«Над бандой политических рвачей и выжиг»

 

Заглавие – это строки последней поэмы Маяковского «Во весь голос». Она начинается провидческими словами: «Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем г..., наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне...» 

Пожалуй, не найти другого советского поэта, который был бы так любим у поколения молодежи 30–50-х годов прошлого века. Поэт оказался созвучен Времени – мужественным годам строительства социализма и социальной справедливости. Яркая отличительная черта его поэзии – гордость за свою Родину. Маяковский реализовал в стихах мобилизационный потенциал советской инженерии!

«Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден, Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!» Как не хватает нам сегодня трибунного голоса ПОЭТА, который ушел из жизни в 1930 году. Его смерть в возрасте 36 лет (роковая цифра!) стала столь неожиданной, что буквально ошеломила современников. На загадочные ее обстоятельства было наложено табу.

Не менее загадочны некоторые стихи поэта, особенно из его любовной лирики...

Лишь в 1990 году стало известно о дочери Владимира Маяковского Патриции Томпсон. Ее мама – Елизавета Петровна Зиберт родилась в 1904 году в Башкирии. В начале 20-х годов она познакомилась с англичанином Джорджем Джонсоном, приехавшим в Россию помогать голодающим Поволжья. Елизавета Петровна стала женой Д. Джонсона и уехала с ним в Англию. Затем они перебрались в Соединенные Штаты, где их пути разошлись.

Природная красота и обаяние Елизаветы Петровны помогли ей найти работу в крупной косметической компании.

В 1925 году, вскоре по приезде В. Маяковского в Америку, произошло ее знакомство с поэтом на одном из поэтических вечеров. Почти все время, когда Маяковский находился в Америке, они были вместе. В конце своего пребывания в Америке Маяковский узнал, что Елизавета Петровна ждет ребенка. Он просил ее писать обо всем, но на адрес своей сестры Ольги, боясь, что письма будут перехвачены «осиным гнездом», по меткому наблюдению Николая Асеева.

Маяковский очень хотел увидеть свою дочь, но вторичного посещения Америки не предвиделось. Однако свидание все-таки состоялось, когда поэту случилось быть в Париже в 1928 году. Елизавета Петровна приезжала в Ниццу с двухлетней дочерью – Патрицией, где и состоялась их встреча с поэтом. Маяковский приезжал в Ниццу тайно, ибо за ним зорко следила Эльза Триоле – сестра Лили Брик...

В семейном архиве миссис Томпсон сохранились письма поэта, отправленные из Парижа «Две милые, две родные Элли...» – с трогательной нежностью пишет Маяковский, и мечтает снова приехать, хотя бы на недельку. Увы, первая встреча с дочерью оказалась последней...

Елизавета Петровна скончалась в марте 1985 года. Даже и тогда Патриция Томпсон не рассказала о своей судьбе, помня о предупреждениях своей матушки...

 

 

А теперь перечитаем хорошо известные лирические стихи В. Маяковского: «Письмо т. Кострову из Парижа о сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой», датированные 1928 годом. 

Интонационная ритмика стихов завораживает своей масштабностью и грандиозностью любви: «Любить – это значит: в глубь двора вбежать и до ночи грачьей, блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи. Любить – это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Ивановны, считая своим соперником...» 

В дневниковых записях поэт спрашивал себя: «Исчерпывает ли для меня любовь все?» И отвечал: «Все, но только иначе. Любовь – это жизнь, и это главное. От нее разворачиваются стихи и дела, и все прочее. Любовь – это сердце всего... Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным».                       

Планетарная громада любви сочетается у поэта с серьезной исповедью: «Я ж навек любовью ранен, еле-еле волочусь...»

Необходимо сказать и о том, что поэзия Маяковского имеет вполне конкретный характер. Его богатая смысловая многоплановость всегда есть непосредственное обращение к кому-то.

Строится в Москве метро, Маяковский пишет: «Электричество гудёт, под землёй трамвай идёт. Я полезу с Танею в метрополитанию. Во Москве-реке карась смотрит в дырочку сквозь грязь, а под ним быстрей налима поезда проходя мимо...»

Так вот, конкретность и единственность отношений двух любящих людей в поэзии Маяковского трактовались, мягко говоря, весьма произвольно. Теперь зная, что поэт в 1928 году ездил из Парижа в Ниццу на свидание с Елизаветой Петровной и своей дочерью Патрицией, можно с большой уверенностью предположить, кому адресованы стихи. Вот строки из «Письма Татьяне Яковлевой»: «...В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне, красный цвет моих республик тоже должен пламенеть...» И далее: «Ты одна мне ростом вровень, стань же с бровью брови, дай про этот важный вечер рассказать по-человечьи. Пять часов, и с этих пор стих людей дремучий бор, вымер город заселенный, слышу лишь свисточный спор поездов до Барселоны...» 

Не будем разбирать революционные метафоры в поэзии Маяковского – это отдельная тема. Коснемся лишь «человеческой, простой любви», чему поэт был совсем не чужд. 

Может ли Т. Яковлева ассоциироваться во множественном числе с «дрожи тела близких мне»? 

К тому же аллитерация: «заселенный – Барселоны» не может принадлежать Парижу. Она могла возникнуть только в Ницце. Достаточно взглянуть на карту побережья Франции, чтобы убедиться, как проходит железнодорожная магистраль из Италии до Барселоны.

По-видимому, не более пяти часов длилось долгожданное свидание поэта с Елизаветой Петровной и их дочуркой...

Для поэта исключительно важно быть услышанным. Его «Письма...» – это обращение к людям, которые должны понять, откликнуться и разделить с поэтом превратности большой любви. Но не лезть, куда не просят, в святая святых – глубоко личное. Конспиративность в любовной лирике, как и во всяких хороших поступках, – признак душевного такта.

А.С. Пушкин в царскосельский период своей юности полюбил императрицу Елизавету Алексеевну, супругу Александра I, но никогда, нигде открыто не обмолвился об этом...

С другой стороны, Маяковский понимал гримасы своего времени, тот чудовищный пресс троцкистов, которые в 30-е годы перешли к крайним мерам по дестабилизации государственного строительства. А он был поэт-государственник. Он верил в установление социальной справедливости. Поэтому критика буквально уничтожала поэта. Он продолжал беззаветно служить социалистической родине, да еще и смеяться над либеральной «тусовкой», которая его окружала. Об этом его пьесы «Клоп» и «Баня». В сатирических сценках «Клопа» показана пошлая семейка Ренессансов: Давид Осипович, Розалия Павловна, Эльзевира Давидовна. Все узнаваемые лица. Еще много раньше поэт писал: «Я люблю сказать до конца, кто сволочь...», и призывал продуть уши, протереть глаза...

С такой позицией он, конечно же, был опасен. Ему отомстили. 

Внимательный читатель Маяковского никогда не поверит, будто бы поэт мог покончить жизнь самоубийством. Он был здоровый физически, исключительно трезвый человек с неистощимым оптимизмом, закаленный в борьбе. Ему подвластна борьба с природными стихиями: «Ураган, огонь, вода подступают в рокоте. Кто сумеет совладать? Можете? Попробуйте...» 

 

 

Священник Ярослав Шипов в рассказе «Лестница» приводит неизвестные подробности гибели Маяковского.

«...В тот день молодой солдатик дежурил на Лубянке и в числе первых прибежал к месту трагедии – квартира поэта была рядышком, по соседству. И видел лестницу, приставленную к окну с торца дома. Потом, когда он вернулся из квартиры на улицу, лестницы уже не было. Между тем окно располагалось очень высоко, и стремянка была столь длинной, что одному человеку ее уж точно было не унести. В тот день он написал отчет, в котором высказал предположение, что неизвестные могли проникнуть в дом по этой стремянке, причем их должно быть трое, а то и четверо – очень физически сильных, иначе стремянку не принести... и куда она делась потом, непонятно, ведь ее должны были куда-то оттащить, куда-то совсем не далеко, и там спрятать».

«Назавтра проницательный молодой службист высочайшим указом отправлен был в Забайкалье. Однажды, встретившись в провинциальной командировке с бывшим сослуживцем, пожилой чекист понял, что их разбросали по стране за злополучную лестницу. Завершая свои краткие откровения, он сказал, что дом этот скоро взорвут или перестроят, чтобы начисто исключить возможность следственных действий. Действительно, скоро – не скоро, а в свой час и этот дом, и «Англетер» перестроили, а дом Ипатьевых – тот взорвали».

А первоначально были приняты меры, чтобы исключить всякую последующую возможность судебно-медицинской экспертизы. Родственникам не разрешили предать тело поэта земле.

Он был кремирован.

В независимом журналистском расследовании Владимира Ивановича Скорятина, которое не опубликовано, говорится, «что выстрел был сделан сверху вниз, поскольку пуля вошла около сердца, а прощупывалась около последних ребер внизу спины», «Спецназ России» №9, 2011 г.

Позже на Новодевичьем кладбище (старом, №1), на центральной аллее, рядом с захоронением П.М. Третьякова (1832–1898) соорудили стелу из мрамора с бюстом Маяковского, под ней не было ничего(!). Единственный случай такого рода. В последующие годы у подножия стелы нашли последний приют его сестры: Ольга Владимировна (1890–1949); Людмила Владимировна (1884–1972) и их мать Александра Алексеевна (1867–1954).

 

 

Достойно сожаления, что имя поэта обросло всякими недомолвками, небылицами и откровенной ложью. Таково свойство времени. Кто-то из политиков заметил, что правда является слишком дорогим удовольствием, поэтому ее нужно огородить плотным частоколом лжи.

Политикам, имеющим не двойную мораль, а с полдюжины различных моралей, позволительны любые высказывания, с претензией на историчность.

Хочется верить, что к поэзии Владимира Маяковского с благодарностью еще вернется наше молодое поколение, и заговорит она: «Во весь голос».

Нет поэта более современного сегодня, чем Владимир Маяковский. Если его немного переиначить: