Этот дом строил, наверное, еще мой дед. Я родился в этом доме. В этом доме мать качала мою свисающую с потолка колыбель. Позже в этой же колыбели я качал своих младших братьев. Зимой в этом доме от печки слегка пахло угаром и раскаленным железом, а в трубе, завывая на все голоса, нам пели свои колыбельные вьюги, наглухо залепляя снегом наши низенькие окошки и по самые ставни наметая сугробы. В этом доме всегда пахло созревающей опарой или свежеиспеченным хлебом. Этот дом не знает запаха денег, не знает зависти, не знает злобы.
В этот дом я возвращался вечером, чтобы получить причитающееся мне за все — за порванную в драке рубаху, за то, что кто-то видел, как мы залезали в чужой сад, за разбитое мячом или из рогатки чье-то оконное стекло и за многие другие наши бесконечные пацанячьи грехи.
Из этого дома я уходил в армию, и после он же встречал меня, отслужившего свое. Встречал подросшего и, как говорили, возмужавшего. Встречал кое-что познавшего и кое-что уже повидавшего в этом мире, но, как показала жизнь, все-таки в целом, в основном, остававшимся все еще таким же ребячливым.
Позже я перестроил этот дом. Перестроил, как перестраивали свои дома все мы. Перестраивали, отчасти повинуясь моде, отчасти из-за наших новых представлений о собственном жилище. В эти дома мы приводили своих невест, которые впоследствии становились матерями наших детей. В этих домах они рождались и вырастали. Из этого дома я проводил в последнюю дорогу, ту самую дорогу, которая уже навсегда, отца, а затем и мать.
Эти дома наши деды, отцы и мы сами всю жизнь строили, продавали и покупали, нисколько не заботясь о том, на чем же они, собственно, стоят. Мы всю жизнь считали само собой разумеющимся, что наши дома вовсе не парили в воздухе, не дрейфовали во льдах, не росли на деревьях и не существовали в каких-то других экзотических ипостасях. И хотя мы, в общем-то, и дураки, но все-таки железно знаем, что дом должен стоять на земле.
И никогда никому из нас не могло прийти в голову мысль: а кому же, собственно, принадлежит та самая земля, на которой стоят наши дома? Мы считали, что такой вопрос мог прийти в голову только тому барану, который, время от времени почесывая передней ногой морду и задумчиво покачивая умной головой, стоит, обалдело моргая, уставившись на новехонькие ворота. Мы так считали, потому что эта земля всегда была нашей землей.
Наша с тех самых пор, когда, однажды проснувшись, мы впервые в жизни услышали над собой шелест родных тополей, берез, яблонь или вишен. Услышали тот незабываемый скрип родной калитки, когда рано поутру мать провожала на пастбище подоенную корову.
По этой земле рано поутру, чтобы не будить всех, осторожно, тихонечко, притворяя эти скрипучие калитки, мы уходили на работу. Эту землю мы целыми днями, а иногда и ночами пахали, засевали и убирали все то, что она воздавала нам за наши труды. На этой земле мы бесконечно строили, по этой земле водили железнодорожные составы и автопоезда. С нее же мы поднимали в воздух самолеты, чтобы там, поверх облаков, доставить пассажиров и срочные грузы. Когда предзакатное солнце касалось верхушек деревьев, когда с полей возвращались стада, когда все живое уже устраивалось на ночь, по этой же самой земле возвращались с работы и мы.
Это на нашей земле нашими дедами, отцами и нами были построены Днепрогэс и Магнитка, Братская и Усть-Илимская ГЭС, Тольятти и КамАЗ, Атоммаш и БАМ и многое, многое другое. Этого всего было построено столько, что начни я перечислять все построенное нами, даже у этого компьютера четвертого поколения не хватило бы памяти, чтобы записать все.
Эту землю наши отцы и деды отстояли в 1941—1945 гг. С этой земли взмывали в космос Гагарин и Терешкова. Эту землю от Мурманска до Кушки и от Калининграда до Владивостока «через день на ремень» мы охраняли, когда служили в армии. Эта земля щедро полита потом и кровью наших дедов, наших отцов и, наконец, нашими кровью и потом. Поэтому у нас никогда никаких мыслей не могло возникнуть по такому дурацкому поводу — а чья же она есть, эта земля?
На эту землю мы падали опьяненные любовью. И на эту же землю нас бросало израненных и изломанных в выпадавших на нашу долю передрягах. И наконец, в этой земле лежат наши деды, отцы, бабушки и матери. Так чья же после всего этого она должна быть, эта земля? Чья?
Но вот незнамо откуда появляется непонятно что. Поначалу это «непонятно что» пришло так, как приходит свой. Настолько свой, что, как у нас говорят, без мыла пролезало всюду. И хотя мы-то прекрасно знали, что представляет из себя это самое «непонятно что», но, к сожалению, не все в нашей огромной стране тогда знали и понимали это. И только благодаря тому, что для многих «оно» было действительно непонятно что, только благодаря той непонятке, только благодаря всему этому и могло произойти то, что произошло...
Мало того, что это чмо отобрало все то, что было построено, разведано и освоено нашими дедами, отцами и нами. Мало того, что у нас было отобрано все то, что мы на что-то или на черный день копили «на книжках». В один прекрасный августовский день, оказавшийся таким черным, мы лишились вообще всего. Причем все сделали так, чтобы мы даже не смогли воспользоваться всем тем, что лежало у нас на этот самый случай. То есть за один день, вернее, за одну ночь эти ублюдки лишили нас всего того, что нормальный человек создает всю свою жизнь.
И вот после всего этого, после того, как у нас остались одни только наши дома, это чмо, которое отняло у нас все, или подобное ему чмо говорит нам сегодня, что эти дома, наши дома, хоть они пока и наши, (что они, наверное, относят к большому своему упущению), но стоят они, наши дома, оказывается, все-таки не на нашей земле. И что ее, то есть нашу же землю, надо еще как-то приватизировать, и за все за это, за эту самую приватизацию, надо, мол, еще дополнительно кому-то отстегнуть.
Кому и что мы еще должны на этой земле? Кому? И что? Покажите нам его! Покажите нам это! Мы хотим посмотреть на него! Очень хотим!