Впервые я увидел фельдшера, желавшего получить врачебный
диплом, в 1955 году в Новосибирске. В доме, где мы с мамой квартировали,
был подвал. Его снимал семейный человек — фельдшер. Лет 30-ти, может
постарше. Его жена дежурила с ним в одном хирургическом отделении,
медсестрой была, но в институте учился он один. У них и девочка подрастала.
У этих двух людей, стоявших на низшей почти ступени социальной лестницы,
хватало скромных средств и на свое содержание, и на ребенка, и еще
на проезд электричкой несколько раз в неделю из Кривощекова (Кировский
район Новосибирска, на западном берегу Оби, а этот вуз был на восточном
берегу, в центре города). В 1956 году через Обь поставили огромный
многокилометровый коммунальный мост и по нему пустили трамвай, ездить
стало легче.
Сейчас этому фельдшеру ничего подобное бы не удалось. Один курс мединститута
совершенно официально у студента забирает 60 тысяч рублей. А курсов
этих — 6,5. 400 тысяч рубликов надо отдать за диплом. Ну, фельдшер
на «скорой помощи» нынче за год получает тысяч 30. Сколько лет ему
не пить, не есть, не одеваться надо, чтобы оплатить это обучение?
1/3 трудовой жизни, а то и половину ее. Второй знакомый мне фельдшер
поступил в Свердловский мед в 1962 г. на лечфак вместе со мной. Совершенно
не зная зачем (куда товарищ, туда и я), я сдал экзамены и был принят
учиться на врача, но уже 1 сентября, не приступая к занятиям в анатомке,
сразу как вернулись мы с сельхозработ из Талицкого колхоза, я забрал
документы, не стал учиться. Не знал, чего я хочу. Он прошел Великую
Отечественную войну, его грудь украшали боевые награды — ордена, медали,
не орденские планки, а сами ордена. Для пользы дела. Его очень не
хотели принять. Не знаю, был ли он фельдшером еще до войны, до 41
года или получил среднее медицинское образование сразу после войны,
и не знаю поэтому, за что ему дали столько наград — за пешую ли разведку
или за службу в санбате. Не знаю. Меня его дочь-красавица интересовала.
Как и многих других, кто вместе с ними экзаменовался. Красива была,
скромна, очень воспитанна. Но настолько это было необычно — вчерашняя
школьница и ее батя (а по возрасту в 50 лет вполне мог бы быть и дедушкой)
будут сидеть в одной академической группе, бегать из больницы в больницу,
зубрить одни и те же латинские слова до двух часов ночи. Только ему
еще и работать надо — на 1,5 ставки как минимум. Чтоб достойно выглядеть
самому и дочь была одета прилично, сыта, в конце концов. Тяжелая задача.
Ну этому фельдшеру на вид лет так 35 можно было дать. Прекрасно выглядел.
Без седин, стройный, гибкий, хотя совсем не маленький, а хорошего
мужского роста и сложения. Наверняка женщины на него заглядывались.
Наверняка, но перед ним и его дочкой стояли три задачи — учиться,
учиться и учиться. Ему было 50. Как же его не хотели принять. В деканате,
в ректорате головы изломали, как не принять «старца». Но как его не
пустишь, такого, с красным дипломом, фронтовика и орденоносца-коммуниста
в конце концов. Дочь поставил на ноги без жены. Она умерла, уже очень
давно, ее дочка и не помнит. Уважали «дедушку». Было за что. Этот
человек мне так сказал: «Я лечфак закончу, когда мне исполнится 57
лет. И до 70 лет, например, поработаю, и очень неплохо. Мой фельдшерский
опыт мне пригодится, только поможет. Я столько надумал за свою практику
об этом, столько... И меня учить — это совсем другое дело, чем мою
дочь. Мысли-то у меня все-таки».
Отец и дочь поступили на дневное отделение и рассчитывали на стипендию
в 35 рублей. В Свердловске сотни больниц, а как известно, эти учреждения
— круглосуточные, и где-то папа ее трудился. Ну а дочь тоже включится
в трудовой процесс медсестрой, например в ночную смену, после 3-го
курса. Как десятки тысяч других таких же студентов-медиков в те советские
годы.
Еще ближе знакомы мне фельдшера, получившие дипломы врача в Горьковском
мединституте. Аля Колоскова получила красный диплом в Выксунском медучилище,
имела право на учебу в вузе — и поступила. На так называемую вечернюю
форму обучения. Первые три курса они учились вечером, а потом, как
все, только днем. Фельдшеров было очень много, целый поток. Свистунова
А.Н., сейчас главный инфекционист моего района, тоже там училась,
и именно в те годы. Жили они в так называемом американском общежитии
— 3-этажном, на Медицинской улице. А уже через три года переселились
в новехонькое здание на пр. Гагарина, кстати, тогда все вузы бурно
строили общежития для своих студентов и аспирантов. Рядом с медицинским
появилось общежитие иняза, и в университете воздвигли тоже еще одно.
Но вернусь к жизни медиков. Внизу чистенькая прекрасная столовая —
очень вкусно готовили и дешево брали: 35—40 копеек — первое, второе,
третье. На каждом этаже 2 кухни с 4 газовыми плитами. Студенты сами
себе готовили — через квартал находилась фабрика-кухня, где покупались
полуфабрикаты: котлеты, бифштексы, рагу, лангеты, винегрет. А в общежитиях
буфеты открыты до 10 часов вечера.
Давайте посчитаем — 35 рублей Аля Колоскова получала стипендии, 70
рублей (не менее) с небольшим как операционная медсестра. За место
в общежитии платила 1 р. 80 коп. Белье меняли 1 раз в 10 дней — чистое,
накрахмаленное, коечки деревянные, комнаты светлые, чистенькие. И
если мясо — 2 р., колбаска стоила 2 р. 10 коп., карбонат — 3 р. 50
коп., сколько же Аля могла купить? Столько она съесть не могла. Каждое
лето Аля ездила на Кавказ дикарем... А учтем — мать ее была всего-навсего
уборщицей где-то в Выксе, а отчим — пьющий инвалид. И с ними проживали
дети на иждивении от прежнего брака, и Аля не получала никакой материальной
помощи из дома. Мало того, она помогала стать на ноги своей младшей
сестре. Та поступила сюда же учиться, но после школы сразу же.
Те, кто читал автобиографические книги академиков Углова Ф. и Амосова,
могут вспомнить, что и выдающиеся наши хирурги начинали карьеру на
фельдшерском участке в таежных поселках. И отнюдь не жаловались на
свою тяжелую участь, не стонали, как им не повезло, что не родился
в богатой семье. Повезло — богаты были умом.
Итожу — способному и трудолюбивому молодому человеку выучиться было
вполне можно в Советской стране. Сам я сдавал экзамены в Горьковский
университет, когда работал в Новинках, на ферме сельхозинститута —
пас коров. А поступал учиться на биофизика. Вот какие возможности
давала Советская власть и «проклятые коммуняки», как нас обзывает
Валерия Ильинична Новодворская. Каждый грамм ее многопудовой туши
пропитан ядом русофобии и антисоветизма. За что ей и платят. Ну что
она еще может? Ничего. Только охаивать наше великое прошлое, марать,
чернить, гадить.
Но вернусь к теме. Как только заканчивал человек мединститут, он получал
направление на работу. Три года ему надо где-то отработать. То ли
в Сибири на стройках коммунизма, то ли в участковой больнице в большом
селе. Но село и стройка в поселке и лесорубы где-то в глухих Таборах,
куда только по реке дорога летом на катере, зимой по льду, — никто
не оставался без врачей, без квалифицированной медицинской помощи.
Но и врач (или врачи-супруги, как правило, на последнем курсе они
женились) гарантированно имел квартиру, а в деревне — бесплатную;
электричество, топливо тоже оплачивались бухгалтерией райздрава. И
на свою зарплату человек мог жить и семью содержать.
Молоденький врач-специалист имел на 1,5 ставки (как правило) 165 руб.
в 1968 г. (с этого года я сам все знаю по личному опыту), да за дежурства,
если у него были, набегало. Короче, и телевизор, и шифоньер, и холодильник,
и кровати мы с женой купили в Кулебакском торге в кредит уже через
3 года. А квартиру 2-комнатную дали через 2 года. И стали жить, без
взяток. Их не давали, но их и не требовалось.
А теперь, когда у врача такая зарплата «демократическая» — с гулькин
нос. Говорят, может врач обойтись без поборов? Думаю, что нет. Поэтому
то и дело, то там, то здесь слышно — доктора поймали на взятке. Тот
с призывников просил на лапу, тот освидетельствовал пьяного водителя
неправильно за взятку, и его схватили, потому что уже знали — берет.
А этот лекарствами торгует. Короче — жульничают нынешние врачи. Бывает
очень беспринципно и нагло. Помню, лет 12 назад умирала больная раком
Нина Александровна Глебова. Ее вела (лечила) одна из горьковских онкологов
в области гинекологии — женщина. И ей привезли (муж Глебовой привез)
сруб аж за Горький — в другой край области, где у той врачихи дача.
За что? А онколог эта пудрила мозги мужу, что жена его может выздороветь.
Поразительное бесстыдство. Ведь знала же, что Нина Александровна обречена
и скоро, очень скоро, погибнет. Что и случилось. Но навряд ли наши
нижегородские врачи более всех корыстолюбцы. Конечно нет. Вот в Москве
— да. Помню случай, наш мужик работал в Подольске на калыме, травмировал
ногу (как его обобрали — и за рентген, и за консультацию, и за наложение
шины — ему ставили перелом лодыжки, а это было растяжение сухожилия).
Наши, если случается в Москве заболеть, боятся, что с них штаны снимут.
Хотя ничего подобного вроде и не должно быть, потому что лечатся в
государственных больницах. А так ведь в Москве зуб удалить стоит 100
долларов. Это знают все, но это продолжается.
В Москве врачам больше платят за ту же работу, чем нам, врачам из
глубинки. Раза в два. Спрашиваем мы их иногда. Так что молоденькие
выпускники мединститутов не желают ехать к нам и здесь остаться. Я
уже сказал, какая у них зарплата, и квартиру тоже не светит получить.
Да ничего. А у медсестры зарплата еще меньше. Не зарплата, а пособие
нищенское.
Так вот несколько лет назад ушла на пенсию моя лаборантка Мария Васильевна
Королева, с честью проработала более 40 лет на одном месте моей помощницей.
Явилась ко мне некая красавица из Муромского училища. Умница. Отличница.
Два дня я ждал, что она скажет? Сказала, как отрезала. Я здесь работать
не буду. И не стала. Нигде в Кулебакской медицине. Уехала куда-то
в Москву. И, наверное, не медсестрой устраиваться.
Видел я одну такую. Говорит всем — у меня свое дело. Что за дело?
Шест и голое тело. Да и в Кулебаках нынче стриптиз открыли. Дожили!
Не помрем в дикости, в невежестве, без секса. Цивилизация у нас теперь,
либерализм. Уже и мужской стриптиз показали, и стриптизер не умер
со стыда. Рабочие места опять же... Два места: мужчина, женщина. Прелестно.
Шестов у нас в лесу много. Маловато только девушек и юношей, способных
на сей подвиг. Догола раздеться... При всех... И после здесь жить,
ходить, дышать, не краснеть...
Как еще устраиваются люди? Сманиваю я лаборантку из СЭС. К себе зову.
А она молоденькая и на редкость красивая тоже. К несчастью, с отличием
закончила училище в Богородске. Уже в СЭС трудилась год ли, два ли.
Совершенно безупречно. Мила. Вежлива. Исполнительна. В руках все горит.
«Ну что, пойдешь?» — спрашиваю. Она потупилась и говорит: «Если хотите,
приходите в пятницу, я здесь даю прощальный обед. Я уезжаю...»
«Куда?» — спрашиваю. «В Муром...»
С течением времени мне рассказали, что ее купил, как у Достоевского
в «Идиоте» Настасью Филипповну, московский миллионер. У него дело
(на сей раз настоящее дело, многомиллионное — немалое предприятие
в г. Выкса). Как он ее нашел, где — не важно. Поберегу газетную площадь,
избавлю читателя от деталей. Суть такова — он (старик) купил ей квартиру
в Муроме, купит ей диплом (любого вуза). Только девушке вменяется
в обязанность всегда ждать свиданья с ним в ее гнездышке. Чтоб никаких
мужчин. Иначе выгонит ее голой на улицу. И никаких детей. Даже и от
него. Наложница имела раньше прав больше. Дети от наложниц иногда
становились султанами в Персии, в Турции, если наложница была любимой.
По крайней мере, рожать наложнице не возбранялось. Хоть сколько. А
теперь — нет. Строго. И все по закону. По рыночному: купили — продали.
Про женщин-медичек вы теперь знаете.
А как мужчины сводят концы с концами? Ну так, например. Бросают свою
родную поликлинику и едут рубить бани московским дачникам. За плотницкие
работы больше платят. Ну и работают, пока есть силы. А когда они кончаются,
уходят на инвалидность.
Алю Колоскову (замужем стала Цветкова) распределили в Новочебоксарск,
а еще позднее с мужем-начальником они переехали в Электросталь. И
лет 20, не меньше, я, когда попадалась в руки «Медицинская газета»,
всегда искал ее фамилию или статью о ней или фотографию среди награжденных.
И, разумеется, не беспричинно. Она просто не могла работать абы как.
И, естественно, ее отмечали. Но ведь и того фронтовика-ветерана. И
новосибирского фельдшера. Труд в СССР был делом чести, доблести и
геройства. Был.
А теперь? Труд есть и, наверное, бывает усердным. Ну, скажем, мое
лабораторное оборудование все выработало двойные сроки эксплуатации.
Автоклав должен служить 11 лет, а у меня они уже отработали по 26
лет. Почему они еще живы? А за это надо благодарить людей — их сделали
в Тюмени, еще при Советской власти в 1979 году. Помнится, утверждали:
«Советское — значит отличное». Холодильнику «ЗИЛ» моему более 40 лет.
Каково? И ведь ни одного ремонта не было. Автоклавы мои не были в
ремонте больше недели. Ни разу. Ни в Н.Новгороде, ни в Павлове в центрах
по их ремонту. Только своими силами. Потому что если отвозить, то
ремонт будет длиться месяцы — у нас платежи медленнее проходят. И
что? Была ли мне (да и мне и по заслугам, а не просто так) и нашим
двум инженерам по оборудованию Алексею Анатольевичу Галочкину и Сергею
Сергеевичу Авдентову хотя бы раз объявлена благодарность в приказе
по больнице или выдана премия? Никогда. А говорят, руководство за
это премии получает. Вопрос — почему они? А не те, кто обеспечивает
эту самую бесперебойность медицинского обслуживания?!
Точно также и сотни тысяч врачей, особенно в глубинке, где некого
обирать, где не с кого вымогать, потому что все бедные, все в разрухе
живут. И именно им нет ни славы, ни почета. Что, не так? А большая
часть медиков все же за совесть работает, даже и не за страх. Совсем
не так и давно нам вовсе зарплату не платили — до 9 месяцев подряд.
А мы же работали, лечили людей. Вот это и есть самое удивительное
— люди оставались людьми. К позорному шесту для стриптиза кинулись
всего двое несчастных.
Поэтому я на мажорной ноте закончу свою статью — гроза, буря разгонит
черную мглу «демократии», разорвет и разгонит. И люди еще будут жить
достойно. С поднятой головой. Получать честь по труду и заслугам.
Будет на нашей улице праздник.