Ну вот в очередной раз отстрелялся Вольдемар по телеку перед народишком своейным. С фанфарами и блеском! А как, зараза, красно речугу заворачивал — уши в трубку скатывались! Цицерон, небось, в гробу пару раз тормохнулся. Ну прямо как будто по писаному говорил Вольдемар. Обо всем, что его рассейский народ волновает. И об Кореях и об Бомбеях. Всю ночь, наверное, бедолага Вольдемарушка речугу эту учил на ответы. Всех до одного удовлетворил челобитчиков. Но всю аудиторию до слез продернуло, когда он опять про бабулю с трубой помянул в другой, который уж раз. Ведь сколько делов у государя: и то надо спроворить, и это, и другое. А он все ж помянул про бабуленьку. Помнит то есть шельмец. Есть ли, мол, у нее труба злополучная. А то, мол, губернатору-то хвоста накручу! «Теперь, — говорит, — другой бабуле трубку протянем, а там и третьей? веселись народ! Гуляй! Победили чуду-юду ЖКХ».
Возвернулся в дом-палать уставший президентушка, испил пива баварского да велел кликнуть шута его придворного по кличке Митряй. А и остер же на язык был Митряй, че хошь мог в глаза Вольдемару вылепить! Любую правду-матку. Но любил его царь, а уж за что, Бог его знает. Может, потому что остальные ему одну кривдушку заплетали.
Вопрошает его президентушка: «Ну и что на энтот раз скажешь, Митряй окаянный? Я ль на свете все милее, всех румяней и белее?»
— Энто из другой сказки, — перебил царя хмельного Митряй. — И про бабу совсем. А речугу твою развесистую слыхивал. Хороша! Ничего не скажешь. Зафинтифлюшил. Это же надо одной бабе воду провел и чуду-юду ЖКХ победил. Примите мои соболезнования по поводу победы пирровой.
— Да не про то я, шут гороховый, — проворчал Вольдемар. — Подумаешь, удивил победой какого-то Пирра. Как смотрелся Его Высокородие в экране, спрашаю тебя, дурью голову? Прическа, пинжачок. Дикция, наконец?
— А вот это как раз у волшебного зеркала спрошай: я ль на свете и так далее по тексту, — язвит шут.
— Вот ты значит как! — насупился царь. — А ежели я тебя, к примеру, в острог лефортовский на дыбу упеку? За такие слова твои паскудные, антигосударевые?
— Пеки-пеки, — спокойно отвечает Митряй, привыкший к наскокам Вольдемаровым. — Токмо кто тебе про новую чуду-юду тады всю правду обскажет как есть, без утайки?
— Ну ладно, не злись, не злись, но про новую чуду-юду все от начала и до конца бреши давай.
— Живет это чудо-юдо в Расее давно и живет, подлюга, припеваючи. А зовут эту чуду Суррогат. Мишку Меченого помнишь? Вот он, злодеюга, его из подземелья-то и выпустил на свет Божий. Сперва Суррогат был махонький и поили его водочкой паленой, тоже кстати суррогатом. Но потом он силы набрал, деньжат, и к правлению Борьки Беспалого Суррогат уже такие обороты набрал, что в монстра превратился настоящего. Ни палицей его не свалить, ни булавою твоей смертоносной. Махровым цветом расцвел Суррогат.
— Погодь-погодь, — чуть подергиваясь от испуга говорит Вольдемар. — Так что это такое — Суррогат твой непобедимый? Что за напасть опять на Расеюшку шасть?
— А напасть эта Вольдемарушка, — продолжил Митряй, — страшное чудище, которое поедом ест города русские да детей безвинных, да весь честной народ. Да всю Расеюшку с потрохами в придачу!!!
— Господи, твоя воля! — взмолился Вольдемар. — Да объясни же хоть, как он выглядит?
А Митряй не робеет:
— Хошь, царюша, правдушку? Так изволь слухать по порядушку. Суррогат — это вот что такое: глядишь — в синем небе горлица, ты ее ловишь, а она страшным коршуном скажется! Или вот пришел на базар, купил прянишек, сунул его в рот, а оказалось, это камушек и вместо зубков у тебя, дуреха, — с кулак дыреха. Ха-ха! — просмеялся Митряй и продолжил: — Но это полсказки. А теперь слухай, царюшко, востро! Вот подходишь ты к самому что ни на есть в три обхвата честному высокому чиновнику своему и хвать его внезапно за шкварки. Глядь, а этот чиновник распоследний — хапуга да казнокрад оказыватся. Или вот, для примеру, подкрадываешься ты сзади к какому-нибудь мильонеру (их у тебя в отечестве куры не клюют) и по штанам, по заду ножкой своей царственной бьешь со всего усладу. А оттель, из заду, за грошом грош сыпются и сыпются без устали и кончины. Будто у него не зад, а деньгов клад. Ась? Откель у него столько оказалось прибылей? Ведь вчера еще был гол как сокол, а ныне в Британи 5 кораблев поставил на прикол. И ответь, царюшка, откудова у всех этих вексельбергов с этанолами (хоть и не в фамилии дело) стокмо богатств взялось враз? А как твои чиновнички в свои кресла купились за целковнички? И как они, эти целковнички, в энтих креслах делают? А государственные дела между тем делают левой ногой. А все вместе они — чинуши высокопоставленные да мильонеры твои, коих пруд пруди, и есть власть, которую никаким измором не взять! А настоящие ли они? Ась? Иль поддельные, суррогатные, как в народе гутарят?
— Ты что-то не туда попер бобер, — вздохнул царь, пот с лица утирая, и успокоившись, с укоризной добавил: — Я уж думал чудо-юдо, а тут? Суррогат, суррогат!
— Ах, извини, Вольдемар, обознался, — на шутовской манер речить Митряй стал, но тут же жестко добавил: — Потому как Суррогат со времен Михаила Меченого въелся, как ржа, во всю твою власть. Тем и страшен Суррогат, что не ходит он один-одинешенек злодейскими тропами. А ВЖИВЛЯЕТСЯ в людей и превращает их в нелюдей, в оборотней — в Суррогат! В подделку! И не дадут они тебе, Вовушка, бедова твоя головушка, победить суррогат. И главное-то Вольдемар. Не волнует суррогатников не твое высокородие, ни Расеюшка разграбленная. А волнует их чрево суррогатово ненасытное, в которое, как в прорву, все подряд улетат без остатков: леса, поля, люди, горы да косогоры русские...
И чуть запнувшись продолжил:
— А башку-то ты мне все равно оттяпаешь по суду своему скорому, так что уж до конца выслухай. Суррогат — это власть, которая вокруг тебя оброслась: и чинуши, и толстосумы-олигархи, и прочие прилипалы — это и есть СУРРОГАТНАЯ ВЛАСТЬ, а ты сам и стоишь во главе этой СУРРОГАТНОЙ ВЛАСТИ. И, сдается мне, Володенька, знаешь ты об этом давным-давно. Но побороть Суррогат то ли силенков у тебя нема, то ли желанья нет. Вот таков мой будет тебе полушутовской ответ!
— Слыхивал я подобные разговоры и раньше, — отхлебнув пивка баварского, президентушка речь держал. — Головушку твою шутовскую тяпать пока не станем, но в лефортовский острог от глаз подальше припрячем. Кстати, а пиво-то, что я пью, не суррогатное случаем? Послушай шут, а может, ты знаешь, как отличить суррогатное от натурального?
— А что же тут знать: раз колосятся поля да речушки плещутся, коли россиянин возрождается, добро народное не расхищается, а Расея встает с колен, стало быть, и каюк пришел твоему Суррогату поганому. Полный.
И увели Митряя в темницу.
А наутро Вольдемар указ издал: значится так. Типа будем бороться Суррогатом, не покладая рук своих президентовских, вкривь и вкось.