Татьяна Полякова, чьи рисунки наверняка помнят читатели нашей газеты, на сей раз прислала в редакцию своеобразное лирическое письмо, посвящённое Дню памяти великого русского поэта А.С. Пушкина.
Смертельно раненного любимого барина внёс дядька в дом на своих могучих руках: на, Россия, получай! И зашумел, ожил разом весь дом: «Доктора! Доктора!» И по всему Петербургу — указы, приказы: «Молчать!», «Сидеть!». Это чтобы студенты, профессора и прочая прогрессивная общественность чего-нибудь не устроили. А она, общественность, ничего и не устроила. Она молча стояла, толпилась, давилась в гостиной, прихожей, на крыльце, на улицах...
Народу было — тьма! Мороз трещал — страсть! И слова стыли в воздухе: что говорить-то? Иззябнешь... Консилиум расходился молча, потупя взоры — а что говорить-то? Дело сделано. Поганое дело...
Жандармы начеку, Пальмира под ружьём. На улицах пикеты — на случай заговора. А какой заговор на таком морозе? Что вы, что вы, никто своим верноподданническим чувствам и не думал изменять!..
«Говорят, Дантес может лишиться руки... Бедный молодой человек!»
«Морошки! Морошки! Срочно пошлите за морошкой!» Наташа, стоя на коленях, кормила с ложечки супруга. Молча глотая слезы. А что говорить-то? Это потом будут писать: «Ах, её так корчило, так корчило — нож аж до головы доходил! Её и после долго корчило!..» (Из писем друзей)
Любила, стало быть...
«Чистенькая, беленькая...», «Мадонна...»
А «после» вообще было интересно... Пришла записочка от благочестивого помазанника — умри, дескать, по-христиански... И уж после я твою семью облагодетельствую. Дескать. А ты уж будь добр — уйди с миром!.. Записочку ту почему-то вернули. Автору. По его Высочайшей просьбе... Да поздно — вмиг Россия узнала о благородстве нашего императора. Равно как и о дуэли поэта. Заодно...
«Но Пушкин уже сам потребовал священника... Прежде, чем получил всемилостивейший рескрипт государев». (Из писем современников)
Ах, как рад был поэт этой милости повелителя — знать, простил царь-батюшка! Да-да, и знать тоже простила. Следом за его Величеством. А чего прощать-то?
Но... прибыл батюшка, сотворил молитвы, таинства и тихо благословил поэта — на царство... небесное. Вышед за дверь, скорбно вздохнул и молча покачал головой... Оно-то, духовенство, понимало, кто в России умирает... Оно-то, духовенство, знало, что благодать Божия с ветхозаветных времён изливается не елеем из рога на чело... Помазанников Божиих много, а Богом поцелованных, Богом позванных — маловато... «В наш жестокий век...»
Да и какая исповедь, какое покаяние! Жизнь Поэта — вот и покаяние! Творенья Гения — это ли не исповедь? Вот и причастился-то морошкой...
«Супруге его ещё много придётся терпеть», — и батюшка молча вышел. А чего говорить-то? Дело сделано... «Судите по делам их...»
Да-а, и судили, и рядили... днями ещё писулька легла. В дневник. Рукой императрицы. О Дантесе, который, «мне кажется, вёл себя как бедный рыцарь, а Пушкин... как грубиян...»
«Светская чернь» страдала... Меж тем Пушкин тихо умирал... Всех простил, со всеми простился... И всё кого-то просил в бреду: «Подымай же меня, да выше, выше, ну пойдём, пожалуйста, да вместе...» И без фрейдов нам понятно — одинок был Поэт. Друзей было много, а заступиться некому... «Ну пойдём, пожалуйста, да вместе...»
Но нет — ушел один. Хотя вокруг шушукались: «Глядя на его терпение — я теперь смерти не боюсь». Но доказать это бесстрашие почему-то не захотели. Гравитация помешала — планетарная, столичная ли, бог их знает... Да вот теперь и Пушкин. «Оттуда» всё видно.
Какой-то старик долго стоял, пристально всматриваясь в закрытые глаза почившего, и слёзы, слёзы беспрерывно текли по его лицу... «Кто вы, как доложить о вас?» — «Зачем вам? Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России». «Ах, только одна чернь проявила энтузиазм...» (Записки современников)
«Светская» же чернь страдала. Сумятицы, неразберихи в те скорбные часы было много... По причине скорби, видно. Экипажи, люд собрался у Исаакиевской церкви, а тело перенесли в придворно-конюшенную ночью. Без факелов...
Там и отпевали. При большом стечении «народа». Т.е. высшего света и дипломатического корпуса. Где когда-то отирался и голландский папашка эльзасского пасынка. Корпус скорбел: «Ах, мы и не знали, что это ваша национальная гордость...»
Хм... Ваш сирота парижский потому и «грохнул» нашу гордость, чтоб из нас вышибить всё национальное...
Всё не могли определиться: где хоронить, кого послать в сопровождение? Жандармов — само собой, а где взять друзей-то?.. Данзас «невыездной»... Но... вспомнили «о забавной мелочи: Государь назначил отдать последний долг Пушкину господину Тургеневу, как единственному из его друзей, который ничем не занят... Тургенев немного раздосадован этим и не может этого скрыть...» Надо ж: Пушкина ещё не предали земле, а уже забавно. Вяземский (прежде чем «ящик заколотили») положил перчатку рядом с поэтом: дескать, «мысленно с вами...» А надо бы — не в гроб, а в лицо тому мерзавцу. Но... «Бедный Жорж! Как он страдает!» Это эпистолярий императрицы...
«Единственный из друзей» по дороге, однако, быстро пришёл в себя. На всех станциях заезжал к именитым людям: пил чай, смотрел альбомы, беседовал, флиртовал — грелся, одним словом... И опять Поэт был один — в заснеженных далях России.
«Вишь, какой-то Пушкин убит — и его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости господи — как собаку...» (Разговор крестьян на почтовом дворе)
Видать, не сообразили дворяне тряхнуть «общак», чтоб достойно обрядить поэта в последний путь... Страдали, видно, очень. Не до того было. Правда, до городской заставы (в пределах видимости...) похороны были хороши! Даже вход на отпевание был по билетам. Как в Гранд-опера.
Гр. Строганов постарался — не осрамилась Россия!
Ну а далее — сани, солома, ящик, рогожа... А что, брат Пушкин, не твоего ли Моцарта швырнули в яму с бомжами и нищебродью? И ничего, помним маэстро. Да правда всё не уверены, его ли черепушку откопали в братской могиле? И на яд проверяли, и на пролом (когда спустили с лестницы покровители)... Непонятки прям!..
Ныне в России и того хлеще: тазик с цемен-
том — и в Мойку... «Бандитский Петербург» называется. Или расчленёнку по всей России. Наложенным платежом. Или в асфальт закатают, если не по нраву придёшься элите, випам и пр. мажорам. Так что повезло тебе, брат Пушкин! Счастливый...
На похоронах в Святогорском Успенском монастыре всего-то и было люда, что монастырский клир с архимандритом, да жандарм с Тургеневым, да соседки по имению, да крестьяне, «что на своих плечах внесли гроб в могилу». А из родных — только покойная матушка, рядом с которой и положили любимого сыночка. На, Россия, получай!
«Умри по-христиански...»
А Пушкин жил по-христиански. Никого не предал, не «сдал», не «кинул»... Умел дружить, умел любить. Стихи, супругу, природу, музыку, женщин, Родину, детишек, друзей...
Был добр. Горяч, но отходчив. Вызывал на дуэль, а потом сам же и прощал. Как узнал, что «Жорж» не смертельно ранен, так и успокоился: «Слава богу...» Всех непримиримых врагов простил бы, покайся они...
Имел грехи («а безгрешных не знает природа»), но если даже московский митрополит Филарет поотечески мягко утешал Поэта, то кто мы, чтобы вершить Страшный суд?!
Со времени убийства Поэта о «романтичной» Франции в сознании русского народа сложились уже другие ассоциации: масоны, наполеоны, мамзель На-На, маркиз де Сад да странноватый король, что клепал (на чердаке своего дворца) гильотины. На свою голову.
Да-да, конечно... Нормандия-Неман, Маленький принц, президент-переводчик «Е.О.» А у нас в голове только животик из-под треуголки, ручонка за обшлагом (и чего она там шарится — то ли фигу кажет, то ли корсиканский штилет тащит?), да «Белая голова» в пикантных рейтузах, стреляющий на ходу, не дожидаясь конца счёта, не доходя до барьера шага. Мы уже запомнили эту тактику... «Быстрота и натиск» называется.
А как свою пулю встретить, так бочком к барьеру стал. И белой рученькой «мин херц» прикрыл.
Сердце, т.е...
Берёг, сердечный, себя. Для будущих мерзостей...
В те далёкие годы русский простой человек, надо сказать, не шибко поэзию знал, как и её творцов: «И стоит он, горемыка, без шапки, с понурой головой: дескать, прости меня, люд православный!» (пролетарий о памятнике А.С. Пушкину). Звезда поэта светилась, но высоко, так что «хлопы» (именно хлопы (по источн.) не углядели — они гнули спину. А разогнуть было некому, да и незачем: кто ж кормить будет барина?
Но ахнула великая революция, а за ней и советская власть покатила — рабоче-крестьянская! Подняла народ с колен, вдохновила, просветила, раскрыла ему глазоньки да за парту усадила — читай!
И не стало с той поры человека, племени, нации — где не знали бы имя Поэта. Всех породнил, всех сплотил Александр Сергеевич.
О чем и шипят демократы: «Русский обыватель — это шесть соток и Пушкин на этажерке...» Вишь, как «опустили» Поэта — прям, до народного уровня. А он и есть народный. Не было такого и ещё долго не будет...
Вишь, как ненавидят Поэта! До сей поры! Знать, слово Его до сей поры поражает и разит! Так станем же с Поэтом рядом. Не предадим его ещё раз. Как предали тогда высший свет, двор и прочий бомонд и бомондессы...