«Пролег брус через всю Русь, а встанет — до Бога достанет». Каким величием и простором веет от этой загадки про бесконечную русскую дорогу! Но ведь дорогу надо уметь осознанно выбрать, выстроить путешествие с целью и пользой. Мне в литературной молодости повезло. Однажды ночью меня как будто что-то толкнуло. Готовясь к странствию с армейским другом — «просто по Руси», — я подошел к карте Центральной России, вгляделся и ахнул.
Словно по Божьему провидению или в силу каких-то неразгаданных геополитических причин, точно к северу от Москвы, по московской 38-й долготе, лежали города, сыгравшие великую роль в истории становления Российского государства, обретения его могущества и культурной самобытности. Достаточно только их перечислить — Дмитров, Талдом, Белый Городок, Кашин, Красный Холм, Весьегонск, Суда, Белозерск — северный форпост Московского государства. А между ними — старинные села, урочища, памятные места...
Эта прямая стрела пути на север позвала в дорогу, я осуществил самое главное из своих путешествий, написал и выпустил книгу прозы «Белая дорога» (издательство «Современник», 1985), ставшую библиографической редкостью. С тех пор прошло больше двадцати бурных и ломовых лет. Захотелось повторить Белую дорогу, увидеть, что изменилось в этих краях и во мне самом, понять, куда движется коренная Россия? Трудная задача. Но я приступил к ее выполнению и... сделал первый зигзаг.
КИМРАМ — 460 лет
Еще с моста через Волгу, который ремонтируется и затрудняет движение транспорта по одной полосе, открывается набережная Кимр с яркой картинкой на плитах: герб города с ладьей и сапогом и цифрой 1546. Торговое село, а потом районный городок отмечает свое 460-летие. Почтенный возраст, славная история. Строго говоря, точно на московской долготе лежит поселок Кимрского района Белый Городок, но я сызнова начал Белую дорогу не с него, не с подмосковных Дмитрова и Талдома, о которых множество раз писал на этих страницах, а с границ Тверской земли и с города Кимры, где давно был проездом.
Впервые Кимры упоминаются в 1546 году как дворцовое село в грамоте Ивана Грозного. В то время, как и позже, жители занимались обувным ремеслом и торговлей. В 1677-м богатое село состояло в ведении приказа Большого дворца; затем принадлежало Салтыковым и Скавронским. В 1847-м жители Кимр выкупились от графини Ю.П.Самойловой на волю с землей. Развозилась отсюда «вытяжная обувь» по всей Руси, продолжали славиться Кимры как «сапожная столица», в кимрских сапогах совершали свои походы русские солдаты при всех императорах — твердый государственный заказ!
Некрасовские семь странников в поисках «Кому на Руси жить хорошо» решили: «Пойдем в село Кузьминское. Посмотрим праздник — ярмарку! Сегодня там и ярмарка, и праздник храмовой». По описанию Некрасова, село Кузьминское очень похоже на Кимры:
Пошли по лавкам странники:
Любуются платочками,
Ивановскими ситцами
Шлеями, новой обувью,
Издельем кимряков.
Но при всей славе по коммерческим условиям выгодно было кимрякам не переходить в разряд города — так и додержались они до революции «селом», хотя уже были богатым и приглядным купеческим городом. Например, стоит в самом центре типичный доходный дом в стиле модерн 1910 года, какие и в моем родном Замоскворечье возводились, а получается по статусу — в селе. Городом успело их сделать Временное правительство летом 1917 года. При советской власти сохранялась и кожевенно-обувная промышленность, бурно развивалось машиностроение. В поселке Савелово (или в Кимрах-2), докуда и доходит железная дорога, были созданы могучее производственное объединение «Прогресс» и станкостроительный завод, в самом городе работали швейная, трикотажная, мебельная фабрики. Теперь в том же Савелово знаменитый машиностроительный завод раздробили, раскупили чуть ли не по цехам. Например, в одном из них делают линии по розливу воды «Бородинская». В Белом Городке из 3 тысяч жителей больше тысячи во время моего первого путешествия работало на знаменитом судоремонтном заводе, теперь, дай бог, 300 человек находят работу. Большинство специалистов и умелых работников ездят в Москву чуть ли не ежедневно. Как зомби: долгая электричка, работа, электричка, домой — только спать. И на этой экономико-социальной базе мы хотим возродить мощь державы?
Правда, Маргарита Пучкова, которая руководит культурой в районном масштабе (здесь городская и районные администрации почему-то не по масштабам разделены) заметила, что при успешно работавшей промышленности да обширном и хлопотном сельском хозяйстве прежде столько внешнего внимания культуре не уделялось. Теперь — сплошные праздники, смотры, дипломы, грамоты. Одних народных коллективов от ансамбля «Струны души» до цирковой студии в Белом Городке стало в районе шестнадцать! Если бы еще и материально также опекали. Всего на культуру в районе выделяется 15 миллионов рублей на год. Это, конечно, крохи, если учесть, что, например, на ремонт ужасного выезда из города и шоссе до села Ильинское заложено 18 миллионов рублей. А тут — вся сфера культуры.
Но культурная жизнь не угасает. В давний приезд запомнился мне театр драмы и комедии да краеведческий музей, в котором собрана уникальная коллекция обуви и деревянная скульптура местного мастера-самоучки М.П.Абаляева, прочие интересные экспонаты. В этот приезд поразил Выставочный зал на перекрестке улиц Урицкого и Володарского (в Москве зря Пушкинскую и Чеховскую улицы переименовали, а тут надо бы вернуть исторические названия!). Снаружи он такой же ветшающий, как и многие другие исторические здания, а внутри наполнен красотой и кипучей деятельностью. Светлана Анатольевна Шурлина — директор Выставочного зала и Дома ремесел, который успешно обучает ребят коренным навыкам, провела впечатляющую экскурсию. Есть что показать: более 100 художников живут и работают в Кимрском районе, ехали из Москвы, других городов, из ближнего зарубежья. Еще двадцать лет назад, когда был создан Кимрский клуб художников, здесь было только 30 живописцев.
Причем многие из них — самоучки, истинно народные живописцы-примитивисты. Вот броская «Лиса на снегу». Автор — Карташов Виктор Николаевич 73 лет — живет в совхозе им. М.В.Калинина, он еще и резчик по дереву, участник международных выставок художников-аутсайдеров. Так их почему-то называют на европейском искусствоведческом сленге. А по-моему, они среди бездушного авангарда и абстрактного формализма — самые настоящие новаторы. Ведь природа и душа всегда новы! Даже смотрительница зала Вера Николаевна Соболева за кисть взялась, написала яркую картину «Хоровод».
Спросил, как многочисленные художественные таланты используются, как влияют на исконные ремесла. Тут мне с грустью поведали, что местный техникум готовит модельеров и по обуви, и по одежде, но в Кимрах им работать негде — устраиваются в Москве, даже до Китая выпускники добираются. А своя фабрика «Красная звезда» выпускает обувь по итальянским заготовкам.
Светлана Анатольевна показала сувенирные сапожки, которые пытаются выпускать в Доме ремесел, и занятные куклы. Продемонстрировала фигурку щеголеватого кимряка и припомнила поговорку: «Кимряк лучше не доест, но нарядится». Это в основном относилось к мужчинам, которые одевались даже наряднее девушек. Хотя истинный ценитель, французский писатель Теофиль Готье, который совершил в августе 1861 года путешествие по Волге от Твери до Нижнего Новгорода, и женские вкусы отметил. Впечатления от увиденного 145 лет назад на судне «Русалка» были изложены им в книге «Путешествие по России»: «...В Кимрах меня удивил праздничный вид городка (не села!!!). Несколько изящных туалетов, подражавших французской моде, правда, с вынужденным опозданием, ведь все же от Парижа до Кимр далеко, — выделялись на национальном фоне ситцевых сарафанов с устарелым рисунком. Три девушки в маленьких андалузских шапочках, в зуавских куртках и вздутых кринолинах были поистине прелестны. Несмотря на то, что в них сквозило легкое подражание западной непринужденности. Они пересмеивались друг с другом, казалось, с презрением относились к роскошным сапожкам, которые носили другие жители — мужчины и женщины. Кимры известны своими сапогами, как Ронда гетрами».
Не знаю, остались ли в Ронде гетры, а вот в Кимрах своих сапог не осталось. Фабрика «Красная звезда», если и продолжает изготавливать обувь, то по импортным заготовкам.
Конечно, зашел в центральную библиотеку, где много лет директорствует Людмила Ивановна Иванова. Она рассказала, что еще в 1983 году было 40 библиотек в городе и районе, теперь — почти в два раза меньше. Население района сократилось с 16 тысяч человек до 14,2 тысячи сельчан. Около 65 тысяч живет в городе, горожане тоже пользуются центральной библиотекой.
Зарплата библиотекаря на селе — 2300 рублей с сельской надбавкой в 25 процентов. «Что особенно удручает: нет совсем притока молодых кадров, за последние десять лет никто не пришел ко мне с просьбой: пошлите учиться на библиотекаря. Даже в Твери, в областном культпросветучилище им. Львова закрыли дневное библиотечное отделение».
Комплектовались пять лет только на свои заработанные скудные средства. Теперь выделяют из бюджета на книги и подписные издания 200—220 тысяч рублей в год. Библиотекари радуются и этому благу, но если разделить всю сумму на 26 тысяч читателей, то выйдет смехотворная цифра на новые поступления — 8 рублей на человека, то есть 0,1 стоимости недорогой книги или одной газеты в год. Какими новинками можно привлечь читателей? Подписка на периодику составляет половину того, что нужно по нормативу. Хорошо хоть с созданием отдела маркетинга издатели стали дарить в месяц на 2,5 тысячи рублей книг для изучения спроса и продажи в библиотеке. По-прежнему 50 процентов поступлений составляют дарения, но ведь тенденция известна: «Бери, боже, что нам негоже».
Людмила Ивановна просится на пенсию: «Не могу — устала от бесконечной писанины. Теперь с введением системы казначейства на каждый чих нужна бумага да еще с подписью юриста. У меня женщина специально сидит только на составлении официальных бумаг, да еще все библиотеки в районе завязаны на нас: скрепки, карандаши, кнопки — только через нас, каждую мелочь надо заранее планировать в бюджете».
Об этом в голос стонут все учреждения культуры, а ведь гайдаровцы нас уверяли, что с рынком придет самостоятельность, «появится хозяин», восторжествует здравый смысл, а не централизованное планирование, куда там: хуже, чем при диктате Госплана! Потому и количество чиновников во всех звеньях беспрерывно растет, юристов чуть ли не во всех вузах готовят. Такой рынок соорудили, который, как ни странно, добил исконное производство и отозвался даже на внешнем виде исторического города.
ОЧЕРНИСТ СОЛЖЕНИЦЫН
В 2003 году в рамках государственной программы по военно-патриотическому воспитанию состоялся Всероссийский конкурс на лучшее писательское и журналистское произведение «Моя малая родина». Я уже рассказывал в «Советской России», что высокую оценку получила работа тогдашней десятиклассницы Адили Зариповой из города Кимры. Ее публицистическое исследование об истории кимрского Гостиного двора приобрело символическое значение: юная россиянка, татарка, прекрасно владеющая родным русским языком, на примере лишь одного здания в центре городка нарисовала горестный образ постперестроечной России. Гостиный двор с торговыми рядами был возведен в 1914 году по образцу Нижегородской ярмарки, до Первой мировой войны в строй вошла первая очередь центра коммерции. После революции здесь помещался Дом советов, изящное здание украшало все открытки и путеводители. С ослаблением народовластия и подменой его номенклатурным застоем здание, принадлежащее горторгу, стало приходить в ветхость. На волне перестроечной демагогии пообещали его отреставрировать и отдать Дому пионеров. Начались либеральные реформы, накатил дикий рынок, бесхозное здание начали растаскивать, бомжи облюбовали его для ночевок, а молодняк — для оргий после дискотек и наркосходок. Жители все растащили, рухнула крыша, посыпались стены. В 1996 году у путешествующего борца с советской властью Александра Солженицына вырвалось правдивое восклицание: «Руины перестройки». Но сказал он это лишь почетным сопровождающим, потому что писатель публично давно перестал взывать к справедливости, бороться с дикостью, развенчивать власть, то есть бодаться с дубом.
Более того, недавно в «Литературной газете» с большим опозданием вышли его очерки «Тверские города», и вот что он написал в разделе «Кимры»: «Уже не используется, но стоит и просится к реставрации Гостиный двор — даже трехэтажный, с башенками, построенный в 1914 году, да скоро и попавший под советскую власть, — вселялись сюда окружкомы, укомы, райисполкомы и истоптали здание». В каком смысле «истоптали»? Вообще очерки Александра Исаевича тоже позвали меня вернуться на Белую дорогу и начать именно с Кимр. Я вспомнил работу Адели и поехал в один из пунктов пролетного солженицынского вояжа по типовой программе: хлеб-соль на границе, прогулка с руководством, встреча в библиотеке с краеведами и работниками культуры, ответы на стоны, как спасти Россию. После всего лично увиденного и постигнутого я понял, что очеркист Солженицын — не очень интересный, а очернист — хоть куда. Можно по его сочинениям вести спецкурс на журфаке или в Литинституте «Как нельзя писать путевые очерки».
Жанр этот чрезвычайно развит в русской литературе (от «Путешествия из Петербург в Москву» Радищева и «Путешествия в Арзрум» Пушкина до «Писем из Осташкова» Слепцова и «Башмаков» Пришвина) и всегда, конечно, грешил авторской тенденциозностью, той прекрасной однобокостью, которая делает каждую дорогу и тему неисчерпаемой, но какие-то краеугольные принципы должны сохраняться. Нельзя же, чтобы пусть и одаренная школьница писала аргументированней и честней, нежели прославленный писатель и ментор.
Вообще, внимательно и пристрастно (я сам бывал во всех этих тверских городах) прочитав очерки Солженицына, понимаешь всю нехитрую схему их построения: был, мол, до революции процветающий торговый (ремесленный, уездный, духовный) центр, а после прихода советской власти начал приходить в запустение. Особенно губительным для всех пунктов вояжа предстает тот период, когда Солженицын был в подполье, а потом благоденствовал в Европе и в штате Вермонт, то есть тот отрезок созидательной истории, когда на самом-то деле велось самое интенсивное строительство хоть на селе, хоть в малых городах, стоит только посмотреть незашоренным взглядом. Про эту особенность неадекватного восприятия действительности сказал еще молодой Лев Толстой в «Севастопольских рассказах»: раненому солдату любое сражение, где он был контужен, представляется проигранным.
Самое потрясающее, что Солженицын бродил по городу с городским архитектором Валентиной Николаевной Хлебородовой и краеведом Барабановым (даже имени не узнал), которые могли бы ему рассказать историю запустения Гостиного двора в псевдорусском стиле. Мне ее вкратце повторила заведующая отделом культуры Маргарита Пучкова: «В Гостином дворе был райисполком, потом построили новое здание (там и сейчас районная администрация), двор передали горторгу и его подопечным торговым точкам. Потом горторг построил новое здание, появились более удобные помещения для магазинов, и двор решили передать Дому пионеров, а тут накатили реформы». Совершенно ясна характерная связка для этого бесхитростного рассказа: построили — переехали — передали. Ведь строили, значит? И вдруг все оборвалось, «истопталось»... А много ли строят сегодня в глубинке, он не заметил?
Кстати, к сельскому хозяйству у Солженицына почти тот же подход. Уж тут про крах любой чиновник и пастух мог бы писателю с цифрами рассказать. Нет, он снова винит советскую власть, пишет нечто несуразное: «Вот за советское время нагородили «животноводческих комплексов» сразу на 800 голов, хотя нормальное стадо, которому в округе может достать пастбищ — 100—150 голов. А на такое упятеренное где набраться пастьбы? Перегоны по 5—6 километров, за такую проходку у коровы «прожигает» молоко».
Эх, разве в этом главная проблема? Да на тверских пойменных и приозерных лугах и болотинах любое стадо можно прокормить! Лишь бы оно существовало по экономическим и демографическим условиям. На 1 января 1985 года, на начало перестройки, в Кимрском районе насчитывалось 30 439 голов крупного рогатого скота, в том числе 11 900 коров. На момент путешествия Солженицына общее поголовье крупного рогатого скота уменьшилось в 3 раза — 10 483 головы, а на 1 января 2004 года в районе осталось 6102 головы (из них коров — 2696), то есть продуктивное стадо на тех же землях уменьшилось почти в 5 раз. Какие тут перегоны с прожиганием молока! Больше, чем в 5 раз сократилось и производство мяса. Я взял эти официальные данные из книжки журналиста Германа Андреева «На берегах Малой Пудицы», вышедшей в 2004 году. Сегодня этот обвал продолжается. Приехал через Малую Пудицу в прибрежное село Романово на полноводной Медведице. Мне старожилы — певуньи ансамбля «Романовские девчата», рассказали, что в нем было около 100 многолюдных дворов («В войну, помним, было 99 девок разного калиберу — сопливые, средние, старшие!»), потом создали крепкое хозяйство, одних только овцематок романовской породы — случайно ли название перекликнулось? — было 4,5 тысячи голов («На животноводстве и овцеводстве по 300 рублей зарабатывали — больше, чем в городе»), а теперь — ни одной: вместе с разорительными реформами все пошло прахом («Но еще недавно стадо частных коров до 30 голов доходило, а теперь зимой лишь в 15 домах доживают, а осталось в селе всего 3 коровы»). Вот она, трагедия исконных русских земель!
Потому и решил я поехать в дальний, но еще живой сельский округ, в село Неклюдово, которое запомнилось мне тем, что мы с другом плавали сюда на веслах с рыболовной базы на реке Медведице, где так любил рыбачить мой старший друг и наставник — замечательный поэт Николай Старшинов. Кстати, сама река Медведица течет по той же московской долготе, совпадая с Белой дорогой.
РОМАНОВСКИЕ
ДЕВЧАТА
По версии историка Татищева, название Кимры — «имя эстонское», которое произошло от искаженного угро-финского прилагательного «кирема», что значит «медвежья». Потому и речка Кимерка (означает Медвежья), которая рассекает город и впадает в Волгу, и более крупный приток, Медведица, носят, в сущности, одно имя. Правда, сегодня это не такой уж и медвежий угол.
Село Неклюдово стоит на Малой Пудице — притоке широкой Медведицы, подпертой водами Углического водохранилища, и сразу привлекает взгляд своей ухоженностью да новой часовенкой, которая высится возле автобусной остановки. В уютной администрации встретила нас изящная Валентина Ивановна Коршакова в модном легком платье. Она уже 25 лет на сельской выборной и административной работе, хоть советской, хоть псевдодемократической. Ее по-всякому и назначали, и избирали, а более энергичной и уважаемой женщины никакой строй в деревнях Неклюдовской округи — не выдвинул. В Неклюдово действует бревенчатый, но симпатичный красно-белый Центр культуры и досуга, похожий на скромный усадебный дом с колоннами, а в администрации сельского поселения открыт музейчик крестьянского быта. Теперь его помещение занимают работники на ниве сельской переписи. Валентина Ивановна любой государственный указ добросовестно выполняет, но ее менее ответственные и несдержанные на язык односельчанки откровенно смеются: «Деньги что ли казенные некуда девать? Считают кур, коз, грядки. Да попроси данные у Ивановны, она все про нас знает!»
Да, она про все знает, обо всем хлопочет, хоть теперь культуру, медицину, даже образование оптимизируют и отрывают от местных органов власти. «Это просто глупо — как я могу, например, не думать о судьбе школы, которая нам такой кровью досталась!.. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вместо сгоревшей школы удалось совершить чудо по нашим временам — построить новую среднюю школу. Несколько лет строили, в 2004 году открыли. В ней работает 13 учителей, а учится 41 ребенок. Дети нужны, а для этого надо обеспечить молодых достойной работой. Теперь заговорили про оптимизацию, про закрытие малых начальных школ и ввели программу «Школьный автобус». Автобус-то в виде железки — не проблема. А как обеспечить проходимые дороги, где взять горючее и запчасти, как, наконец, найти ответственного трезвого водителя? Школы нет — ставь на деревне крест!»
С развалом совхоза менялись разные формы хозяйствования, но главное, что хрупкая Коршакова с задорной короткой стрижкой старается не разбазарить самое дорогое — сельхозугодья. Паи были нарезаны и закреплены здесь не на бумаге, а в реальности — по 8 гектаров. Многие в приречной зоне, поэтому есть возможность поменять их на заброшенные поля и покосы из расчета 1 к 5, если начнет возрождаться производство. «Надо спасать деревню. Не каким-то разовым национальным проектом, а всей государственной политикой! Иначе русская деревня просто сгинет».
В 7 километрах от Неклюдово вытянулось вдоль Медведицы старинное плотницкое село Романово. В нем районный отдел культуры создал этнографическую избу — живой музей, где проводятся семинары и могут переночевать гости. Рядом растут особняки дачников, которые начинают строительство с высоких заборов, но остались и дома-игрушки за легким условным заборчиком и палисадником. В одном из них живет Мария Петровна Кулагина — старейшая участница и сочинительница местного ансамбля «Романовские девчата». В день моего приезда она лежала с высочайшим давлением от жары. После грозы ей полегчало, я пошел пообщаться с настоящими романовцами.
Кулагина с палкой и в валенках стала вспоминать прошлое. Она говорит складно, образно, с тверским говорком, хотя из-за войны окончила только 4 класса. «Одна мысль была — работать! Не знали ни о чем другом. Война грохочет, похоронки приходят, а девки песни поют. Избы в деревне друг на дружке стояли, жили тесно, но дружно, а сейчас только деньги украдкой считают. Ну а дачники все проходы к реке заборами перегородили. У нас никогда такого не было. Им ведь тропинки для ребятишек или прогоны для скотины не нужны. Я свою корову до 68 лет держала». И вдруг выдала:
Все совхозы превратили
В сельских неудачников.
Разогнали всю скотину,
А разводят дачников.
Мы под старость увидали,
Как живут богатые,
А за доблестный свой труд
Стали мы горбатыми.
Я попросил Марью Петровну: «Спойте еще свои частушки». Она засмеялась:
Что-то, братцы, не поется
От безбожно диких цен.
Засосало нас болотце
Неуклюжих перемен.
Рассказала, что фольклорному коллективу — 20 лет.
— Сергей Иванович создал, директор совхоза, а потом завклубом. Сейчас фольклором занимается Кимра. Собирают нас на машине, репетируем в клубе. Самая старая, кажись, я была, мне сейчас 77 лет, три года как окончила петь. А самых младших и нет, где их возьмешь?
— Ну а приезжие?
— Из дачников никто не поет, а возвращаются те, кто на пенсию выходит.
Тут и вступила в разговор ее сестра — вернувшаяся после жизни в Москве Нина Николаевна Крицына, которая тоже обладает даром сочинительницы.
— Можно я свой стих прочту? Единственной и родной мамочке, которая в 35 лет овдовела:
И какая ж нужна была сила.
Только знаю: та сила была.
Ничего никогда не просила,
Ну а фронту свое отдала.
Ты нас всех четверых воспитала
И сумела в нас душу вложить.
Это подвиг. И очень немалый,
Для которого стоило жить.
Разволновались обе. Стали снова вспоминать про былое.
— Как бы там ни было, кормили страну-то!
А теперя депутаты
И не сеют и не жнут,
Развалили всю Россию,
Заграничный хлеб везут.
Сколько деревень в округе погибло, сколько полей заросло! Подосеново, можно сказать, порушено: одна старуха осталась, остальные — только дачники. Через реку — деревня Васильевское, видите из окна? Порушена: два дома осталось, дачники живут.
Вся округа населена была — родственники, знакомые. Мы на Кашин напрямую ходили, переправлялись — и через бор 25 километров. Санки берешь, идем в Кашин, купим ржи, здесь смелют, мама непечет — и в Кимры 38 километров напрямую торговать. Гнетни мама раз напекла (белорусы драниками зовут, а у нас — гнетни: под камнем, под гнетом держали). Мама напекла, послала меня в Кимру торговать. Стою на базаре, маленькая, худенькая, а мальчишка подбежал — хвать! Я догнала, отняла у него с боем, налупила мальчишку-то. Рядом со мной женщина торговала: «Больно ты, дочка, боевая. Посмотри, ребята ведь собрались. Тебе куда потом?
— Мне на катер, в Романово.
— Стой тут, я к милиционеру подойду.
Сговорились с милиционером, что он ее проводит. Ватага сопровождала издалека, пока катер перепуганную девчонку не увез.
— Ой, господи, вспомнишь только! За клюквой на дальние болота ходили. Мешки на себе таскали — рюкзаков-то не было. Наберешь и через плечо десять километров тащишь, а потом в Москву, торговать.
Как-то причудливо и противоречиво в их рассказах сочеталась горькая память о надрывной, непосильной работе и сладкая тоска по естественной, дружной сельской жизни. При этом жесточайшие романсы сменялись острыми частушками в самую точку:
В Думе думают-гадают:
Не помочь ли старикам?
Если пенсии повысить,
То не хватит денег нам.
Раньше были жулики
Одесские, ростовские,
А затем затмили всех
Жулики кремлевские.
— Пенсию я заработала потолочную — 120 рублей, — вспоминает никуда не выезжавшая Кулагина. Много получала, когда за овцами ходила. Нам за каждую голову сохраненного приплода 7 рублей платили. У меня средний заработок 316 рублей получался. А что теперь? На дрова вся пенсия уходит: 3 тысячи повозка дров была, потом 5, сейчас уже 7 тысяч!
Слушал бесхитростный рассказ и думал: вот как жили в совхозе, прикиньте, демагоги и очернители прошлого! Ведь на такую зарплату и даже пенсию можно было достойно существовать со своим хозяйством и детей растить, образование давать. Да, вкалывали, конечно, рвали жилы, но могли хорошо заработать честным трудом. А сегодня хоть волком вой, если припрет. Даже дачники на строительство хором мигрантов нанимают: они дешевле обходятся. Пошел мимо строящегося забора — таджики столбы-надолбы возводят.
Нина Николаевна стала выразительно читать свои стихи, написанные к Дню пожилых людей:
Всем здоровья желаю!
Долго-долго
нам рядышком жить.
Ну а край,
где родился однажды,
Беззаветно и крепко любить.
Дорогие мужчины,
Вас особо прошу:
Берегите себя.
Нам без вас — караул!
Вот такой неожиданный конец — вскрик без всякой рифмы. Да, мужиков-ровесников в этих краях из коренных, почитай, никого не осталось. Да и женщины-хранительницы уходят.
— Соседка моя Зина мужа потеряла: «Ой, девчонки, как я переживу?» И вскоре, правда, сама весной ушла. Очень любила петь «Ой калина, ой, малина». Я на ее смерть тоже стих сочинила:
Ой, калина, ой, малина!
В речке талая вода.
Дорогая наша Зина,
Собралась ты не туда...
Я слушал этих несгибаемых, нестареющих бабушек и думал только об одном: куда собралась русская деревня? Неужели тоже «не туда»...
А над рекой Медведицей краснел сквозь сизые тучи тревожный закат, обещавший ветреную, непредсказуемую погоду, но звавший продолжить Белую дорогу.