлилась, что называется, впритирку.
Самолет, а вернее, то, что от него осталось, облепили все мои однополчане.
К этому времени к нам прилетело корпусное начальство. Вместе с ним
прилетел и фронтовой кинооператор. Он с разных точек снимал приземлившийся
скелет самолета. Все удивлялись, как эта металлическая конструкция
могла лететь, держаться в воздухе да еще и так отлично приземлиться.
Корпусной генерал, обращаясь к летчику скелет-самолета, спросил его:
кто же так раздел твоего «илюшку»? Тот рассказал, как было дело...
Во время бомбометания над немецкой передовой на Сандомирском плацдарме
под штурмовиком взорвалось четыреста килограммов вывалившихся из бомболюков
своих же противотанковых бомб комулятивного действия. Мы называли
их тогда «потабами». Даже одна такая двухкилограммовая бомбочка при
попадании в цель прожигала броню любого немецкого танка. Однако в
данном случае, как пришел к выводу наш полевой авиационный консилиум,
бомбы под машиной могли взорваться только по одной причине: от попадания
в них вражеского зенитного снаряда...
Вот, может быть, в последний раз мне хотелось бы спросить сегодня:
жив ли тот летчик, который смог привести на полевой аэродром тот почти
бескрылый штурмовик? И где тот кинооператор с уникальной кинопленкой
о всей этой необычной истории? Случай этот наблюдали многие бойцы
и офицеры нашего батальона аэродромного обслуживания и зенитчики,
прикрывавшие наш аэродром. А вдруг хотя бы кто-то из них откликнется?
Тогда оживет еще одна цепочка священной памяти о Великой Победе и
победителях, ее ковавших, и укрепится память о Родине, ибо беспамятных
народов и родин не бывает. Это уже только страны со своими правителями
и своими порядками.
ПОСЛЕДНИЙ БОЕВОЙ ВЫЛЕТ
РАДОСТЬ Победы, та радость, которую не выразить никакими словами,
обрушилась на нас все же внезапно, хотя все мы ее ждали все годы войны.
Ждали долго-предолго, а пришла она все же неожиданно. По эскадрильям
нашего полка уже восьмого мая пронеслась всепоглощающая радостная
весть: «Конец войне! Германия накрылась...» Как потом оказалось, для
нас война еще не закончилась. Но отсалютовать в честь Великого дня
Победы мы все же успели.
Что творилось тогда в небе и на земле! Кто стрелял из бортовых ракетниц,
кто палил из пистолетов. Прикрывающие наш аэродром в Финстервальде
зенитчики ухали из пушек. В окружающем нас лесу громыхала полевая
артиллерия. От этой салютной пальбы сотрясалась земля, а небо искрилось
от красно-зеленых сполохов ракет. Это был выстраданный и заслуженный
многими годами войны тысячествольный салют победителей.
Отсалютовав, конечно же, принялись и за вторую непременную часть торжественного
мероприятия — подготовку праздничного стола. Наш второй после комполка
отец родной — старшина-завхоз Шамсудинов помчался в БАО (батальон
аэродромного обслуживания) получать положенные нам ежедневные сто
граммов, а боевые побратимы по эскадрилье сносили трофейную винно-шнапсовую
заначку. А вот с закусью дела обстояли худо. Вся надежда была только
на нашего оружейника марийца Секирина.
Ради такого великого дня наш Секирин сам, добровольно, принес к общему
столу свое, может быть, самое дорогое. Он развязал потертый вещмешок,
вынул из него высокую квадратную банку тушенки и, поцеловав ее, вздохнул:
«А тушенка какая была — мериканская...». И уже на расстеленной плащпалатке
появились тяжелые бронзовые чарки, сделанные из снарядных гильз (одну
из них я храню до сих пор), и уже мы приготовились было открывать
секиринскую тушенку и разливать чистяк, как из штаба полка примчался
посыльный: «Отставить праздник! Боевая тревога! Всем по машинам! Вылетаем
на Прагу! Задача — захват аэродрома».
Конечно, все мы бросились к самолетам. Вместе со своим командиром
лейтенантом Беляковым я тоже прибежал к своей машине. Проверили рули
управления, радиосвязь и, заведя мотор, порулили на взлетную полосу.
И вот мы уже набираем высоту и, построившись звеньями, ложимся на
заданный курс. Сквозь просветы в облаках под нами проплывают лесистые
хребты Шумавы, Крушных гор. Несколько раз попадаем под обстрел: снизу
к машинам потянулись разноцветные огненные трассы. Но мы не отвечаем
на огонь разбежавшихся по лесам отдельных разрозненных групп немцев.
У нас другая задача — захват Пражского аэродрома.
И вот мы над Прагой, над ее красно-черепичными улочками, острыми шпилями
церквей, над Влтавой с ее Карловым мостом. А вот за городом уж видится
и летное поле Пражского аэродрома, вокруг которого толпятся тысячи
пражан. В наушниках шлемофона слышится команда нашего командира полка
майора Компанийца: «Идем на посадку. Разруливаться по всему летному
полю». Одна за другой приземляются машины и занимают всю посадочную
полосу. Под конец разрулились так, что уже после нас никто здесь приземлиться
не мог. В этом, как оказалось позже, и был весь стратегический замысел
нашей операции: не позволить американцам зацепиться за Прагу хотя
бы с воздуха.
А когда мы закончили рулежку и выключили моторы, к нам со всех сторон
рынулись толпы ликующих пражан. Над аэродромом стояло тысячеголосое:
«Наздар! Наздар! Руда армада!» Боже, что тогда делалось! Все мы, расхватанные
поодиночке, пошли по рукам. Нас подбрасывали, нас несли на руках.
Нас забрасывали цветами. Нас обнимали. Нас целовали. Нас угощали пивечком.
Автору этих строк в припадке радости и восторга чешские девушки оторвали
одну штанину летного комбинезона...
А в это время над ликующим аэродромом низко пронеслись американские
«Кинг-кобры». Пронеслись раз, пронеслись два. Сидящие в прозрачных
капсульных кабинах истребителей американские летчики показывали нам
жестами: мол, раздвиньтесь, ребята, дайте и нам возможность приземлиться
здесь. Но стоящий на бетонке наш командир полка Компаниец тоже ответил
им популярным, но чисто русским жестом: артистично показал американцам
известное «Накось выкуси!». То же самое повторил и мой комэска — дважды
Герой Советского Союза капитан Андрианов. А их дружно поддержали все
наши гвардейские экипажи.