В ЗИМНИЕ пасмурные дни осиротел тихий Дон-батюшка: ушел из жизни известный ученый, публицист и поэт Юрий Андреевич Жданов — зять Иосифа Сталина и сын секретаря ЦК партии А.А.Жданова и наш милый, дорогой, близкий земляк. Так уж судьбе было угодно, что прощались мы с ним в день рождения И.В.Сталина.... Прощались, но не расставались: его образ патриота-государственника, человека чести и достоинства, верного товарища и друга навсегда останется в чистых сердцах всех, кто знал его по фронтовым окопам, где он провоевал «от первого выстрела до салюта Победы, закончив Великую Отечественную в Вене в звании майора; кто трудился под его началом в Ростовском госуниверситете и Северо-Кавказском научном центре (СКНЦ) Высшей школы; кто, опираясь на его во все времена надежное плечо, смело шел покорять вершины Северного Кавказа и острые пики современной науки; кому посчастливилось слушать чарующие звуки классической музыки или его лирических стихов в безукоризненном авторском исполнении...
С Юрием Андреевичем мы были знакомы почти сорок лет. Нет, мы не жали с ним хлеб науки на одной ниве, редко бывали в узком кругу товарищей... Но, к примеру, в Шолоховском комитете честно трудились рядом почти пятнадцать лет. Казалось бы, Юрий Андреевич — доктор химических наук, кандидат филологических наук, член-корреспондент Российской академии наук, бессменный председатель совета СКНЦ Высшей школы, человек и общественный деятель, у которого минуты нет лишней, — но он всегда в назначенный час сбора «Шолоховского круга» на месте, без намека на опоздание. Или какое вроде бы дело ученому с мировым именем до Донской детской академии? Оказалось — самое прямое: Юрий Андреевич все годы возглавлял академию юных исследователей.
Юрий Андреевич всегда гордился, что он — член Союза журналистов России — часто печатался не только в толстых научных журналах, но и в газетах: от центральных до вузовской многотиражки — таково было его уважение к печатному слову. Его стихи, прозаические миниатюры, музыкальные произведения известны благодарным читателям и слушателям не только на Дону.
Юрий Андреевич любил отдыхать в горах, но часто мы с ним встречались на «тропинках здоровья» в Кисловодске, где ему очень было по душе бывать в пору золотой осени. При очередной встрече на «Большом седле» Юрий Андреевич шутил: «Вот опять решил из одного отпуска выкроить два: половину тут поброжу, а потом... в горы!» Кавказ его просто завораживал во все времена. Он даже доброе слово о своем друге М.А.Шолохове счел нужным начать с удивительного мира гор: «У нас на Северном Кавказе построен величайший в мире телескоп. Его зеркало сверкает в кавказских предгорьях. Таким телескопом, отражающим богатый мир современной эпохи, является творчество нашего дорогого друга, любимого писателя Михаила Александровича Шолохова».
Уверен, что эти слова заслуженно можно отнести и к самому Юрию Андреевичу. Как ученый-философ, Юрий Андреевич — первооткрыватель и романтик — никогда не жаловался на невзгоды и превратности судьбы и очень любил повторять слова Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую!»
Перестало биться неуемное до исследований мира, науки и жизни сердце ученого-новатора, но продолжает пульсировать его живительная мысль, которая и впредь будет неистово будоражить умы новых и новых поколений его учеников и последователей. Его слово в науке еще не раз проявится новыми деяниями и свершениями благодарных потомков. И это не просто громкие слова «по случаю», а неординарная данность личности Юрия Жданова.
О Ю.А.Жданове и его добрых делах во славу тихого Дона и России можно писать и рассказывать до бесконечности, но... Давайте в знак глубочайшего уважения к этому человеку дадим слово ему самому. Читайте главу из книги Ю.А.Жданова «Взгляд в прошлое» «Поумнеем ли...»



НЕЗРИМЫЕ симпатические нити связывали издавна наш дом с особняком, стоящим над Доном, в станице Вешенской. В Астрахани в 1928 году в скромном издании «ЗиФ» («Земля и Фабрика») мне явился «Тихий Дон». Каждая страница романа горячо обсуждалась у нас взрослыми, притягивала к себе неожиданностью, правдивостью и художественной глубиной.
Отец рассказывал, что после смерти Алексея Максимовича Горького он пригласил Михаила Александровича Шолохова и просил его от имени руководства возглавить осиротевший Союз писателей страны. Ответ был отрицательный. Отец спросил: «Неужели властишки не хочется?» Шолохов улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Встретиться с писателем мне пришлось в далеком 1953 году, когда я перебрался в Ростов, в отдел науки и культуры Ростовского обкома КПСС.
Еще до Ростова мне посчастливилось сблизиться с двумя художниками, традиционно связанными товарищескими узами с Михаилом Александровичем Шолоховым. Один из них — замечательный живописец Александр Иванович Лактионов, представитель классической школы искусства, мастер отточенного, филигранного рисунка; он в одночасье стал знаменитым, создав незабываемое полотно «Письмо с фронта». Кстати, на эту картину, загнанную куда-то под лестницу, на экспозиции картин, представленных на соискание Сталинских премий, обратил внимание мой отец, посетивший выставку. Художественная общественность не очень жаловала Александра Ивановича, считая его творчество архаичным, натуралистическим. Ученик Бродского, он придерживался реалистических традиций русского искусства, обладал до иллюзорности крепким рисунком, что особенно важно в его портретах и натюрмортах. В какой-то мере его манера подхвачена Глазуновым, Шиловым.
Мне приходилось навещать его в Москве и ознакомиться со многими полотнами. Сильное впечатление оставил его автопортрет в рубище — символ трудной судьбы художника. Позже в номере ростовской гостиницы мне пришлось встретить его в обществе Шолохова и Вучетича. Запомнилась реплика мастера: «Если бы мне к моим рукам да голову покрепче». В этой самокритической реплике была доля истины: Лактионов ощущал тягу к более глубокому духовному содержанию в искусстве. Этот недостаток сказался в некоторой жестокости к прямолинейной заданности таких его картин, как «Вселение в новую квартиру», «Обеспеченная старость».
Шолохов всячески подбадривал художника, поддерживал его, но не давал ему каких-то советов. Пожалуй, они проявились в отношениях писателя с Е.В.Вучетичем.
В это время скульптор работал над бюстом Шолохова в гостинице «Московская». Посмотрев работу, Шолохов спросил: «А нельзя ли чуть-чуть добавить улыбки в углы рта?» Таким зрители и увидели портрет писателя. Кстати, при другой встрече, когда Вучетич работал над фигурой Степана Разина, Шолохов посоветовал вложить в руку атамана степной цветок бессмертник.
Вучетич обсуждал с Шолоховым проект памятника героям Сталинградской битвы на Мамаевом кургане. Грандиозный замысел требовал не только художественных решений, но и буквально титанических организационных, технических, транспортных усилий. Над сооружением архитектурного, скульптурного ансамбля работали сотни художников, строителей, солдат. Командующий Северо-Кавказским военным округом генерал И.А.Плиев принимал живейшее участие в обеспечении организационной стороны дела. Мне посчастливилось вместе с ним летать в его самолете на торжественное открытие мемориала. Вечером после церемонии Вучетич собрал лишь маленькую группу близких ему лиц и, объясняя свою идею, заметил: «Конечно, какой-нибудь современный модернист решил бы просто: расставил бы по склонам Мамаева кургана бетонные надолбы, опутал бы их колючей проволокой и на этом поставил бы точку». Только удивительная сила воли, настойчивость, трудолюбие, пробивная способность, взрывной темперамент скульптора позволили достойно увековечить героический подвиг народа в Сталинградской битве, дать народу зримый облик его победоносного воинского духа.
Кстати говоря, Вучетичу принадлежит и одобренный Шолоховым замысел Мемориала Победы в Москве. В его мастерской хранятся макеты грандиозного сооружения, которое он хотел разместить на правом берегу Москва-реки, напротив Кремля. Идея была в том, чтобы создать единый исторический центр Москвы, включающий Кремль, Красную площадь, Мемориал Победы, Третьяковскую галерею как символ торжества Отечества, исторической преемственности его традиций.
Но для этого потребовалось бы снести все Замоскворечье, вплоть до английского посольства и Дома Правительства. По рассказу Вучетича, он изложил свой проект А.Н.Косыгину. Тот спросил: «Сколько это может стоить?» — «Три миллиарда. У нас таких денег нет».
Позже, в 80-е годы, когда заговорили о строительстве мемориала на Поклонной горе, я написал о проекте уже покойного Вучетича первому секретарю Московского горкома партии Б.Н.Ельцину.
Еще одним замыслом поделился Вучетич с Шолоховым. Он задумал мемориал, посвященный битве на Курской дуге. На Прохоровском плацдарме должны были столкнуться два грандиозных железобетонных танка — советский и фашистский; при этом наш победно подминает вражеский. Внутри танков должен быть расположен музей памяти грандиозного сражения.
Московское знакомство с Вучетичем и Лактионовым способствовало и моему знакомству с Михаилом Александровичем. Этому содействовали и постоянные контакты по работе с «Донской ротой», так называл Шолохов ростовских писателей. Большинство донских художников слова воспринимали Шолохова как своего признанного духовного лидера, старейшину. Тесные товарищеские взаимоотношения связывали Шолохова с А.Калининым, В.Закруткиным, М.Соколовым, Б.Изюмским, А.Гарнакеряном, Д.Петровым-Бирюковым. Вспоминаются встречи с Шолоховым, Закруткиным в «плавучей станице» Кочетковской, беседы с Калининым в усадьбе Шолохова в Вешках.
Ученый совет Ростовского государственного университета присвоил М.А.Шолохову звание почетного доктора. Выразив свою признательность, Михаил Александрович в 1959 году решил встретиться с коллективом университета. Встреча состоялась в зале областной филармонии. После слов приветствий были зачитаны заключительные страницы «Поднятой целины»: «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака...»
Нас всех поразил трагизм концовки романа, подлинный дух времени.
Шолохов ясно сознавал весь драматизм эпохи. Его волновали противоречия времени: с одной стороны, титанические усилия в строительстве нового мира, энтузиазм революционных преобразований, с другой — мрачные страницы глупого насилия, репрессий и несправедливости.
Он рассказывал, как бывший нарком НКВД Ягода навестил его в Вешенской. Оценивая описание Венгерского восстания в «Тихом Доне», он полувопросительно-полуугрожающе заметил: «А вы ведь контрик?» Угроза репрессий висела над писателем, и лишь обращение к Сталину отвело удар.
Тяжелые тучи громоздились вокруг писателя. Он рассказывал, как в 1937 году собрались в его доме гости. В Вешенской незадолго до этого были арестованы районные руководители, и один из застольных гостей сказал: «А ведь Сталин жестокий человек». Шолохов откликнулся: «Жестокость — черта ограниченных людей».
Через какое-то время состоялась его поездка в Москву по деловым вопросам жизни района. Сталин принял его холодно: «Что у Вас?»
Шолохов: «Районная школа размещена в плохих помещениях. Мы просили бы помочь в строительстве нового здания».
Сталин: «Передайте наркому просвещения, я не возражаю».
Шолохов: «Время идет к весне, а Вешенской МТС не хватает техники, в первую очередь тракторов. Нельзя ли поддержать нас?»
Прочитав письмо-просьбу, Сталин написал резолюцию: «Молотову: «Прошу поддержать». И спросил: « У Вас что-нибудь еще? А то смотрите, у ограниченных людей время ограничено». Стало ясно, что о беседе за столом в Вешках доложено.
Еще один эпизод. В свое время были приняты суровые решения о сохранности сельхозпродукции, вплоть до колоска. Виновных ждало наказание.
«Один наш Вешенский умелец, — рассказывал Шолохов, — сконструировал хитрый замок на сеялку, которые исключал возможность хищения зерна, но позволял сеять. Этот замок я завернул в газету и при случае привез Сталину. Тот покрутил механизм и заметил: «Зерно мы, вероятно, сохраним, но доверие людей потеряем».
Шолохов не раз обращался в своих воспоминаниях к Сталину, которого писатель глубоко уважал без низкопоклонства. Он рассказывал о встрече после войны, когда тот спросил писателя: «Сколько лет прошло после Отечественной войны 1812 года до выхода романа «Война и мир»?»
Шолохов: «Да, пожалуй, более полувека».
Сталин: «Мы столько ждать не можем».
Это была просьба-совет. «Они сражались за Родину», «Судьба человека» были подходы к широкой эпопее в Великой отечественной войне. Однако изменившийся исторический климат помешал писателю осуществить широкий замысел. Многое менялось в общественной обстановке, в судьбах людей, но дух того народа, который воспел писатель, жил в делах, в быту, в фольклоре, традициях, казачьей песне.
Незабываемые встречи в шолоховском доме, когда за столом собиралась его семья — Мария Петровна и дети: Светлана, Маша, Саша и Миша. Тогда нередко звучали старинные песни «Ой, мороз, мороз, не морозь меня», «Ай, пчелочка златая, ой, что же ты жужжишь» или
Поехал казак на чужбину далеку,
На добром своем коне вороном,
Свою он краину навеки покинул,
Ему не вернуться в отеческий дом.
Время сближало нас. Моим учеником в Ростовском университете стал сын писателя Миша, человек, несомненно, одаренный. Он написал и защитил кандидатскую диссертацию по проблемам охраны природы, а затем увлекся философией, в частности Гегелем.
В связи с делами Миши я получил следующую записку от Михаила Александровича:
«18.02.68. Москва
Дорогой Юрий Андреевич!
Волею случая (простудился в дороге) нахожусь сейчас в Кремлевке. 5-го сделали мне прокол в коленном суставе, удалили жидкость, и теперь я, после того как сняли шину, — иду на поправку, помалому расхаживаюсь.
В конце этого месяца мне предстоит ехать в Скандинавию по приглашению моих скандинавских издателей. В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой: не сможете ли Вы отпустить со мной, хромым и не ахти как уверенным в походке «стариком», Мишу? Если есть такая возможность, буду очень благодарен! За визами для него дело не станет, паспорт есть. Срок поездки — 2—3 недели максимум. Будьте добры, известите меня через Мишу о Вашем решении.
Обнимаю и желаю всего доброго. Мария Петровна и я шлем привет Вашей супруге.
Ваш М.Шолохов».
Все вопросы были легко разрешены. Поездка Михаила Александровича входила в круг событий, связанных с присуждением ему Нобелевской премии. В этом деле большую роль сыграл английский писатель Чарлз Перси Сноу. По инициативе М.А.Шолохова ученый совет Ростовского университета в 1963 году присвоил ему звание почетного доктора наук.
Михаил Александрович был инициатором визита Сноу с семьей в Донской край. Он писал:
«Сердечно поздравляю дорогого друга с присвоением ему высокого, почетного звания доктора филологических наук Ростовского-на-Дону государственного университета...
Приглашаем Вас, Вашу супругу Памелу Хенсфорд-Джонсон, членов Вашей семьи прибыть, по возможности, в мае этого года в Ростов-на-Дону для вручения Вам диплома почетного доктора филологических наук Ростовского-на-Дону государственного университета, одного из старейших университетов в России.
Давние любители побивать международные рекорды, надеемся, что то высокое и теплое гостеприимство, которое было мне оказано в Сент-Эндрюсе, будет побито на Дону.
Сердечно Ваш Михаил Шолохов».
Обстоятельства сложились так, что мне посчастливилось вручать почетный диплом Ч.Сноу, беседовать с ним о его книгах, а потом побывать в Вешенской на приеме у Михаила Александровича.
Наши узы крепли, и на только что вышедшем сборнике «По велению души» он написал:
«Ю.А.Жданову. С любовью, которую питал к покойному отцу, которая потом перешла на все семейство Ждановых, а ныне покоится на тебе, мой дорогой!
М.Шолохов 21.05.70».
Дело в том, что М.А.Шолохов сотрудничал с журналом «Октябрь», а литературным работником журнала была сестра моего отца Анна Александровна Жданова, человек тонкого и взыскательного вкуса.
В своей библиотеке я храню выпущенный в 1971 году издательством «Молодая гвардия» том «Тихого Дона» с трогательной надписью:
«Дорогому Юрию Андреевичу Жданову с любовью и дружбой, не исключающими высокого уважения.
М.Шолохов 22.10.72 ст. Вешенская».
Михаил Александрович активно поддерживал наши усилия по созданию в Ростове Южного отделения Академии наук СССР, что трансформировалось в создание Северо-Кавказского научного центра Высшей школы.
Центр по просьбе Михаила Александровича активно поддержал выдвижение писателя Леонида Леонова в действительные члены Академии наук СССР. Приходилось участвовать и в других «боевых» операциях.
...Широко распахнулись донские дали от окон шолоховского дома, убегая к заходящему солнцу. День клонился к вечеру, и собравшиеся гости постепенно покидали гостеприимную обитель. Вот мы и остались вдвоем.
Мария Петровна предложила нам перебраться из гостиной в уютную кухню, налила чаю. Там я и задал М.А.Шолохову волновавший меня вопрос: «Как вы относитесь к творчеству Солженицына?»
Дело в том, что в ту пору, после первых рассказов, привлекших внимание, имя Александра Исаевича было у многих на устах, поскольку и в самиздате, и в зарубежном радиовещании во всю передавались его новые труды: «В круге первом», «Раковый корпус».
Ответ Михаила Александровича был донельзя неожиданным.
«У Бунина, — начал он, — есть рассказ «Красный генерал». Рассказ о двух мальчишках. Жили они еще до революции в одном доме; одни был сыном хозяина, другой — сыном кухарки. Как положено мальчишкам, дружили они и ссорились, играли во дворе, бегали на рыбалку. Но вот пришла пора, сын хозяина поступил в кадетское училище, а сын кухарки с котомкой на плечах отправился в люди на заработки. Прошли годы, и встретились бывшие приятели уже на полях гражданской войны. Один стал белым генералом, другой — красным. Жестокие сражения, кровь и страдания легли между ними. И вот Белого генерала берет в плен Красный. От своих товарищей Красный генерал не скрывал давнего детского знакомства, и теперь на лицах соратников увидел не только тени и отсветы недавних лютых боев, но и вопрос: что станешь делать со своим бывшим корешком? Приказ Красного генерала был краток: расстрелять! Историческая трагедия разрешилась личной...
— Но это не конец, — продолжил Михаил Александрович, — лишь кажется, будто Бунин ставит точку. На самом деле, как подлинный художник, он открывает перед читателем не только право выбора позиции. Судьба каждого допускает нравственно-неоднозначную оценку, исходя из разных подходов, разных позиций. Кто-то примет Красного генерала, кто-то осудит. Бунин читателей не лишает права выбора, Солженицын в своих произведениях такого права за читателем не оставляет. Он не художник...» (В наши дни с помпой телевидение и СМИ вещают о выходе в свет полного собрания сочинений нехудожника. Почему полного? Автор-то еще жив!
С конвейера сходят неподъемные тома, словно шлакоблоки с поточной линии кирпичного завода: цель одна — доказать значимость «лагерных творений», где для читателя нет выбора. — Прим. ред.)
Такой состоялся разговор. Шолохов хорошо знал и любил творчество Ивана Бунина. В его кабинете на втором этаже особняка мне удалось увидеть в книжном шкафу полное парижское издание Бунина. У нас тогда такого еще не было.
Правда, бунинский «Красный генерал» расходится с пересказом Шолохова. Да разве в этом дело! Фактически Михаил Александрович характеризовал одну из ключевых особенностей своего творческого метода: он приглашает читателя сделать свой выбор, он дает ему право выбора, отрешаясь от авторского диктата. В самом деле, судьбы, поступки, решения, характеры Григория и Аксиньи, Нагульного и Лушки, сотен героев шолоховских романов, повестей и рассказов не замыкаются в однозначности, допускают множество мнений, оценок, подходов. В этом одна из особенностей творческого гения.
Вместе с тем представленное читателю право выбора не означает отсутствие авторской позиции, рыбьей беспристрастности. Хочется в этой связи сопоставить взгляды великого художника с размышлениями великого русского мыслителя Георгия Валентиновича Плеханова (кстати, любившего донской казачий край). «Там, где речь идет о принципах, — писал Плеханов, — надо быть неуступчивым и требовательным до последней степени». Таким был и Михаил Александрович в отношении к людям, к политике, к экологическим бедам, к нуждам своих станичников, заботам своих читателей.
И в этом был внутренний выбор в круговерти тех бурных лет. Его тепло греет сердце до сих пор.
...Это было вскоре после освобождения Н.С.Хрущева от занимаемых им постов. Секретарь Ростовского обкома партии М.К.Фоменко пригласил к себе в дом Шолохова, секретаря обкома Скрябина и меня с супругой. За столом шла оживленная беседа. Неожиданно Скрябин вспомнил о недавнем фельетоне в «Литературной газете» «За голубым забором». Статья с долей ехидства критиковала писателя Николая Вирту за то, что тот якобы огородился от жизни на своей даче с дощатым забором.
«Ты сам отгородился голубым забором», — сказал Скрябин, обращаясь к М.А. Шолохову. Тот нахмурился и стал закипать. А Скрябин продолжал: «Ты когда-то, кажется, собирался пригласить Хрущева к себе в Вешки. Вот теперь он свободен, почему бы тебе не пригласить?»
Видя, что страсти накаляются, я подбежал к роялю и стал что-то бренчать, чтобы как-то заглушить возникшую неловкость. А Шолохов внезапно посуровел, поднялся и сказал: «Вы все пройдете, о вас забудут, а я вечен!» И вышел.
Тяжелые это слова — я вечен! И верные: как вечен дух народа, которому отдал художник все силы дарования.
Далекий ноябрь 1976 года. Осень выдалась ранняя и холодная. По дороге в станицу Вешенскую, еще до Миллерово, туман и гололед; попалось несколько битых машин на обочине.
Наконец мы в Вешках. Михаил Александрович приглашает нас прямо к столу: время обеденное. Мария Петровна угощает нас солеными грибами своего производства. Шолохов, сидя в теплых валенках, наливает себе немного водки и извиняется: «Пить не буду».
К нам присоединяется помощник Шолохова Зимовнов, начинается разговор на литературные темы.
Михаил Александрович хвалит роман Юрия Бондарева «Горячий снег»: «Хорошо написано, донесена правда о войне». И неожиданно добавляет: «Вряд ли удастся написать так о современных партработниках».
Зимовнов бросает реплику: «Бесы?»
Шолохов: «Мелкие бесы».
И далее развивает тему: «Сталин собирал ученых. Хрущев разогнал умных. Вот Патоличев сейчас жалеет, что больше не на партийной работе. Кто же пришел? Демичев— пустой, Зимянин — грубо прямолинейный. Стране мозговой центр теоретиков нужен».
Мне сразу вспомнилась давняя мысль Владимира Ивановича Вернадского о создании мозгового центра человечества.
М.А.Шолохов продолжил: «Люди сильно выросли. И нынешние инакомыслящие в большинстве своем на наших позициях. Они желают улушения. Правда, есть и иные. Вот нынешняя «Литературная газета», это же «Нью-Йорк таймс».
На стене в столовой висит донской пейзаж, подаренный Михаилу Александровичу художником Щербаковым.
Шолохов: «Вот крепкий реалист, а не модернист. Ленинградский горком ввел модернистов в управление Союза советских художников. Это же троянский конь. Впрочем, если станете министром культуры, тоже начнете уступать».
Откинувшись на спинку стула, посмотрел куда-то вверх и неожиданно бросил: «Скорблю... Недавно был в Сталинграде. Там зажигали Вечный огонь. Почему не дали зажечь сталинградскому солдату...»
Я напомнил: «История сперва выступает как трагедия, а потом как фарс».
Шолохов: «Грубый фарс. Культ «неприличности. Лет через двадцать поумнеем, как Вы думаете? Я не увижу, Вы увидите. Интересно бы посмотреть».
Мы вышли из дома. Широкой полосой вился Дон; на юг летели птицы, ветер срывал осеннюю листву.

Юрий ЖДАНОВ