Вывернуть наизнанку смысл, спародировать действительность или прошлое до такой степени, чтоб оно вызывало изжогу, саркастично расхохотаться, скривить и не выправить лицо – эстетика постмодерна в российской культуре главенствовала последние четверть века.
Иронические поэты, насмехающиеся литераторы, невыносимо веселые музыканты, перетряска соцреалистического наследства, блистательный Владимир Сорокин, солдат Иван Чонкин, непрестанные анекдоты, пляски на гробах – все эти приметы так знакомы нам.
Смешным было очень многое: корявые мужики, толстые бабы, сопливые дети, неприятные попы, Ленин, конечно, Сталин – еще бы, Гагарин, Космодемьянская Зоя, советское кино, комбайны, березки, кривоногий Пушкин, бородатый Толстой, списку, казалось бы, нет конца.
Скептически вывернутая губа, оценка действительности по типу «Всё здесь так!» – это было нормой.
Принципиальная массовая поддержка «Пусси Райт» всей этой публикой – момент неслучайный; в целом никакого отношения к гуманизму и печали о судьбе девиц это не имело (одновременно, скажем, в тюрьму попадали девушки из «Другой России» – о них никто не переживал). Просто «Пусси Райт» идеально вписывались в постмодернистские концепции.
Небольшую, но очень веселую революцию в этом смысле совершили писатель Александр Андреевич Проханов и писатель Михаил Елизаров.
Сначала появились один за другим, целым циклом, босхианские романы Проханова – не параллельные, а перпендикулярные Сорокину и Пелевину. Помнится, как грохнул «Господин Гексоген» в 2001 году, как скривили лица прогрессивные граждане: что это?! Одно дело – когда мы так веселимся, а он-то зачем?
Фактически одновременно в своей прозе, а потом в своих песнях стал использовать постмодернистские рецепты Михаил Елизаров – но уже затем, чтоб в качестве посмешища выставить прогрессивные ценности.
Здесь опять выяснилось, что смешным является далеко не всё!
Нет, поначалу Елизаров был принят за своего, ранние его вещи – «Ногти», «Госпиталь», – казалось бы, попадали в прежние цели: разнообразные русские дебилы, включая детей, российская армия, населенная садистами, и тому подобное – все это позволило легко войти молодому литератору в литературные иерархии. Владимир Сорокин принял Елизарова за своего ученика, в Германии Елизарову дали грант, как многообещающему автору, прогрессивная публика с надеждой смотрела на него, первые его песни нравились, скажем, Андрею Макаревичу, и не только ему.
Но потом вдруг Елизаров написал роман «Pasternak» с едкой пародией на безусловную прогрессивную святыню – Бориса Леонидовича Пастернака – и Михаила быстро выдворили из Германии, немцы вообще мгновенно соображают, когда такие вещи происходят.
Следом появился роман «Библиотекарь» – «фашистский треш», как его назвал один рассерженный писатель; едкая антипрогрессистская публицистика Елизарова все окончательно расставила по местам. Просвещенная интеллигенция вдруг поняла, с каким чудовищем она имела дело – этот наглец смеется над их святынями, какой кошмар.
Немного зазевались музыканты, но после появления песни «Окуджава был гермафродитом» Андрей Макаревич, до тех пор высоко ценивший разнообразный елизаровский сюр, твердо сказал: над этим смеяться нельзя.
– Почему? – удивился Елизаров; в иных ситуациях он любит косить под большого ребенка.
– Это не смешно, – ответил Макаревич.
– А почему про это было смешно, и еще вот про это, и про то, и про то, а про Окуджаву не смешно? – риторически не унимался Елизаров, внимательно глядя большими добрыми глазами.
Впрочем, все уже было ясно.
Михаил совершил неслыханную подлость: он своровал чужой инструментарий (на самом деле инструментарий, конечно, общий) – и тем скальпелем, которым постмодернисты, концептуалисты и прочие «смехачи» взрезали брюхо соцреализму, консерватизму, традиционализму, красно-коричневому архаизму, иному ватничеству, – Елизаров вскрыл черепную коробку прогрессистам. Обнаружил там пластилин и пенопласт.
Поэтому премия «Нос» ему не светит, там ценят только правильный юмор. Неправильный – не ценят. Остается только гадать, насколько смешным показалось бы автору повести «Нос» то, над чем лауреаты этой премии любят смеяться, но кого это волнует.
Вся эта история вспомнилась мне сегодня в связи с забавными событиями вокруг уже не моих романов и статей (по их поводу уже все желающие оттоптались), а по поводу моих песен.
Достаточно давно, больше года назад – до, если это важно, майданных событий, – у меня появилась песня «Пора валить», со словами: «Пора валить тех, кто говорит «Пора валить». Вали молча и не загораживай вид».
На песню был снят совершенно постмодернистский клип с элементами откровенной самопародии. Там мы с моим соавтором – репером по имени Рич – играем двух братков, которые на джипе гоняют по лесу одного несчастного, исхудавшего и запуганного человека (рязанского актера Михаила Сиворина).
То есть клип был снят так, чтоб вступить в диссонанс с содержанием текста: мы как раз валить никому в клипе не даем, мешаем валить и в целом валяем дурака.
Тогда на клип никто болезненно не отреагировал, прогрессивная публика его не заметила, а вот в наши смутные дни он неожиданно получил широкую огласку и великий резонанс.
Затравщиком послужил прогрессивный журналист Яковенко – бывший глава Союза журналистов и в прошлом депутат Госдумы, ныне трудящийся на «Радио Свобода». Он написал огромный текст, обвиняя меня в ксенофобии и призывам к насильственным расправам над инакомыслящими, финалом статьи стало перечисление статей УК, по которым меня надо привлечь – для моей и общественной пользы.
Следом не менее прогрессивный журналист Пионтковский написал еще один истеричный текст, там уже творился полный кошмар: кажется, что слова «нацизм» и «Гитлер» в этом тексте встречаются чаще всех остальных. Пионтковский разве что не призвал побить меня каменьями.
Тему продолжила в своем блоге радиоведущая Ксения Ларина, прямо сказав, что «мы теряем Захара Прилепина», в котором «мент победил человека».
Заметив, что пост Ксении Лариной лайкнул (в числе сотен других уважаемых граждан) телеведущий, актер, блогер, в прошлом глава «Нашего радио» и большой ценитель рок-музыки Михаил Козырев, я вдруг вспомнил, как несколько лет назад, в постболотные времена, у меня была другая знаковая песня (и клип на нее) – «Тата».
Она была такая же злая, как «Пора валить», только направлена была полностью в противоположную сторону: на, грубо говоря, власть.
«На предельных скоростях еду по Кремлю: может, скажут в новостях, кого я раздавлю», – пелось там, слово сопровождал издевательский видеоряд, где самолеты пикируют на Кремль и длится разнообразный сюр. Подпевал нам культовый рок-музыкант Михаил Борзыкин, известный своими оппозиционными взглядами и неприятием разнообразной российской деспотии.
Я к тому, что та песня и тот клип никаких вопросов не вызывали. Тогда – было смешно. Это же «постмодерн», это же «стильно». Михаил Козырев ставил эту песню в своей программе на «Дожде», странным образом, признаюсь, не замечая, что моя оппозиция власти с «левой» стороны, а не с «либеральной», и многие наши с ним претензии к жителям Кремля радикально противоположны.
Тем не менее нам долгое время казалось, что наши политические разногласия может нивелировать общий культурный код. Грубо говоря, и я, и Елизаров, и все наши товарищи – мы были способны оценить прозу Владимира Сорокина, стеб Льва Рубинштейна, куплеты Игоря Иртеньева, работы концептуальных художников, концептуальных кинорежиссеров и концептуальный театр. Что-то могло нравиться, что-то нет, но в целом мы отдавали себе отчет, что имеем дело с определенной традицией: смеховую культуру никто не отменял. Даже если смеяться приходится над родным и важным тебе.
Но в итоге выяснилось, что смеяться имеют право только они. Постмодернисты здесь тоже – только они. То, что им не нравится, постмодернизмом быть не может, тут сразу надо звать полицейского на помощь. Они будут выявлять смешные объекты, а то, что кажется им святынями, будут объявлять святынями и всех несогласных обзывать «нацистами».
Ну что ж, это позиция.
Но – не честная, фарисейская.
Придется вам сказать об этом, друзья. Вы – фарисеи и кривляки, увы.
Теперь я тоже буду смеяться, и вы будете смотреть на это. Я же на вас смотрел.
Захар ПРИЛЕПИН
Захар ПРИЛЕПИН