Наступило время сдачи единого государственного экзамена
(ЕГЭ) выпускниками средних школ. Эта форма уже несколько лет не оставляет
в покое широкую общественность. Много копий поломано ярыми противниками
ЕГЭ и его страстными защитниками. Видимо, ЕГЭ будет все-таки введен
повсеместно (в каком порядке — добровольно или обязательно — это уже
второй вопрос). Слишком много денег вложено в его пропаганду и внедрение.
Долгое время шли жаркие споры о плюсах и минусах такой формы итоговой
аттестации. И лишь совсем недавно стали публиковать материалы (весьма
скудные) о вероятных социальных последствиях ЕГЭ. Одной из них стало
интервью «Учительской газете» руководителя группы исследователей —
социолога Азера Эфендиева, профессора Высшей школы экономики. («УГ»
2005 г.,№18).
Научный уровень этой публикации говорит о том, что ни о каком серьезном
исследовании не может быть и речи. Определенные структуры (отнюдь
не независимые) просто отрабатывают государственные деньги (немалые,
надо полагать), а отнюдь не дают правдивую информацию обществу.
Интервью начинается с такой фразы: «Единый государственный экзамен
должен был сформировать механизм доступности высшего образования,
который во многом стихийно сформировался в 90-е годы». Сформировать
механизм, который сформировался! И это говорит профессор университета.
Что же хотели сформировать авторы ЕГЭ? Эфендиев утверждает, что «в
советское время у нас были установлены квоты для детей рабочих и крестьян,
и проблема подготовки высококвалифицированных специалистов решалась
в ущерб интеллектуальной конкуренции». Кем и как определялись квоты,
профессор, естественно, не говорит, потому что это коснулось бы каждого,
включая и его самого.
Действительно, в 1920-е годы политика государства была такова, что
преимущество при поступлении в вузы было у детей рабочих и крестьян.
Но такая мера, в сущности отмененная уже во второй половине 30-х,
была вызвана именно тем, что до революции доступ к высшему образованию
малоимущих слоев был крайне ограничен.
Подготовка в вузы в 30-е годы шла на рабфаках, и уже первое поколение
советской интеллигенции показало свое неоспоримое преимущество в интеллекте
и работоспособности. К примеру, большинство маршалов Победы были выходцами
из крестьянских и рабочих семей. Но ни германские, ни французские
генералы, потомственные аристократы, бароны и интеллигенты в третьем
поколении, не смогли сравняться с ними по таланту и мастерству. Именно
дети первых интеллигентов, выходцев из народа, стали основой послевоенной
интеллигенции, приведшей нашу страну в космос и к другим выдающимся
достижениям. Имеется общедоступная статистика динамики роста интеллигенции
из рабоче-крестьянской среды и ее вклада в отечественную науку и производство.
Интересно было бы знать, из какой среды вышли родители Эфендиева,
его дед и бабушка. Например, моя бабушка, потомственная крестьянка,
окончила один класс в конце XIX века. У нее было десять человек детей,
пятеро из которых умерли от недоедания и инфекционных болезней до
революции. Из пяти выживших двое получили высшее образование (в том
числе моя мать). Из восьми внуков его имели уже пятеро, а двое получили
ученую степень. Дед с отличием закончил церковноприходскую школу (4
класса) и даже имел похвальную грамоту за особые успехи в учении.
Но социальная принадлежность помешала ему продолжить образование.
Он прошел империалистическую войну и умер в 45 лет.
Что Эфендиев подразумевает под «интеллектуальной конкуренцией» трудно
понять. Но в другой части своего интервью он говорит следующее: «Анализ
французских социологов показал, что если дети рабочих «идут» в интеллигенцию
(заметьте, каков профессорский оборот!), то они потом чаще всего не
оправдывают материальных и умственных затрат. У них нет связей, чтобы
достичь определенного социального положения...» Оказывается, дело
не в интеллектуальной конкуренции, отсутствием которой якобы страдало
советское образование, а в социальных барьерах западного общества!
Откровеннее нельзя выразиться. Но мысль профессора социологии разбита
на фрагменты и разнесена по разным абзацам так, что читатель может
сделать правильный вывод только в случае их объединения. Типичный
прием манипуляции сознанием.
Если обратиться к классикам социологии, которых Эфендиев должен знать,
то, к примеру, Макс Вебер на огромном фактическом материале в работе
«Протестантская этика и дух капитализма» доказал, что процентное соотношение
технической и управленческой интеллигенции в западных странах зависило
поначалу не от конкуренции, а от принадлежности к лютеранской и католической
общинам с их специфическими духовными ценностями. Это уже в XX веке
религиозный дух заменила нажива. Но нажива и интеллектуальная конкуренция
не тождественные явления.
Эфендиев говорит, что был проведен сравнительный анализ второкурсников,
поступавших в вузы по результатам ЕГЭ, и четверокурсников, сдававших
по традиционной форме. Разница между ними в процессе обучения оказалась
незначительной. Хотя аналогичные исследования в других регионах говорят
о противном, результаты анализа группы Эфендиева нельзя считать недостоверными.
И вот почему.
Оказывается, в Йошкар-Оле поступившие в вузы из сельской местности
составляют 30—40%. И связано это с тем, что «республиканские университеты
(имеется в виду республика Марий Эл, где проводился эксперимент по
ЕГЭ) давно «пашут на делянках» своих деревень». Ниже эта мысль развивается:
«Сегодня, — говорит профессор,— 30% сельских ребят прошли подготовительные
курсы, действующие теперь на селе.»(!) Диву даешься: либо профессор
не понимает, что стоит за приводимыми им цифрами, либо принимает всех
читателей «Учительской газеты» за круглых дураков.
Одной из главных задач ЕГЭ было устранение репетиторства и натаскивания
на курсах при вузах, предоставление равного доступа к высшему образованию.
В субъекте федерации, где в вузы принимают только по результатам ЕГЭ,
идет повальное натаскивание на платных курсах, которые компенсируют
недостаточность знаний, полученных в школе, а нередко служат входным
билетом в вуз. От чего ушли, к тому и пришли.
Только теперь уже в узаконенном порядке. Виктория! Вот к какой реформе
образования нас толкают.
В интервью Эфендиев затрагивает вопрос об образовательном уровне родителей
абитуриентов. Данные говорят о том, что «благодаря ЕГЭ уменьшается
количество детей в вузах, чьи отцы имеют высшее образование, и стало
больше ребят, чьи отцы имеют среднее техническое образование». Если
для социолога это «стало новостью», то можно с уверенностью констатировать
«нищету социологии». Если марийские и чувашские университеты «давно
пашут на делянках своих деревень», в результате чего процент сельских
школьников в вузах достигает 40, то чему же тут удивляться? В Марий
Эл сельское население составляет 42%, а на селе в основном живут люди
со средним специальным образованием: механизаторы, животноводы, техники
и т. п.
Эфендиев говорит, что «прирост студентов получился за счет рядовых
работников, но только тех, чей культурный и материальный потенциал
был на уровне семей прошлых студентов. Поэтому, — заключает профессор,
— на основании проведенного исследования можно сказать четко: ЕГЭ
позволил людям, которые из-за чувства социальной неполноценности не
претендовали на поступление в вуз, стать более уверенными». Что за
чувство социальной неполноценности испытывали люди, «чей культурный
и материальный потенциал был на уровне семей прежних студентов» (т.е.,
надо полагать, высокий), в интервью не говорится. Но определенно можно
сказать: исследование зашло в тупик. Группе социологов Высшей школы
экономики не удалось на понятном педагогической общественности языке
ответить на кардинальные вопросы. Создается впечатление, что многие
данные, полученные в результате даже частичного статистического анализа,
шокируют самих авторов ЕГЭ, и их сознательно затемняют во время озвучивания
перед журналистами и обществом. Неслучайно «Учительская газета», бравшая
интервью у Эфендиева, рядом поместила письма педагогов из трех различных
регионов страны с отрицательными оценками ЕГЭ, среди них два Заслуженных
учителя России. А в №22 опубликованы результаты опроса на сайте газеты.
На вопрос «Поможет ли ЕГЭ избавиться от коррупции в вузах?» 81%(!)
опрошенных ответил «Нет».
И таким письмам и ответам — нет числа.