Астролог сказал бы, наверное, что они родились под одной звездой. Донской казак Михаил Шолохов и его украинский друг Александр Корнейчук, чьи столетние юбилеи мы отмечаем в эти майские дни, — однолетки. Автор «Тихого Дона» всего на один день старше прославленного советского драматурга. Свидетельство их особой близости — трогательная телеграмма, полученная Александром Евдокимовичем из станицы Вешенской накануне своего 65-летия: «Дорогой Саша зпт Поздравляю тебя невеселой датой зпт крепко обнимаю тчк С ярмарки мы трогаемся вместе тчк Пожалуйста, не спеши и клади кнут под сиденье тчк Твой Михаил Шолохов».
Многое роднило этих талантливых ровесников. Здесь уместно вспомнить и украинские корни шолоховской родословной, и то, что оба писателя — из глубинки (родная для Корнейчука Христиновка, что на Черкасщине, — тоже земля казацкая, а донцы и черкасские казаки издревле были в дружбе)... В одно время станичник и сын железнодорожного слесаря пришли в большую литературу и стремительно заняли в ней лидирующие позиции, сочетая писательскую работу с многогранной общественной деятельностью. Оба были крещены огнем Великой Отечественной и, приравняв перо к штыку, приближали Победу. На ее скрижалях записаны и шолоховская повесть «Судьба человека» и пьеса Корнейчука «Фронт», созданная им в грозном 1942 году рядом с передовой... Труд каждого щедро отмечен высшими правительственными наградами и международными премиями. Нобелевский лауреат Шолохов на равных вел беседы со Сталиным и другими мировыми лидерами. Член президиума Всемирного совета защиты мира Корнейчук мог часами дискутировать с «гениальным горбуном», вождем экзистенциализма Сартром... Пользуясь случаем, знаменитый философ предъявил коммунистической идеологии все свои претензии и счета, требовал ответа. И, как вспоминают очевидцы, такой авторитетный ответ он получил — перед ним сидел не менее блестящий оратор и убежденный коммунист.
Конечно же, различны сама природа творчества, гражданский и художественный темперамент великого прозаика и ведущего драматурга страны Советов. Если неукротимый гений Шолохова, откликаясь на вызовы эпохи, сумел возвыситься над всяческой конъюнктурой и субординацией и нередко смело вступал в полемику с властями предержащими, то покладистый Корнейчук, по мнению даже благожелательных толкователей его творчества, стоял на позициях подчинения литературы политическим лозунгам, а принадлежность к «высшим эшелонам» власти (писатель поочередно занимал посты наркома иностранных дел, председателя Комитета по делам искусств, первого заместителя председателя Совета министров УССР...) словно бы усиливали «заангажированность» драматурга, заставляли, как он сам заявлял, «быть в своем творчестве не только профессиональным литератором, но и общественным, политическим деятелем». Отсюда поверхностные утверждения иных современных интерпретаторов о художественной неполноценности его пьес, якобы присущих им иллюстративности и бесконфликтности, откровенной «лакировке» действительности. И это говорится даже о таких вошедших в золотой фонд советской драматургии вещах как «Гибель эскадры», «Платон Кречет», «Фронт», а также пьесах последних лет «Страница дневника», «Память сердца», в которых писатель предпринял интересные попытки социально-психологического анализа духовного мира людей послевоенной эпохи... Похоже, лавры неистовых «пролеткультовцев», пытавшихся в послереволюционном угаре сбросить с парохода современности классиков родной словесности, не дают покоя нынешним ниспровергателям корифеев, на этот раз уже — советской литературы. И в этих нападках Корнейчуку от щирых землячков досталось, пожалуй, не меньше, чем его русскому собрату от короедов ерофеевых.
Вот, к примеру, пассажи из «Истории украинской литературы ХХ века. Учебник для студентов гуманитарных специальностей вузов», изданной в Киеве в 1998 г.: «Ненависть к бытию, «смертолюбие» борцов со своим народом — таковы фундаментальные психологические «установки» коллективного подсознательного, к которым апеллировала «оптимистическая трагедия» А. Корнейчука» (речь идет о «Гибели эскадры»). Заметим, что в этом первом своем значительном произведении, принесшем двадцативосьмилетнему драматургу всесоюзное признание, автор отразил трагический эпизод Гражданской войны. 1918 год. Украина — под пятой немецких оккупантов, интервенты ворвались в Крым. Возникла реальная угроза захвата ими стоявшей в Севастополе Черноморской эскадры. Чтобы этого не случилось, В.И. Ленин отдает приказ командующему Черноморским флотом потопить корабли. В этой ситуации возникает трагический конфликт: собственными руками уничтожить эскадру, столь необходимую революции. Острота момента до предела обнажает характеры персонажей, создает в драме чрезвычайно напряженные политические и психологические коллизии, столкновения... «Я встретился со старым боцманом, плавающим 20 лет на Черном море, — вспоминал о подготовительной работе над пьесой драматург. — И тот сказал мне: «Вам, может, будет не интересно, но когда топили последний корабль, мы его почистили, помыли, даже покрасили отдельные части, чтобы корабль отдать морю чистым, это был последний аврал кораблю, гибнущему за революцию...» Уж не в этой ли жертвенности русских и украинских моряков Черноморской эскадры (вспомним заодно и героев легендарного «Варяга») авторы упомянутого учебника «психоаналитически» узрели «ненависть к бытию» и «смертолюбие»?
Понятно, что подобные псевдонаучные комментарии призваны лишь отвратить студента от прочтения самой пьесы, тем более что текст ее давно не переиздавался. А ведь обратившись к нему, современный читатель найдет там вполне актуальные ассоциации и параллели... «Гибель эскадры»... — пьеса настолько высокого политического напряжения и пафоса, что мы решили ее поставить на Октябрьские праздники в этом году и уже к ней приступили», — говорил в 1933 г. об, увы, несбывшихся планах прославленного украинского театра «Березиль» его руководитель, выдающийся режиссер Лесь Курбас, вскоре репрессированный. И это поистине авторитетное признание камня на камне не оставляет от надуманных обвинений нынешних ниспровергателей Корнейчука с литературного олимпа.
Немало попыток сделано ими и в фальсификации содержания пьесы «Фронт», которая без преувеличения стала этапной не только для украинской, но для всей многонациональной советской драматургии. По словам М. Погодина, она «определила главное направление репертуара театров, задала тон,.. оказала огромное влияние на лучшие пьесы военных лет». «С уважением думаю об этом произведении Александра Корнейчука, рождавшемся в холодных комнатах опустевшего воронежского дома», — писал Микола Бажан, подчеркнув, как смело, решительно и откровенно сказано в ней о недостатках и ошибках нашего военного командования, да еще сказано в столь грозные времена. Остро и правдиво изобличая причины неудач Красной Армии, бескомпромиссно осуждая командующего фронтом Горлова и «горловщину», автор не то чтобы выполнял некую партийную директиву, а, наоборот, сам предлагал руководству пересмотреть стиль и методы ведения военных действий. Новые подходы воплощает образ командарма Огнева, вступающего в конфликт с Горловым. Действуя вопреки его указаниям, по собственным смелым творческим планам, поддерживаемым Генеральным штабом, Огнев организует выход войск из окружения, и сам наносит удар по врагу. «Это пьеса отважная и мудрая, она учила воевать и побеждать. Эту пьесу следует разбирать в военных академиях наравне с крупными операциями на военных театрах», говорил о «Фронте» Константин Симонов.
Сам драматург считал «Фронт» лучшим и самым дорогим произведением в своем творческом багаже. Пьеса хорошо поработала на Победу. Она миллионным тиражом печатается в газете «Правда» и буквально отмобилизовывается на фронт: растиражированная в двухстах тысячах брошюр пьеса направлялась политотделами фронтов в сражающиеся армии, дивизии, полки, доходила до среднего и младшего офицерского звена, находя живой отклик в душах бойцов.
По мнению же авторов упомянутого учебника, А. Корнейчук выразил в «Фронте» лишь «мысли и умонастроения партиерархии», а народ, дескать, предстает в этом спектакле «как статист, участник массовых сцен, «человеческий материал...»
Странное, отдающее садомазохизмом, самоуничижение своей национальной культуры! Хотя тут же (шила в мешке не утаишь!) сообщается, что пьесу не только «восхищенно восприняла сталинская партверхушка», но и «высоко оценили союзники по антигитлеровской коалиции, называя образцом военной самокритики, ее ставили и за границей». Гордиться бы историку литературы надо таким произведением, делающим честь любой национальной словесности! Объективно проанализировать и напомнить о ее вкладе в общую Победу над фашизмом. Ан нет, налицо стремление скорее (как в оные времена!) налепить на пьесу ярлык идеологической переоценки и — ату ее из школьных программ, из хрестоматий, из издательских планов, а уж тем более с театральных сцен! Корнейчук, мол, не просто эстетически обесценился, безнадежно устарел, но и политически опасен...
Безапелляционным приговором звучит и такая косноязычная тирада-шарада из трижды упомянутого учебника: «Скальпелем хирурга спасает больных от физической смерти Платон Кречет, но такие интеллигенты, как он, исповедуя коммунистическую мораль, пусть поневоле, но принимали участие в духовном, историческом убийстве народа, который дал им жизнь...» Так и хочется сказать заказному критику-киллеру, стреляющему по мертвому, а потому не могущему ответить, классику: «Типун тебе на язык, зоил злой и неразумный! Да знаешь ли ты, что тысячи советских юношей и девушек, увидев в спектакле «Платон Кречет» мечтателя-романтика, врача-гуманиста, влюблялись в этот образ, брали пример с него, избирали для себя благороднейшую профессию медика, жизнь свою посвятив исцелению страждущих? Сам знаю таких чудесных врачей... А скольким затронули душу, открыли глаза на житейские, нравственные, социальные проблемы запомнившиеся не одному поколению спектакли и фильмы по драмам и комедиям А. Корнейчука: «Правда», «В степях Украины», «Калиновый гай», «Крылья», «Макар Дубрава», «Страница дневника», «Память сердца» и другие.
Да, времена изменились. И, естественно, что многое в тех пьесах нынче воспринимается по-другому. Но где, в каких театрах увидеть их постановки? В каких новых изданиях прочитать? Спросим об этом театральных продюсеров и издателей и получим стандартный ответ: «Корнейчук сегодня не востребован...»
А так ли это? Думаю, что поставь сегодня трагедию «Гибель эскадры» — театр не прогорит. Хоть в Киеве, хоть в Москве, хоть в Севастополе... И «Богдан Хмельницкий», наверное, как и в былые годы в постановке МХАТа, без аншлага не обошелся бы: уж больно соскучилась публика по образу славного гетмана. И Часнык с Галушкой из комедии «В степях Украины» и кинофильма военной поры, вернувшись к зрителям, возможно, потеснили бы монополию малороссийской «эмансипэ» Верки Сердючки, упорно формирующей на московских подмостках постыдный «украинский имидж», заставили бы по-доброму улыбнуться друг другу и украинца, и россиянина...
Так случилось, что именно Корнейчук впервые столь зримо вывел украинскую пьесу на московскую и широчайшую международную сцену. И этим привлек к своей республике, ее истории, культуре, симпатии миллионов зрительских сердец со всего Советского Союза и зарубежных стран, где десятилетиями шли спектакли по его пьесам.
С этими зрителями, навсегда запомнившими созданные драматургом образы, Корнейчук и сегодня современен. Что бы не говорили ретивые вымарыватели памяти о трагической, но и прекрасной советской эпохе, она оживает в его лучших пьесах, равно как и в творениях Михаила Шолохова, других мастеров советской литературы.
Посреди войны в день рождения драматурга 25 мая 1943 г. Максим Рыльский подарил А. Корнейчуку дружеские стихи:В днi зустрiчей i в днi розстань,
Ми вгору пiдiймаєм келих,
В якому iскриться Шампань,
Як юне сонце днiв веселих.Хай не здригається рука,
Хай не торкає серця туга, -
Тож п`ємо за Корнiйчука
Як за товариша i друга!Настане день, мине вiйна,
Розквiтне знов весна любовi, —
Ми дружнi келихи вина
Простягнемо — Корнiйчуковi....И пусть давно уехали с цветастой жизненной ярмарки и Шолохов, и Корнейчук, и Рыльский, протянем им «дружественные чаши», наполненные нашей благодарной памятью.
Виталий КРИКУНЕНКО.