Набирающие обороты разговоры о событиях пятидесятилетней давности, вошедших в историю как «оттепель» и тех, что последовали за нею, несомненно оправданы. Речь идет о так называемом развенчании культа личности И.В.Сталина на ХХ съезде КПСС и том послаблении в социальной и духовной атмосфере, которое было воспринято всеми, в частности, томскими интеллектуалами, как освобождение от пресса партийной бюрократии, как возвращение к марксистской теории (от адаптированного для восприятия непросвещенной публики, сталинского варианта) и к ленинским нормам коммунистического строительства. Роковая значимость этих событий для тех, кто поверил заявленной на съезде идеологеме и с энтузиазмом принялся претворять ее в жизнь, сегодня утверждается исследователями-историками, очевидцами и непосредственными участниками, подтверждается документами. Но в общем потоке размышлений утопает главное — постижение смысла нашей рефлексии: во имя чего мы ворошим прошлое? Чтобы в очередной раз позлословить в адрес власти Советов, устроив (в который раз?) избиение социалистических ценностей, вновь заострить ставшую дежурной тему репрессий? Или покуражиться над тем, как молоды, как целомудренны и романтичны мы были... Или, возможно, попытаться высветить наши сегодняшние достижения на фоне тех злополучных промахов?
ЕСЛИ исходить из азбучной истины о том, что история есть учительница (наставница) жизни, то смыслом обращения к истории, несомненно, должна быть установка на преодоление всего негатива прошлого. Я намеренно избегаю употребления выражения «преодоление прошлого», принятого в германистике по отношению к фашизму, и в лексиконе неолиберальных российских деконструкторов в отношении социализма, которые с помощью изощренных пропагандистских манипуляций и силовых вывертов выплеснули вместе с помоями и ребенка, поскольку полагаю, что далеко не все в прошлой истории советского периода подлежит преодолению. Таким образом, названные события и причины, породившие их, заслуживают глубочайшего анализа, прежде всего во имя того, чтобы не допустить подобного никогда — ни в настоящем, ни в будущем.
В рассказах почтенных, очень уважаемых мною людей неизменно присутствует противопоставление «мы» — кто вздохнул полной грудью, кто решил жить по-новому, не помышляя при этом оказывать сопротивление зарвавшимся «функционерам от КПСС», и «они» — те, кто создавал атмосферу страха, доносительства, кто устраивал разборки благих деяний на самом деле поверивших в «оттепель» молодых интеллектуалов на заседаниях парткомов, кто вершил суд. Возникает, в общем-то, риторический вопрос: не «мы» ли «их» создавали, раболепствуя перед вышестоящими субъектами партийно-государственного руководства, независимо от того, по убеждениям коммуниста или карьериста они там оказались и какие цели приследовали: бескорыстно ли служить идее или идею принудить служить своей корысти? И не из нашего ли стана были те, кто доносил по недомыслию или из лакейских шкурных соображений?
История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Дежурный ответ: там не было свободы, или свобода была предельно ограниченной. А современность? Разве мы, в условиях разверзшейся бездны свободы — вседозволенности, преодолели феномен доносительства-наушничества и до последней капли выдавили из себя раба и склонность к чинопочитанию? Среди студентов находится тот, кто оклевещет преподавателя, прирученный шефом коллега в условиях конкуренции и массовых сокращений всегда найдет, что донести на любого, в том числе и на него самого, в случае, когда кресло под ним начнет шататься. Невзирая на официально провозглашенную гласность и свободу слова мы избегаем разговора о нашей зарплате (велено рассматривать ее как коммерческую тайну); все вместе молчим о политике (в стенах официального учреждения не дозволено, а вне их некогда). Мы свыклись с либеральной трактовкой свободы как элитарного феномена — свободы на частную собственность, на распродажу страны, на захват культурных ценностей, подаваемые как предпринимательская деятельность, свободу от уплаты налогов и от наказания за то, свободу чиновников с мигалками от правил дорожного движения... И мы смирились со всеобъемлющим освобождением нас от КУЛЬТУРЫ: от посещения театров, музеев, картинных галерей, даже библиотек (нет ни денег, ни времени), между нами и культурой «притяжения больше нет». И нас не смущает, что в культуре воцарился не просто застой, а недвижимость.
Все свободны: правящая элита — в своем глумлении над народом, а народ — в своем угодном терпении и потрясающей изобретательности в отношении способов выживания. Те и другие исполнены иллюзий: одни — что народ получает что-то в конвертах и утаивает это от налогов, потому что иначе бы не выжил; другие — что это пройдет.
Почтенные ораторы говорят об однопартийности и засильи КПСС в 50-е гг. как о главной причине всех бед. Но, сбросив груз авторитаризма советской партноменклатуры, разве мы воспрепятствовали созданию доминирующего положения другой партии, именовавшейся вначале «выбросом», затем «их домом», потом — «ЕдРом»? Как бы она ни именовалась, в отличие от КПСС, официально значившейся в качестве партии трудового народа, эта партия не скрывает своего элитарного характера, своей неподотчетности, неподконтрольности ему, своей антинародности, в конечном счете. И разве мы своим угодливым молчанием, невозмутимостью не поддерживаем, не одобряем принимаемые ею не просто решения, а законодательные акты, лишающие нас конституционных прав, ущемляющие избирательные права, легитимизирующие крупномасштабную приватизацию учреждений науки, культуры, образования и здравохранения? Прежний наш «детский страх» перед всевластием и всеведением той переродившейся властной элиты сменился экзистенциальным ужасом (который может быть свойствен лишь человеку искушенному, хотя бы однажды изведавшему или мысленно пережившему подобную опасность) перед цинизмом, лицемерием и самоуправством нынешних временщиков, честолюбцев и стяжателей от правящей партии. Как и их предшественники (не истинные коммунисты, а именно партийные функционеры — попутчики, карьеристы, по сути, готовившие «час Х», прикрываясь коммунистическими лозунгами), они продолжают давить науку, образование, всякую альтернативную инициативу в сфере интеллектуальной деятельности (но делают это «цивилизованно» — психологически и экономически) с тем, чтобы сгладить свое вопиющее интеллектуальное убожество, творческий кретинизм (вне сферы бизнеса) и непрофессионализм. «Демократизированная» ими социально-политическая атмосфера характеризуется, при всех разглагольствованиях о нашем праве выбора, абсолютной неизбираемостью и несменяемостью власти. Мы не можем отозвать случайно попавшего в высший законодательный орган депутата, ненавидящего политику, да и народ тоже, но любящего, как например, А.Невзоров, одних лишь лошадей, уже не можем избирать губернатора, мэра, и совсем скоро у нас отберут право самим избирать ректора вуза.
ОБЫЧНЫМ тезисом при обсуждении проблемы репрессий, гонений инакомыслящих в те времена является тезис о покаянии, причем не конкретных лиц, часть из которых и ныне здравствует и порой совсем неплохо, а о покаянии «сталинистов», к которым при желании можно, по нынешним меркам, причислить очень многих: тех, кто любит порядок, а не хаос, высочайшую ответственность, а не вседозволенность и произвол, для кого благо народа, а не свое собственное есть высший закон. Проблема вины и ответственности — типично российская. Один из замечательных интеллектуалов России М.М.Бахтин выразил это понятием «не-алиби-в-бытии», означающим мою высочайшую ответственность за все, что происходит в мое время, с моей страной, с моим народом. Помним ли мы об этом, особенно когда настаиваем на покаянии других? Не проклянут ли нас всех потомки, если через пятьдесят лет никто не возьмет на себя покаяние за:
— наше безразличие ко всему происходящему и значит молчаливое участие в гнусном «свальном грехе»,
— наш метафизический страх,
— наше корыстолюбие — боязнь остаться без минимума благ цивилизации,
— нашу продажность (гранты, президентские или губернаторские стипендии, награды. Не так уж много среди нас фрояновых, способных отказаться от мзды),
— наше скудоумие, убогое историческое сознание и аполитичность,
— нашу духовную и в первую очередь нравственную неполноценность,
— наше социальное дезертирство — избрание облегченного варианта жизненной позиции — неучастия вместо трудного пути коллективного сопротивления всему, что расчеловечивает человека, что ведет к деградации личности и социума.
Занимаясь подготовкой к изданию рукописи Н.С.Черкасова по германскому фашизму, я столкнулась с материалами, свидетельствующими о высочайшей «ответственной участности» (в терминологии М.М.Бахтина) этого человека, пострадавшего в период тогдашней «оттепели». Сегодня, когда Россия, пережив вновь политическую оттепель — период гласности, становления «нового мышления» и вступив в полосу затянувшейся «послеоттепели», все еще выбирает вектор своего дальнейшего развития, он не стал бы стенать по поводу несправедливых гонений, ломавших личность. Н.С.Черкасов сделал бы все возможное и невозможное для того, чтобы предотвратить чудовищный социально-политический рецидив. Большой специалист в исследовании природы и генезиса тоталитарных режимов, он в октябре 1993 г. через неделю с небольшим после расстрела Верховного Совета и за неделю до своей кончины выступил перед своими единомышленниками с докладом, в котором охарактеризовал смысл последних событий. «Произошел перелом, — заявил Николай Сергеевич, — в сторону утверждения авторитарного, во многих отношениях уже диктаторского типа власти, в перспективе имеющего тенденцию перерасти в тоталитарный (фашистский) режим. Цель его — утверждение всеми возможными путями и средствами капиталистического общества, ликвидация народной советской власти, подавление сопротивления левых демократических сил». Он слишком хорошо знал, что такое тоталитарный режим, террористическая диктатура и слишком лично сознавал ответственность за происходящее и его последствия. Предчувствием фашизации страны вкупе с капитализацией пронизан был весь доклад уже в 1993 г.
А спустя 10-12 лет меня, и не только меня, не покидает чувство присутствия управляемой фашизации — спланированного взращивания ростков экстремизма, с тем, чтобы обосновать изъятие последних «демократических излишеств» и одновременно культивирование (кем-то, возможно, околовластными структурами) своеобразных штурмовых отрядов для наведения порядка, точнее — для борьбы со всякой оппозицией. В том числе не только неизвестно кем финансируемые скинхеды, боевики из так называемого Евразийского молодежного союза, но и вскармливаемые властью «Наши», «Идущие вместе», «Молодежное единство», «Молодая гвардия».
Что же следует и что можно еще сделать сегодня для того, чтобы предотвратить трансформацию режима управляемой демократии в тоталитарный, не исключено и фашистский режим?
1. Интенсифицировать процессы самоорганизации гражданского общества и активизировать сплочение различных структур его, крепить солидарность.
2. Активно участвовать в разных формах протеста против какого бы то ни было попрания конституционных гарантий россиян, против фашистских вылазок.
3. Добиваться установления общественного контроля за деятельностью различных звеньев власти как исполнительной, так и законодательной.
4. Неустанно работать над повышением политической и общей культуры личности.