...В августе сорок второго, после первых боев, меня приняли кандидатом в члены ВКП(б), спустя три месяца (такой был кандидатский стаж на передовой) я стал коммунистом. Из рекомендателей помню двух бывалых солдат и комиссара. Из вопросов «по программе и уставу» — ни одного. Программу и Устав как документы я не знал — изучу позже, в школе политруков, но я знал их дух: сражаться за землю, за народ, за свободу до смертного часа. Я вступал в сражающуюся партию. Что такое сражающаяся за народ, вместе с народом и во главе народа партия? Это высшая степень служения народу, это апогей самоотречения. Сейчас вот думаю: откуда в нас, восемнадцатилетних юнцах, взялся тот высокий дух самоотречения, кто были те истово верующие наставники, передавшие нам его? 0твет один: далекие наши предки! Их дух вошел в нас, их «программой и уставом» был завет поколений: не посрамим земли русской! Думаю, что тогда мы, коммунисты, не верящие в Христа, по духу самоотречения были ближе всего к Нему, и, пожалуй, не будет натяжкой сказать: сражающаяся партия была воистину воинством Христовым.
Так мыслимо ли изменить товариществу, если ты пришел в него и принял бессмертный дух его в великий и трагический час? Нет, это навсегда, навечно, до последнего дыхания! Никакой рационализм не может поколебать веру в предназначение — служить народу своему, если внушена она тебе витающими над нами душами предков. Измена, если она случается, — самое постыдное дело, и отрекшийся уже не человек. Я говорю от имени тех, кто стал коммунистом, не важно, в военное или в мирное время, восприняв как суть свою дух самоотрекающегося служения народу.
...Судьба даровала мне встречи и дружбу со многими из них, и именно в те годы я отчетливо различил, как в общем товариществе появляются два товарищества: те, кто служил людям, и те, кто делал вид, что служит. Я пошел с первыми, и теперь, оклеветанный и запрещенный, подводя итог жизни, ни на йоту не раскаиваюсь в выборе. Я благодарен товариществу верных за то, что они дали смысл моей жизни.
Ослепленные ненавистью утробники-реваншисты устроили мировой шабаш над якобы навсегда поверженным товариществом верных коммунистов. Но ненависть слепа, утробники не видят, что верные если и повержены временно, то на землю, на ту самую землю, на ту почву народную, которая извечно напитывает борцов за свободу силой неисчислимой и неодолимой. Они поднимутся, они уже встают и распрямляются, и вы уже дрожите, извиваетесь, дезертируете из стана пирующих, драпаете под защиту вашего заморского пахана. Все оргии кончаются похмельем. Ваше — не за горами.
Каста, захватившая власть, не может долго удержать ее без социальной опоры в обществе. На кого или на что опирались утробники?
Неудовлетворенность сущим охватывает в первую очередь интеллигенцию, людей творческих, от них «дух бегства» распространяется и на другие слои общества. Мы видели это на примере нашей публицистики предперестроечной поры, когда не только литераторы, но и экономисты, и историки, и политологи, и инженеры выплеснули в прессу целую критическую волну, побуждающую общество к размышлению. Но если эта волна носила в сущности своей позитивный характер, то волна другая, скрытая, непубличная, салонная, исходившая от властных и напористых утробников, уже достаточно обогатившихся, имела тайной целью полное отрицание настоящего и возврат к прошлому. Эта вторая сила прокралась на самый верх власти и повела одураченное общество прямо назад, к капитализму, через повальное обнищание, разорение и разрушение всего созданного народом...
В сущности, касту утробников, овладевших властью, страсть владычествовать довела до маразма, до смердяковщины — звать в страну иноземных королей и президентов, расплачиваться за услуги землей и народом. И теория у утробников все та же — с точностью до наоборот: был «непобедимый социализм» — стал «непобедимый капитализм», основой была общественная собственность — стала частная, был коллектив — стала личность, было единомнение — стал плюрализм... Или-или. Белое — черное. Ничего иного утробники не родят, ибо страсть владычествовать идейно бесплодна.
Все те же у них и «показатели» власти, хотя для маскировки и именуется это «демократией»: верховодящая шайка-команда, демагогия, насилие, полная глухота к голосу народа. Та же, по сути, и социальная опора — неработь, новый тип комбедовца: спекулятор, вор, развращенец, мазурик. Это и есть «третье сословие», которое пестует антинародная власть утробников. Утробник — это особая, чрезвычайно извращенная, больная ветвь вождизма, это экстракт насилия и бессмысленности. Это вершина беса Верховенского: во исполнение маниакальной идеи не останавливаться ни перед голодом, ни перед кровью, ни перед сдачей народа в рабство.
Как видим, ничто не ново под луной. Никакой новой революции не случилось, просто развитие внутрипартийной борьбы дошло до стадии окончательного ренегатства верхов, когда каста утробников одолела товарищество верных.
Поворотным пунктом этой фазы борьбы и явилось то «историческое» утро, в которое я сел за юбилейные размышления, — 22 июня 1992 года, когда власть утробников кинула на избиение народа своих опричников. Ренегаты, как и написано им на роду, кончили войной против трудящихся в угоду буржуазии.
Как же ответить на итоговый вопрос: зачем жил? Ответ один: жил служением своему народу и родной земле, а служение — это борьба. Вечная, неостановимая борьба за идеалы, в которой победы сменяются поражением, а поражения — победой. Перед этой истиной нет резона отчаиваться в поражениях, как нет причин успокаиваться и при победах. Не нами начато, не на нас и кончится, мы всего лишь звено в бесконечной цепи. Если «звено» одухотворено высоким идеалом служения, оно непобедимо. Полвека назад я вступал в сражающуюся партию, сегодня она на тех же позициях, значит, и солдаты ее — в строю!

 

 

Август 1992 г.
с. Борки,
Псковская область.