Шестьдесят пять лет прошло с начала Великой Отечественной войны. Многие из живущих сегодня украинцев (особенно молодых), поглощенные повседневными заботами о поиске куска хлеба, об оплате за т.н. коммунальные услуги, о покупке хоть какой-нибудь одежонки, с трудом представляют себе, как неимоверно трудно было тогда выжить простому человеку, да и всей стране в целом. Выжить и остаться человеком. Тем, кто сегодня опустил руки, кто уповает разве что на чудо, кто, разочаровавшись и разуверившись во всем, сдался на милость обстоятельств, я хочу привести один эпизод первых дней войны.
Лето сорок первого года. Немцы наступают по всей Украине. Советские войска с боями отходят. Много военнослужащих по тем или иным причинам оказались во вражеском плену...
Внизу, возле дороги, на успевшей местами пожухнуть траве сидела вразброс группа красноармейцев. Их было не меньше трехсот человек. Раненых почти не видно. Охраняли пленных четверо жандармов. Тимофей (попавший в плен раненый советский пограничник) почувствовал, как первоначальное изумление от такого количества пленных бойцов Красной армии быстро переросло в гнев, а потом сменилось презрением. Может быть, у них не осталось офицеров? Но нет, вон парень сидит в приметной гимнастерке (индпошив, добротный, с едва уловимым красноватым налетом коверкот, фасон чуть стилизован — и сразу смотрится иначе, за километр видно, что не хэбэ, — воскресная униформа!), вон еще, и еще сразу двое. У одного даже шпала в петлицах. Комбат. Как они могли сдаться — столько бойцов, столько офицеров! Тимофей даже не пытался бороться с нахлынувшим презрением и был не прав. Он судил их субъективно, судил с точки зрения солдата, который уже убивал врагов. Плен для него был только эпизодом, интервалом между схватками. Он знал: пройдет час, день, три дня — и опять враги будут падать под его пулями. Он знал уже, как их побеждать.
А эти не знали. Им не пришлось. Их подняли на рассвете — обычная учебная тревога. Они не протопали и трех километров, как их окружили танки. Настоящего боя не получилось. Роты бросились в кюветы, но танки стали бить вдоль дороги из пулеметов и осколочными. Уже через минуту половины батальона не стало. Все вместе они не успели убить ни одного врага.
Их унизили столь внезапным и легким поражением. Сейчас в их сознании за каждым конвоиром стояла вся гитлеровская армия. Каждый был силен, ловок и неуязвим. Каждый мог поднять винтовку и убить любого из них: просто так убить, из прихоти, потому что он сильнее, потому что он может это сделать.
Впрочем, побыв среди них недолго, уже через какой-нибудь час Тимофей понял свою неправоту. Да, в плен их взяли, но сломать не смогли, даже согнуть не смогли. Им надо было очнуться от шока, прийти в себя — и только. И тогда они докажут, что не перестали быть красноармейцами, и не понадобится помощь извне, и не остановит их ни стократное превосходство врагов, ни отсутствие оружия...
Под вечер жандармы распахнули ворота, и в конюшню, в которой находились пленные, под напором задних, шагая прямо по телам не успевших подняться красноармейцев, ввалилась еще одна толпа пленных. Раненых среди этих было куда больше. И они успели дать гитлеровцам настоящий бой! И сложись все немного иначе, возможно, их полк сумел бы удерживать свои позиции немало дней, все глубже и глубже закапываясь в землю; потом их из нее немцам пришлось бы зубами выгрызать. Но случилось так, что рядом было подходящее поле, на котором высокий немецкий штаб наметил оборудовать промежуточный аэродром. Уже на третий день войны аэродром должен был принимать самолеты. Ничто не могло поколебать предначертанный свыше график. А тут какой-то наспех окопавшийся пехотный полк. «Смести!» — и на полк, прошивая из пушек и пулеметов каждый свежевырытый окопчик, обрушилась целая эскадрилья «мессершмитов». А потом со всех сторон навалилась, как показалось красноармейцам, целая армия. И все-таки они продержались почти целые сутки.
Утром пленников вывели на работу. Поле будущего аэродрома было близко. Пленных вели колонной по пять, они растянулись почти на двести метров; голова колонны поблескивала зеркалами лопат, но остальным лопат не хватило, они шли налегке. Солдаты конвоировали их с обеих сторон. Внезапно раздались выстрелы. От дороги вдоль колонны мчался немецкий военный мотоцикл с пулеметом в коляске. Трое конвоиров уже были убиты, четвертого пулеметчик прострочил в упор на глазах у Тимофея.
Но следующий солдат опередил пулеметчика и выстрелил первым. Правда, он тут же был сбит коляской, однако пулеметчика он убил. Оставшиеся в живых конвоиры начали стрелять. Пули летели над распластанной колонной, тянулись к мотоциклу, стягивали вокруг него свинцовый узел, и, судя по всему, одна из них должна была вот-вот поставить точку в этом импровизированном спектакле. Но, если так думали пленные, если в этом не сомневались немцы, водителю мотоцикла, пожалуй, эта мысль и в голову не приходила.
Увидав, что пулеметчик убит, он сбросил скорость до самой малой, выхватил из коляски немецкий танкистский автомат и, положив его на сгиб левой руки, которой он продолжал вести мотоцикл, дал длинную очередь над колонной.
— Ребята, в атаку! — закричал он. — Я буду прикрывать вас. Вперед!
Этот бой длился, наверное, минуты две. Может быть, больше. Может быть целых десять минут. Но случился не обычный бой, а сложнейшая трансформация... Толпа пленных превратилась в коллектив, а он, в свою очередь, в воинскую часть, которая умеет все, что положено: наступать и отступать, держать оборону — второй раз превратить этих солдат в толпу пленных уже невозможно, они не сдадутся. Просто не сдадутся, как бы ни сложился бой, — и все.
Но ведь для этой трансформации нужно время. И хоть какие-то условия. А откуда им взяться, когда колонна лежит посреди выжженного солнцем поля, плоского, как стол, где каждый на виду, а смерть посвистывает над самой головой, чуть по волосам не ведет, и вдруг, забурившись в землю перед самым носом, порошит в глаза комочками глины. А уж следующая пуля летит точно в тебя и, если опять не достанет, летит снова и снова.
Так умирает трус — снова и снова. И так считает свои пули герой. Это труд солдата — лежать и ждать. Это его долг. Тысячу раз умереть, но не дрогнуть и, дождавшись приказа, подняться и пойти вперед.
Но прежде солдат должен знать: будет приказ. И все его мужество под пулями сводится к этому — дождаться приказа. Но если он сейчас еще не солдат? Ведь он пока что военнопленный. Кто ему может приказать? Разве что конвоир. А твой брат военнопленный, пусть он вчера сколько хошь «кубарей» носил, и даже «шпал», даже «ромбов» — то вчера было, а сегодня они одного поля ягоды, одно им имя — военнопленный. Сегодня для обоих и закон, и право, и Бог, и мать родная — конвоир.
Где же та сила, которая поднимет этого человека
на ноги (может быть, на смерть) и бросит вперед
на врага — на верную смерть, если он знает: надо лежать, вжаться в землю, спрятать голову и лежать, лежать — авось пронесет...
И вот секунды падают, падают в прошлое одна за другой, а колонна лежит. Лежит, роет носом землю, а над нею поверх голов ведет бой одинокий мотоциклист. Все свои козыри он выложил. Осталось ему одно: умереть с музыкой.
Не получилось атаки.
Секунды тают, уже внезапность исчерпана вся. Зашевелились в колонне, что значит армейская школа: соблюдают субординацию, ищут старшего. Приподнимаются: «Комбат! Кто видел комбата?» И еще ответа не дождались, а уже побежал слушок: убит комбат.
А из рощи, что впереди, уже бегут автоматчики, разворачиваясь в цепь. Веселые и решительные автоматчики, которые еще не были в бою, не были под обстрелом ни вчера, ни сегодня, у которых еще никого не убило. Они предвкушают этот бой. Предвкушают, как в ста метрах от колонны откроют огонь, будут идти в полный рост и поливать свинцовыми веерами. В каждой руке по автомату, их рукояти защелкнуты в гнездах на животе; только и работы, что нажимай на спусковые крючки да вовремя меняй опустевшие магазины, шагая в полный рост по выщипанной траве залитого солнцем выгона. Ах, как прекрасна жизнь, когда знаешь, что ты силен и бессмертен, что ты шагаешь к победе, идешь, чтобы пролить кровь жалкого врага, много крови. Эта темная лента взбунтовавшихся рабов, она обречена.
Лежат солдаты, все это видят. Кто может знать, что сейчас у каждого из них на душе? Инстинкт подсказывает: лежи, вожмись в землю, только выдержка может спасти тебя от смерти. А сердце? Почему все оглядываются друг на друга?
Но уже от липовой рощи приближались автоматчики; каждый на несколько секунд исчезал в свежевырытом котловане и вдруг выскакивал, как отсюда казалось, гораздо ближе. Но уже вырывались из-под деревьев и запылили в объезд явно с намерением отрезать путь к отступлению три мотоцикла с колясками. А затем появился бронетранспортер, однако дальше котлована не пошел: его крупнокалиберный пулемет и на таком расстоянии брал хорошо.
И вдруг, словно он был и в самом деле громче винтовок и пулеметов, над колонной послышался уверенный, привычно-командный голос:
— Батальо-о-он!
Комбат стоял открыто, свободно; в левой руке штыковая лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его видят все, он резко выкинул кулак в направлении автоматчиков:
— В ата-а-аку-у-у! Ура!!!
— А-а-а-а!.. — взметнулось над полем.
Это был не крик — это был стон, исторгнутый и не горлом, и не легкими, а сердцем, в котором сплелись и ненависть, и отчаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.
Сотни людей разом бросились вперед, что было мочи. Охрану забили, зарубили, не задерживаясь, походя, между делом. Но главное — автоматчиков захватили врасплох. Те сообразить еще не успели, что произошло, а красноармейцы уже рядом: до них семьдесят — шестьдесят — пятьдесят метров. И как их много, господи! Немецкая цепь, еще несколько секунд назад производившая впечатление уверенной и неудержимой мощи, как-то вдруг сразу, без перехода, без остановки попятилась, попятилась — и сыпанула кто куда. Лишь несколько человек попытались оказать сопротивление, они стояли и били с пояса, прямо в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал бреши в стене, но они тотчас же заполнялись новыми людьми, рвущимися вперед, навстречу пулям, и это было страшнее всего. Автоматчики поняли, что им не удержаться, однако побежали поздно: им не дали уйти далеко — изрубили и передушили всех до одного, попутно, между делом сожгли бронетранспортер.
Всего этого Тимофей не видел. Он поднялся в атаку вместе с остальными, пробежал немного и рухнул без сознания. Опять, в который раз его подвела рана в груди и потеря крови...
Этот рассказ я написал по мотивам повести украинского писателя И.Акимова «Легенда о малом гарнизоне». Не все герои этого произведения дожили до Победы. Впереди были долгие четыре года войны, а враг был силен и напорист, на него работала почти вся Европа, и он стремительно продвигался по нашей стране. Но наша сила была в единстве — советский народ верил своей партии и правительству, поэтому мы и победили.
Сегодня положение нашей страны и украинского народа очень сильно напоминает положение СССР в первые месяцы войны. Страна наполовину разрушена. Ценовой беспредел, осуществленный правительством Еханурова, пытающимся за счет денег населения покрыть свои ошибки и преступления, деморализовал значительную часть украинцев. Коварный Североатлантический союз рвется к Москве. Единственное исключение, что тогда, в сорок первом году, у нас был внешний враг — гитлеровская Германия, сегодня же — у нас внутренний враг, по своему коварству, подлости и «информационному вооружению» значительно превосходящий фашистов. За пятнадцать лет «мирной» капиталистической оккупации Украина понесла материальных потерь значительно больше, чем за три года оккупации военной. И только в результате с каждым годом все усиливающихся «информационных бомбежек» значительная часть населения Украины, изнасилованная и обесчещенная, поддерживает своих мучителей, голосуя на выборах за антинародные партии и блоки. Но последние события в Крыму показали, что не весь народ превращен в стадо клонированных генами национализма и американизма животных. Позорное бегство американцев из Крыма показало и власти, и народу Украины что общая, объединяющая все регионы страны идея есть! Это построение социально ориентированного, внеблокового государства, признающего одинаковый статус русского и украинского языка.
Катится неторопливо время, и уже почти не осталось тех, кто первыми приняли бой с врагом 22 июня 1941 года. Разве могло им присниться в самом страшном сне, что через много лет они, герои, спасшие мир от фашизма, будут умирать от безысходности и элементарного голода, а вся страна станет похожа на колонну пленных, которую раскормленные конвоиры гонят в никуда. Только тогда конвоиры на весь мир заявляли, что они хотят покончить со «славянскими недочеловеками», а сегодняшние твердят, что приведут остатки великой страны, которые им достались, к процветанью.
Но мы видим, что уже поднимаются с колен наши комбаты, распрямляют плечи, что к ним подтягиваются опытные бойцы, и скоро мы услышим долгожданную команду: «БАТАЛЬОН — В АТАКУ!»
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ,
ОТСТОЯВШИМ СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ
НАШЕЙ РОДИНЫ!