Как только увидела, что фильм о жизни семидесятых годов, то с удовольствием начала смотреть, поскольку я сама ровесница Насти и Саши и хорошо помню это радостное и счастливое время. Однако чем дальше развертывалась картина, тем сильнее меня охватывало ощущение протеста и возмущения.
Громовы — это большая дружная семья. Смотреть на них — удовольствие. Вспоминаешь, как спокойно жили тогда наши родители и беззаботно — мы, дети. Но с момента, когда семья пускается в свои мытарства, появляется множество вопросов к создателям фильма. Конечно, фильм художественный, но зачем же искажать факты, которые были реальностью той нашей жизни?
Непонятно, почему героям картины восстановления документов приходится ждать так долго, по-видимому, несколько месяцев. Я вспоминаю, как моя подруга, студентка, будучи проездом в Москве, потеряла сумку с деньгами и документами. По логике авторов фильма, девушка непременно должна была пойти на панель, заработать на дорогу, чтобы вернуться домой. К счастью, действительность была куда скучнее, но счастливее: подружка обратилась в милицию, где ей сразу же дали справку о потере документов, потом посадили на ближайший поезд до дома. Проводница вагона, исполненная сочувствия, всю дорогу угощала бедную девочку. Да что там проводница, пассажиры вагона наперебой приглашали к себе, угощали, утешали — короче, равнодушных не было. Паспорт ей вернули недели через две: кто-то нашел выброшенным и сдал его в милицию.
А ужасное бедственное положение Громовых оправдано только авторами фильма. Во-первых, сразу надо сказать о том, что большинство из нас еще не успело забыть большую поддержку государства многодетным семьям, а также потерявшим кормильца. И хотя пенсии и пособия были невелики, но скромно жить было можно. В фильме семья существует как бы вне социума, в полном одиночестве, в вакууме. Да не было такого! Это только сейчас на тебя всем наплевать. Вспоминаю многодетную семью в нашем доме: им дали редкую тогда 4-комнатную квартиру, из которой выехала библиотека. Иногда давали 2 квартиры на одной площадке — и такое было. А если не было возможности дать квартиру, то в общежитии всегда находилось место.
Вообще, многодетные пользовались и уважением, и вниманием как со стороны трудовых коллективов, так и со стороны общественности, школы. Я помню, в нашей школе к началу учебного года оказывалась «адресная» (как теперь говорят) помощь таким семьям. И деньгами помогали, и вещи покупали новые — форму, обувь, канцтовары. И обеды для детей были бесплатными, и учебники. Не говорю уже о пионерских лагерях летом — это всегда. Директор нашей школы много внимания уделяла всем обездоленным ученикам-сиротам, детям из неполных семей, а также из многодетных. И денег на их поддержку не жалели. Откуда знаю? Мама была в родительском комитете.
Странное чувство вызывает учитель биологии, похоже, классный руководитель Саши Громова. Ученик спит на уроках, а учитель гадает: может, он недоедает, может, ему спать негде? В моей жизни каждый классный руководитель БЫЛ хотя бы один раз ДОМА у своего ученика. И ВСЕГДА знал, КАК ЖИВЕТ УЧЕНИК. К неблагополучным ребятам наша учительница ходила гораздо чаще: беседовала с родителями, оставляла заниматься таких учеников после уроков. Они делают свои уроки, а она проверяет тетради. Очень многих ребят наша учительница вместо родителей просто заставляла учиться. Почему не называю имени — таких учителей было много, большинство. И мы, ученики, их помним. А еще были родительские комитеты, которые помогали учителям во внеклассной работе. Так они всегда знали, какой семье требуется поддержка, и часто действовали совместно со школьной администрацией.
Вспомните, каким сильным в то время было общественное воздействие на пьяниц, родителей, плохо заботящихся о своих детях. Ведь лишение родительских прав — это редкость, исключительно трагические обстоятельства, когда для детей действительно благо не видеть своих родителей. О таких случаях крайней деградации и лишения родительских прав мы иногда читали в газетах. И это было чем-то страшным, отрезвляющим, заставляющим каждого крепко задуматься.
Еще один эпизод — драка в школе. В наше время это было настоящее ЧП, а о вымогательстве мы даже не слышали. Поверить, что плата дани в конце 70-х годов — рядовое явление, — это не просто натяжка, это явная ложь. За простую драку доставалось и всем участникам, и родителям за плохое воспитание, и учителям за плохой контроль. Ведь в школе трудно что-то скрыть: кто-то что-то видел, что-то знает. И утаить надолго просто невозможно. А нам авторы предлагают поверить, что все школьники по установленной «традиции» платят шустрым мальчикам, которые «ходят» под городскими авторитетами, и никто об этом ни сном, ни духом. Прямо кино!
Само понятие вымогательство, а также уголовный лексикон, правила лагерного поведения и всей этой блатной «культуры» стали широко распространены именно благодаря ТВ, когда после целой партии бандитских сериалов, воспевающих «романтику» лагерей и справедливость воровских законов и «понятий», многим молодым людям стало казаться, что именно в этом мужество и стойкость, особая сила и «крутость».
В этом смысле очень символична сцена фильма, когда осужденный подросток Митя глотает в прямом смысле плевок более сильного «товарища» по нарам. И мысль звучит «разумная»: ничего, потерплю немного, зато целым буду. Будем ли мы все «целы», глотая плевки сильных мира сего?
За две оплеухи милиционерам главного героя Сашу осудили. Даже при совершении такого преступления суд обязан учитывать совокупность всех обстоятельств. А недавняя трагическая смерть отца, переезд, гибель матери, кража денег у семьи и, более того, сами обстоятельства драки — момент, когда милиционеры хватают младших братьев, — все это делает арест не только несправедливым, а просто невозможным. Так что же хотели сказать нам авторы? О судебном произволе при социализме?
Но я знаю, что в моей жизни не стали бы судить только что осиротевшего мальчика, который еще даже не осознал до конца глубину утраты. И доказательством тому может служить пример из жизни: у нас во дворе жила очень неблагополучная семья — родители пили, старший брат сидел. Младший тоже часто хулиганил. Но его почему-то не торопились сажать. С этой семьей работали участковый, которого мы видели частенько во дворе, инспектор детской комнаты, соседи, родительский школьный комитет. Теперь, став взрослой, понимаю, как много усилий прилагали люди, чтобы уберечь подростка от тюрьмы, от шага, который может сломать всю дальнейшую судьбу. Подростки, которые смотрели этот фильм сегодня, даже не задаются вопросами. Для них все обычно. А ведь раньше не было так. Не было равнодушия такого, цинизма, подлости. Представьте, ключи у всего подъезда под ковриками лежали. И что? Да ничего. О кражах только иногда — где-то не у нас — рассказывали почему-то шепотом, с круглыми от изумления глазами. Проще жили, беднее, да. Мебель дорогая, ценности — редкость. Тогда другое ценили: книги, духовную пишу. Большинство.
Весь фильм оставляет совершенно тоскливое чувство, словно Громовы не в моей стране живут, а в Америке, где человек человеку — враг. Мою жизнь оболгали, оклеветали. Среди взрослых дети не встретили практически ни одного хорошего человека. А кто им помогает? Кооператор Ашот, криминальный авторитет Толик? А больше некому. Директор Дома малютки еще та штучка, ловкая дама: и высоким клиентам угодить, и от сирот отделаться. Милиционер — жадная сволочь. Члены комиссии по попечительству и усыновлению вообще не способны ничего понять. Вот посмотрят наши дети на это убожество и подумают: «И правильно СССР развалили, это гнилое болото». Этого добивались авторы фильма? Браво, с этой задачей вы справились.
Конечно, художественный фильм — не документальное кино, но атмосферу эпохи надо стремиться воссоздавать правдиво. А что было правдой? А правда в том, что мимо чужой беды люди не проходили. Вот умер сосед внезапно, никто не ждал, когда придут просить о помощи. Помогали семье все: соседи по дому, на работе, профсоюзы. И таких примеров каждый может привести множество. С детских лет приучали нас к коллективизму. Сейчас все это оплевано, осмеяно. А мне жаль, потому что мы потеряли вместе с ощущением коллективизма ощущение своей силы, достоинства, чести. Все растрясли, выкинули на помойку. Теперь каждый сам за себя. Каждый один, индивидуальность. Общество рассыпалось на множество мелких фрагментов, и, похоже, объединиться нам вновь в единое целое в ближайшее время не грозит.
Вот много критики было по поводу фильма «Штрафбат». Вроде тоже дискредитирует прошлое. Я родилась через 19 лет после войны. Фильм этот посмотрела со своими сыновьями. Им 9 и 18 лет. Смотрели молча, без комментариев. А после него мой старший говорит: «Мама, уж если эти (штрафники, т.е. самые «худшие» представители) ТАК воевали, так как же сражались остальные (т.е. те, «лучшие»)? Значит, все же смогли авторы фильма донести в частном эпизоде войны главное: хороший ты или не очень, но за Родину погибали все. И в порыве защитить родную землю были равны все. Все остальное отступило на задний план.
Последняя серия фильма «Громовы» вроде бы подсластила оскомину. Кажется, и справедливость восторжествовала: Сашу отпустили, деньги нашлись, младший брат, оказывается, жив. Но все ли так здорово? Почему справедливость торжествует как-то через черный ход? (Чей-то папа «нажал» — и досрочное освобождение, случайная встреча в храме — и ребенок найден.) Кстати, о встрече в храме: мог ли высокий номенклатурный работник открыто крестить своего ребенка в те годы? Да еще собирать большое застолье из подобной же номенклатуры по поводу крестин? Жизнь подсказывает, что нет.
Моя бабушка, взяв тайно внука, увезла его в дальнюю деревню и там крестила. И что же? Моей тете, матери того самого крещеного младенца, партийной, замдиректора районной школы-интерната, это событие едва не стоило карьеры: состоялось суровое партийное собрание, осудившее этот поступок, и строгий выговор. Говорили тогда, что отделалась она легко. Сейчас не говорят об этом, но списки всех крещеных внимательно изучали «компетентные органы». Но ведь это же исторический факт, грустный, но факт, и игнорировать его нельзя. Кто-то из руководителей нашей страны (чуть ли не Хрущев) даже собирался показать стране последнего попа. И я сама, будучи подростком, повинуясь непонятному в то время для меня чувству зарождающейся веры, ходила в храм тайно.
И еще немного о «счастливом» конце фильма. А если б Толик оказался чуть менее совестливым? Сам факт наличия чести и совести у картежного игрока вызывает большие сомнения, но ладно, поверим в лучшее, может, и есть такие толики. Но заметьте, детям все равно пришлось срочно уехать, потому что они понимают: здесь Насте никогда не получить опеку над братьями. Да и объяснять придется, откуда деньги на дом.
В общем, все свалено в кучу, чтобы рассказать всем о «страшной жизни при социализме». И знаете, получилось. Грустно, но талантливая игра актеров лишь усиливает эффект от этой страшилки. А чего стоит одна песня в начале фильма — «...Я и сам много бед перенес... и покоя не знал...» — на фоне документальных кадров о достижениях соцстроительства — работающие цехи заводов, строительство гидроэлектростанции и т.д. Зато теперь вся страна узнала, что такое покой!
Остановившиеся фабрики и заводы, заросшие пашни, 17000 исчезнувших деревень.
О если бы талант всегда служил только Истине!