Петр Яковлевич Чаадаев, умерший 150 лет назад, — фигура в истории российской философии и литературы выдающаяся и трагическая. По праву имевший репутацию крупного мыслителя своей эпохи, он будто бы не нашел своего места среди современников. Когда в 1836 году в журнале «Телескоп» было напечатано первое из его «философических писем», журнал запретили, а самого Петра Чаадаева император Николай I царской своей волей объявил умалишенным.
Труды Чаадаева с большими цензурными изъятиями издали только после царского Манифеста 1905 года, через много лет после смерти автора. А уже на излете XX века, кода жизнь России вновь переламывалась, имя философа вдруг вошло в моду, у него появились «поклонники», «почитатели» и «продолжатели» из тех, о которых говорят: когда такие друзья, то и врагов не надо.
Впрочем, неожиданностью это не было. Да и как эти «поклонники», люто ненавидевшие Россию, мечтавшие о ее окончательном поражении и гибели, но захватившие огромную духовную власть в нелюбимой и предаваемой ими стране, могли пройти мимо таких, например, слов Чаадаева: «Одинокие в мире, мы ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого разума, мы исказили». Чем не манифест тысячелетнего рабства России, ее извечной приниженности и бесполезности! Да еще из уст знаменитого человека, старшего друга Пушкина, которому великий поэт посвятил одно из самых пламенных своих стихотворений: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!»
Вот тут бы в головы новоявленных «чаадаевцев» и должны были закрасться первые глубокие сомнения. Они-то Отчизне посвящать ничего не собирались, кроме проклятий и насмешек, а о душевных порывах вообще понятия не имели. Каждое же слово в пушкинском посвящении наполнено глубоким смыслом и отражает истинную сущность адресата стихотворения.
Родившийся в 1794 году в семье знатного помещика, Чаадаев 18-летним юношей участвует в Отечественной войне 1812 года. Отчизну он защищает от захватчиков так, как должно воину, офицеру и патриоту. Карьера его после войны складывается блестяще. Чаадаеву предлагают высокий пост флигель-адъютанта самого Александра I. Но Чаадаев не просто отказывается от назначения, а выходит в отставку. Свой поступок он объясняет в письме к тетушке: «Я нашел более забавным презреть эту милость, чем получить ее. Меня забавляло высказывать мое презрение людям, которые всех презирают... Во мне слишком много истинного честолюбия, чтобы тянуться за милостью и тем нелепым уважением, которое она доставляет».
В 1821 году Чаадаев сближается с декабристами и вступает в Северное общество. Вскоре на несколько лет уезжает за границу. Он изучает труды западных философов, проникается духом католицизма и так называемого социального христианства. Чаадаеву горько и больно за крепостническую, экономически и политически отставшую на века от Европы родину, он ищет этому объяснения в истории страны, ее настоящем. Но не для того, чтобы позлословить и поиздеваться над униженными.
Чаадаев полагал, что духовный застой, оторванность, как ему казалось, России от мировой истории является главным препятствием на пути осознания и исполнения предначертанной нашей стране исторической миссии. А в том, что такая миссия России суждена, он был уверен безусловно.
Пожалуй, Чаадаев был первым русским мыслителем, столь явно и остро поставившим этот вопрос. Не потому ли его филосовские размышления и изыскания вызвали впоследствии столь пристальное внимание и интерес и у западников, и у славянофилов, несмотря на все зачастую кардинальные расхождения? Не потому ли в итоге «не пригодился», был брошен и забыт Чаадаев нынешними псевдо-западниками, полагающими, что никакого исторического предназначения, кроме как обеспечивать «цивилизованный мир» своими ресурсами, у России нет и быть не может?
Чаадаеву мы обязаны не только многими гениальными поэтическими пушкинскими строками, посвященными философу, но и, наверное, самыми емкими, точными и прекрасными словами о России, русской истории, русском народе, сказанными Пушкиным в ответ на размышления Петра Яковлевича: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться...Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре... А Петр Великий, который один есть всемирная история!.. Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».
Конечно же, Чаадаев тоже страстно любил родину, именно поэтому страдал и болел за ее настоящее и будущее. Хотя с точки зрения Николая I и по мнению множества верноподданных, искренне не понимающих, как можно отказаться от высокой должности или рисковать свободой, высказывая крамольные мысли, философ и в самом деле был сумасшедшим. Да разве «нормальный человек» посмел бы публично назвать Аракчеева злодеем, высших властителей — взяточниками, дворян — подлыми холопами? О, на такое явно способны лишь безумцы или враги государства! На подобные обвинения Чаадаев ответил своей блестящей «Апологией сумасшедшего»: «Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа... Я не научился любить свою страну с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами... Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее...»
Честь в своем сердце Чаадаев пронес до конца. Мыслям его, глубоким, честным и горьким, не была свойственна светлая гармония Пушкина. Но в людях думающих и болеющих за Отечество размышления Чаадаева рождали и рождают не уныние и апатию, а потребность действовать и веру в будущее. И это очень по-пушкински: «Россия вспрянет ото сна!»

 

 

Екатерина ПОЛЬГУЕВА.