Прошлой осенью Лида схоронила мужа, который долгое
время был без работы и умер прямо на улице от сердечного приступа.
Вопреки этому удару, который как молнией сразил ее с Катюшкой жизнь,
дочь все же поступила в институт. Чтобы заплатить за ее учебу, Лида
оседлала сразу три работы: с утра бежала убираться в «Супермаркет»,
затем разносила почту, а вечером сторожила один склад. Ну и что, что
у нее высшее техническое, про это она уже давно забыла, сейчас многие
так живут, она только и слышит: «Вкалывайте, мол, сколько влезет,
в этом ваша свобода». Ничего себе свобода! Врагу такую не пожелаешь.
От такой «свободы» подкашивались ноги, темнело в глазах, учащенно
билось сердце... но она наплюет на это, будет сама себя держать на
плаву, как теперь многие говорят, «одной лишь яростью к себе».
В свой единственный выходной Лида, как всегда, пошла на могилу к мужу.
До кладбища шли одни коммерческие автобусы, до него всего пять остановок
— эх, сесть бы! Ноги почти не держат. «Нет! — сказала она себе твердо.
— Яростью так яростью, пойду пешком».
Как одолела этот путь, сама не знает, зато на сэкономленные деньги
купила две гвоздики. Вот большое поле, расчерченное узенькой тропинкой
(ей надо еще пройти его), а за ним в соснах и елях спряталось кладбище.
Там теперь ее муж.
Скромный венок, деревянный крестик, каких сегодня миллионы на Руси,
и в нем фотография самого дорогого ей человека: «Здравствуй, родной,
вот я и пришла! Прости, раньше не могла!» Она разговаривала с ним,
как с живым, и мысленно возвращалась к их счастливой совместной жизни.
Говорят, любовь — это судьба, редкий случай, а браки заключаются на
небесах. А их соединил не только случай. Еще до свадьбы-женитьбы они
так многое знали друг о друге: она, окончив институт, стала работать
сменным мастером на том же предприятии и в том же цехе, где Юра был
технологом.
Нынче на всех перекрестках талдычат: основа брака — хороший секс,
а у них, кроме этого, было нечто большее: общий труд, тревоги и заботы,
понимание смысла своей жизни. И все это еще больше возвышало их любовь!
Но вот с начала так называемых «реформ» будто страшный тайфун прошелся
по их жизни: закрылась фабрика, славившаяся продукцией, старейшими
рабочими династиями, распалась большая трудовая семья, и оба они лишились
работы. Пытались устроиться на немногие еще уцелевшие предприятия,
но и там бушевал «циклон» — своих рабочих выбрасывали за борт.
Лида еще пыталась как-то крутиться: была то челноком, то мойщицей
посуды в кафе, то лифтером, а Юра пошел сначала в грузчики, потом
в разнорабочие на стройку и все время ждал, что все-таки будут нужны
его опыт и знания... Не дождался.
А ведь это там, наверху, в Кремле, распоряжаются их жизнями, легко
ими жонглируют и так же легко их смахивают. И мы уходим, уходим (по
миллиону в год!). А ему, как и многим теперь лежащим рядом, еще бы
жить да жить, трудиться да трудиться, если бы не совершили 15 лет
назад такой страшной аферы с нашей Родиной лжедемократы! А как их
Юра любил — Катюшку и свой лес! «Катька, шутил он, тобою в Отечественную
войну главная наша пушка называлась, которая всех фашистов побила,
так что знай, какая ты знаменитая, и не подкачай!»
Катюша и выросла в этом лесу. Сначала санки, потом лыжи. Летом Юра
наберет разных листиков, а дочка угадывает, какой из них какому дереву
принадлежит. Игра у них такая была: угадает — значит, папа ее догоняет
и салит, если нет — она его догоняет. И еще они очень любили искать
на деревьях слёзки — капельки смолы: кто больше найдет, тот и выиграл.
«А почему эти слёзки у них, почему?» — допытывалась дочка. «Потому
что они тоже живые, как и мы, и у них есть душа, и обижать их нельзя!»
«Значит, они плачут тогда, когда им делают больно?» «Конечно».
Вот и сегодня плачет сосна над Юриной могилой.
...Порыв холодного ветра задул свечу на могиле. «Нехорошо это, — подумала
Лида и, прощаясь с Юрой, почувствовала сильную слабость, —только бы
до остановки доползти!»
Шатаясь, она побрела к выходу из леса. Тишину разрезали звуки приближающейся
машины. Она оглянулась — ее догоняла черная иномарка. «Господи! Скоро
по могилам ездить начнут!»
Она шагнула в сторону, пропуская машину. Дверца распахнулась:
— Мать, ты чё под колеса лезешь, я тебя еле заметил.
— А тут не ездят, — бросила она, — тут ангелы летают и мертвых покой
охраняют, а вам все нипочем...
Он потоптался на месте:
— Ладно, мать, садись подвезу, ты, я вижу, еле плетешься, кто у тебя
тут схоронен-то? — смягчился проезжий.
Его лицо показалось ей знакомым. «Комов, — вспомнила она, — слесарем
у нас был...»
Это о нем Юра как-то сказал, что он всегда был хорошим хапарем, а
теперь его время пришло — деньги на пустом месте гребет и процветает.
Типичный барыга, как говорят о таких в народе.
— Что, Комов, не узнал меня, мы ведь когда-то вместе трудились, бок
о бок, да вот теперь наши дорожки, видно разошлись.
Он вгляделся в ее лицо.
— Лидия Петровна! Неужто вы? Вас и не узнать, сильно изменились. А
здесь вы к кому?
— К мужу, Юра здесь мой лежит!
— Да что вы? Рано он ушел, рано...
— От очень «хорошей» жизни ушел, — сказала она. — А ты, как видно,
жив, здоров и процветаешь?
— К братану заезжал, здесь он лежит, — бросил он. И добавил фразу,
которой теперь по нашим мозгам то и дело бьют разные жулики:
— Бабки надо уметь добывать, тогда и жить будешь!
Тысячу раз фразу эту слышала Лида из разных уст. Но то, что она была
сказана здесь, на святом месте, где лежит ее Юра, великий трудоголик
с чистой и незапятнанной душой, и тысячи таких, как он, показалось
ей особенно кощунственным.
Да, те, кто умеет сегодня «добывать бабки», вон какие владения себе
даже здесь отхватывают, заранее куски земли покупают на всю семью.
Теперь это обычное дело: «Хапай, сколько оторвешь», а кто-то и на
три метра не наскребет! Скоро этих метров для честных-то людей на
своей земле вообще не останется.
Ей захотелось скорее уйти от него и больше не встречаться. Уже давно
многим ясно: таким, как он, и нужны лжереформы. Словно пиявки, вцепились
они в тело народа, тянут из него кровь и жилы и двумя руками голосуют
за эти самые «реформы», прикрывая ими, как флагом с двуглавым орлом,
свое алчное нутро. Даже не простившись с Комовым, Лида зашагала к
полю.
...За Катину учебу на первых порах деньги кое-как наскребли, часть
одолжили соседи. Но дальше сумма возрастала, где ее раздобыть? Отвлекаться
от постоянно гложущих мыслей помогала Катя. Учеба давалась ей нелегко,
но ее личико светилось радостью всякий раз, когда она убегала на занятия.
Появились новые друзья. Правда, не только из института. Дочка посвящала
ее во все, даже самые сокровенные мысли и дела. Как-то в очередной
Лидин выходной Катя познакомила мать с высоким темноглазым парнем.
— Это Глеб, мой верный Санчо-Панса, — пошутила она, — и вообще мой
друг, часами ждет меня на станции, знакомься.
Лида оглядела его: чуть мешковатая куртка, пук длинных русых волос
перетянут резинкой и рядом улыбающаяся дочь со своей короткой, бобриком,
стрижкой.
— Со спины и не узнать, кто из вас парень, а кто девушка, — посмеялась
она.
Гость стоял смущенный, не спуская с ее дочери влюбленных глаз. С того
вечера он стал бывать у них часто. Катя рассказала матери, что Глеб
работает в частной охране у какого-то богатея. Работа у него так себе
— ни уму, ни сердцу, но он мечтает заработать деньги и поступить в
институт.
«Ох, скользкая эта работа! — вздохнула она, — да некуда сейчас деваться
молодежи».
На работе у Лиды уже не раз случался сердечный приступ, и она с трудом
доползала до своей квартиры.
«Вот так умру когда-нибудь без Катьки», — мелькнула мысль.
«Бросай, бросай, мама, работу — нечего себя гробить», — часто уговаривала
ее дочь. А как-то она обняла Лиду и шепнула: «Глебке хорошо платят,
он даст мне денег на учебу».
— А как же его родители, ведь он им должен их отдавать?
— Они обеспечены лучше нас, не волнуйся, — сказала Катя.
Что-то не успокоили Лиду эти слова, сердце опять всколыхнулось, будто
в каком-то дурном предчувствии. «А с другой стороны, может, они любят
друг друга, и у них серьезные чувства», — думала она.
...Все оборвалось внезапно — мечты, надежды... Однажды Лида вернулась
с дежурства раньше обычного, и Катя с рыданиями бросилась к ней.
«Что случилось, дочка? Что случилось? — взволновалась она, — толком
расскажи, почему ты не в институте?»
— Мама, Глеба убили — убили, ты понимаешь?! — в ее глазах застыли
ужас и скорбь.
— Как убили? Кто? Почему? — у Лиды подкосились ноги.
— Он ехал на дежурство в машине отца, и его расстреляли прямо в кабине...
...Горе пригибает людей к земле, и Кате казалось, что вся ее жизнь
отныне пошла под откос. Лида тревожилась за дочь, не ходила на работу,
была рядом с ней.
— Дочка! Тебе нельзя пропускать учебу, — уговаривала она Катю... Слишком
дорого она нам достается, возьми себя в руки.
Вот в такой день и раздался звонок в их квартире. Лида заглянула в
глазок и удивилась, увидев перед их дверью Комова. «Уж не ошибся ли
он адресом?» — подумалось ей.
— Здравствуйте, Лидия Петровна, вот и опять встретились.
— Да... А в чем дело?
— Вот, передайте от меня, — он толкнул ей в руки две зелененькие бумажки.
— Катя ведь с Глебом дружила, я знаю, а живете вы так себе... Материальная
поддержка ради его памяти, так сказать...
Лиду вдруг бросило в жар, как будто током прошило ее от этих слов,
до нее дошел страшный их смысл: «Сгубил парня, и вот теперь откупается!»
Она оттолкнула его руку, с силой хлопнула дверью:
— Вон! — крикнула она через дверь. — Уйдите вон!
— Мамочка, мамочка! Ты молодец! — Катя бросилась к матери. — Я знаю,
кто это, он мне и на похоронах предлагал эти деньги... Их нельзя брать,
на них кровь Глеба...
...Спустя месяц после этого Катя похоронила мать. Лида умерла, как
и Юра, прямо на улице от сердечного приступа, и положили ее в могилу
мужа. Два любящих, преданных друг другу человека, рано угасших, соединились.
Они ушли в сень деревьев, которые «плачут» смолистыми слезами, источая
терпкий запах хвои.
Но и здесь нет покоя. Все теснее российским кладбищам, не хватает
заброшенных и прежде хлебных полей, и вот уже становится земля наша
одним огромным кладбищем. Когда мы остановимся на его краю и сумеем
остановить комовых?
...Из института Кате пришлось уйти — платить за учебу нечем.