1
В моей статье, как и в статье Андреева, говорилось и о работах Маркса и Энгельса по «польскому вопросу». Как известно, Маркс и Энгельс были возмущены «разделом Польши», присоединением ее части к Российской империи и подавлением польских восстаний российским правительством при помощи войск. Возмущение их было основано, разумеется, на убеждении, что каждый народ имеет право на свободный выбор: находиться ли ему в составе какого-либо государства или выйти из него. Не будем сейчас обсуждать правомерность такого взгляда, поскольку материя это очень тонкая, и определить, «желает ли этого народ или горстка политизированных граждан, говорящих от имени народа», иногда очень сложно (правда, это не касается случаев польских восстаний, поскольку поляки всегда – и тогда, и сейчас, плохо относились и относятся к Российскому государству в любой его исторической форме). Просто ограничимся указанием на то, что Маркс и Энгельс считали так, а не иначе, и у них была на это причина, причем не меркантильного, корыстного толка, а вызванная их верой в определенные идеалы.
На форуме «Советской России» вскоре появилось множество откликов на мою статью. Среди них я не мог не обратить внимание на один. Его автор указывал мне, что патриот России должен бы поостеречься поддерживать в «польском вопросе» Маркса и Энгельса, поскольку тем самым он выступает не только против позиции официальной пропаганды николаевской России, но и против великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Он в стихотворении «Клеветникам России» якобы высказался по этому поводу вполне однозначно. Действительно, есть у Александра Сергеевича Пушкина такое стихотворение. Оно вызвало даже восторг Николая Первого, который приказал его и другое пушкинское стихотворение – «Бородинская годовщина», напечатать отдельной брошюрой, присовокупив к ним верноподданническое произведение Жуковского. После выхода брошюры русское общество раскололось: сторонники демократических и революционных идей, в том числе многие декабристы – бывшие друзья Пушкина, отвернулись от него. Его сравнивали с чиновником, пишущим стихи ко дню рождения начальника, стихотворение называли «шинельной одой». Великий польский поэт Адам Мицкевич, который до этого был в приятельских отношениях с Пушкиным (Мицкевич был сослан «вглубь России» за участие в тайных обществах и в Москве познакомился с Пушкиным), ответил ему обидными, злыми стихами:
С иными страшнейшее горе, быть может, случилось,
Иному тягчайшая послана кара от Бога:
Продав свою вольную душу за царскую милость,
Поклон за поклоном у царского бьет он порога.
Продажною речью он царские славит успехи,
В угоду царю, проклинаемый, в нашей отчизне,
Быть может, он вновь проливает кровавые реки
И хвалится мукой друзей, уходящих из жизни.
Итак, по мнению современников Пушкина (и моего оппонента с форума «Советской России»), Пушкин поддержал царя и подавление им восстания поляков (причем так считали и сторонники политики царя, и ее противники). Многие из современников поэта были возмущены его поступком. Но мы, в отличие от них, в гораздо более сложном положении. Для современников он был хоть и очень талантливый, но все-таки поэт среди многих других поэтов, который может ошибаться, быть слишком пристрастным и даже где-то низким и вульгарным. Однако русская критическая традиция за прошедшие два столетия – от Белинского и Добролюбова до Лифшица и Лотмана, выработала совершенно другую оценку Пушкина. Мы теперь рассматриваем Пушкина как образец вкуса и правды, величайшего поэтического и одновременно национального гения, творчество которого, при всем аристократизме автора, подлинно народно. Мы считаем, что Пушкин был не просто одним из многих поэтов, пусть и очень талантливым, он был и остается своеобразным «органом речи» русского народа, через который народ раскрыл свое миросозерцание, свой характер, свои чаяния и идеалы. Получается, что если Пушкин подержал подавление царем восстания поляков, то значит сам русский народ таков – поддерживает закабаление других народов, грубо-империалистическую политику государства. Но ведь подобного не утверждали даже Маркс и Энгельс, разделявшие русский народ, о котором они отзывались с уважением и в котором признавали различные достоинства, и, с другой стороны, царское правительство. Такое сейчас говорят в интернете лишь украинские националисты, которых мы справедливо называем русофобами, и, кстати, они очень любят приводить в качестве примера злобной колониалистской империалистической сути русского народа как раз стихотворение Пушкина «Клеветникам России».
Неужели они правы и Пушкин, а также народ, его породивший, таковы? Обратимся же к тексту стихотворения.
2.
Начнем с того, что оно, вообще-то, нечто вроде открытого письма. Иначе говоря, оно имеет адресата и это – депутаты тогдашнего французского парламента (Пушкин называет их «народные витии»).
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Имеются в виду вполне конкретные исторические лица – председатель Польского комитета Лафайет, генерал Ламарк и другие, кто развернул во Франции кампанию за военное вторжение в Россию с целью «освобождения угнетенных поляков». Пушкин прекрасно владел французским языком, читал европейские газеты, и известие об этой кампании его, естественно, возмутило.
Сказанное, между прочим, в корне меняет дело. Как видим, Пушкин не столько поддерживал «кровавое действо в Варшаве», сколько отвечал на угрозу иностранного военного вторжения. Отвечал как положено любому патриоту: тот, кто придет к нам с мечом, встретит сопротивление всего народа и погибнет от множества наших мечей, штыков и пушек!
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Действительно, Пушкин – патриот. Он бы не понял наших записных либералов, которые радуются каждому поражению Отечества и каждой победе враждебного нам Запада. Пушкин был другим, именно потому, что он был народный поэт, именно потому, что он прекрасно понимал: западным политикам, громко кричащим о безобразиях в России, дела нет ни до простых русских, ни даже до простых поляков, и если армии Запада снова вторгнутся в пределы России, защита «угнетенных народов» будет для них не более чем благовидным предлогом. Пушкин прямо пишет, что настоящая, подлинная причина ненависти французских политиканов к России и русским в том, что они хотят отомстить за нашу двойную победу над Наполеоном – за его изгнание с позором из России и за окончательный разгром на полях сражений в Европе. Ими движет вовсе не бескорыстная жалость к полякам, а обида оскорбленного французского империализма, который, кстати, не только пытался подчинить себе Россию, но и своим сапогом подмял немецкие земли, Испанию, Италию (недаром некоторые историки сравнивают Наполеона с Гитлером!).
И ненавидите вы нас...
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
А как же быть с «поддержкой Пушкиным» подавления восстания поляков? Если мы вчитаемся внимательно в стихотворение, то увидим, что там ни слова нет о том, что поэт восхищен кровопролитием на улицах Варшавы или одобряет военное подавление восстания, или даже призывает Россию удержать Польшу. Нет, Пушкин говорит лишь о том, что спор между русскими и поляками – это внутренний спор славян, в который не следует вмешиваться сторонним лицам, к тому же не имеющим никаких моральных прав на роль арбитра. Спор этот они все равно не решат, ведь причины его тоже внутренние, уходящие в нашу общую историю. В конце концов, поляки тоже захватывали Москву, жгли Кремль, устраивали кощунства в кремлевских церквях, размещая там лошадей, пытались навязать нам польского претендента на престол – так что варшавская бойня вполне может рассматриваться русским национальным самосознанием как ответный удар.
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Причем, обратим внимание: в стихах Пушкина вовсе не содержится призыва к победе русских над поляками. Он как бы взмывает над схваткой и с высоты, где крики схватки не слышны и лица почти неразличимы, спрашивает: «Кто победит?». П.В. Палиевский писал, что даже слова «кичливый лях» и «верный росс» нужно понимать не как превознесение русских за счет поляков, а просто как отстраненные характеристики, ведь «верный» значит «послушный», «терпеливый». Может ли проповедник национализма и империалистического расширения позволить себе столь отстраненное, философское расположение духа в тот самый момент, когда, казалось бы, решается судьба старого многовекового спора твоего народа и его заклятого врага? Нет, разумеется! Тот, кто участвует в борьбе, должен верить в победу и заражать этой верой товарищей! Если бы Пушкин действительно был сторонником политики Николая, врагом вольнолюбивых и горделивых поляков, то он бы написал что-нибудь вроде:
Мы устоим в неравном споре
Росс верный – не кичливый лях!
Но Пушкин сомневается в исходе борьбы. Пушкин не знает, за кем будет победа. Пушкин даже предполагает, что русское море может иссякнуть. И хотя, мы знаем, ему горько и больно от этого, он все рано не опускается до националистической агитки, каковую увидели в его возвышенно-историософском сочинении и те, кто его хулил, и те, кто его восхвалял.
Советский критик и философ Михаил Лифшиц писал, что представители классического искусства умеют оказаться по ту сторону войны социальных эгоизмов. Классика искусства тем и отличается, что она – чистое зеркало мира, она не выражает узкоклассовые мнения и стереотипы художника, она просто отражает истину о мире – природе, человеке, обществе – в художественной форме: «Истина, измеряющая глубину художественного произведения, не исчерпывается рамками мировоззрения художника, теми или иными его взглядами, она раскрывается… как отражение им известной стороны жизни, определенной всемирно-исторической ситуации». К таковым классикам Лифшиц причислял Пушкина. Он приводил слова Белинского о поэзии Пушкина: «…она от-
личается характером более созерцательным нежели рефлектирующим, высказывается более как чувство или как созерцание…»
Лифшиц отстаивал эти идеи в 30-е годы, противостоя модному в то время социологическому направлению в критике, которое в искусстве видело идеологию, выражение одних лишь классовых интересов, и например, Пушкина считало… выразителем мировоззрения капитализирующегося помещика-крепостника! Именно Лифшиц одним из первых провозгласил, что Пушкин – никакой не классовый враг молодой Страны Советов, что он – великий поэт русского народа, и народ, свергший свою прогнившую аристократию и буржуазию, начавший строить свою жизнь самостоятельно, на началах советского строя, под руководством народной партии, не может не видеть в Пушкине своего певца, кумира и учителя. Эти идеи Лифшица затем легли в основу официальной концепции русской литературы сталинских времен, в которой были реабилитированы все русские классики XIX века.
Но упрощенно-идеологизаторским может быть не только классовый подход к литературе. Поэтам и писателям критики могут навязывать и национальный эгоизм. Именно это и произошло со стихотворением «Клеветникам России», в котором видят не высокую поэзию, а националистическую публицистику. Но это, конечно, не так. Как писал тот же Лифшиц: «Истинно великие поэты, выражая великие интересы своего времени, никогда не пользовались такими средствами, как рифмованные газетные статьи…» Стихотворение это пример подлинно классического поэтического произведения. Поэт здесь просто подносит к недавним политическим событиям, еще вызывающим публицистические кривотолки, чистое зеркало своего гения, и оно бесстрастно отражает все, что есть на самом деле: искаженное исторической обидой лицо французского империализма, который пытается выдать себя за строгого и справедливого судью в «польском вопросе», его угрожающие выкрики по адресу русского колосса, спокойствие и уверенность в своих силах русских, готовых снова отразить иноземное нашествие, горделивое стремление поляков – «кичливых ляхов», не только сбросить с себя железную длань русской империи, но и вспомнить былые дерзкие мечты и снова попытаться, если выйдет, создать свою империю – «от можа до можа», и, наконец, бесконечный спор между поляками и русскими, которому не видно конца, в котором у каждой стороны – свои счеты и в котором сторонним лицам не понять, кто прав, кто виноват, как не понять нам, «когда и чем этот спор закончится?».
Думаю, именно таков смысл этого стихотворения. И оно народно, как и вся мировая классика, потому что бесхитростная мудрость народа придерживалась той же точки зрения. Если бы простого крестьянина пушкинской эпохи спросили, что он думает об угрозах французов и восстании поляков, он бы, наверно, сказал что-то вроде: «Французишки пусть к нам не суются, а то мы им снова наподдадим, а с поляками мы как-нибудь сами разберемся, тут уж Бог рассудит – чья возьмет...» Но собственно ничего более этого в пушкинском стихотворении и не говорится.
Конечно, Пушкин был консерватором. Лифшиц всех классиков мировой литературы справедливо называет «великими консерваторами человечества». Но не в том смысле, как Николай Романов или Михаил Катков…
3.
Теперь вернемся к сути обвинений, которые бросил мне посетитель форума «Советской России». Напомню, что он фактически заявлял: Пушкин был на стороне Николая Первого в «польском вопросе», а Пушкин – великий национальный поэт. Значит, всякий, кто оправдывает или даже пытается понять Маркса и Энгельса в их отношении к «польской проблеме», выступает против национального гения России. Наши «казенные патриоты» теперь бросились оправдывать и восхвалять всех царей, которых клеймила советская пропаганда, – по тому же принципу, по которому сын бургомистра в сказке Шварца после исчезновения Дракона заявляет: «А не пора ли разрешить цыган?» А в союзники себе они пытаются заполучить Пушкина, они ведь, как гоголевский Хлестаков, «с Пушкиным на дружеской ноге». Только в этом столько же истины, сколько в похвальбах отставного коллежского регистратора. Не защищал поэт Пушкин в «Клеветниках России» подавление Польского восстания, хотя бы потому, что он не писал рифмованных агиток. А если он и был возмущен кампанией, призывающей французов к военному походу против России, то, как ни парадоксально, тут с ним Маркс и Энгельс не расходились. Империалистическая авантюра Франции Луи Филиппа так же была далеко от их политического идеала, как и оправдание завоеваний Российской империи.
Конечно, было бы абсурдным утверждать, что политические взгляды Пушкина – убежденного аристократа-монархиста, и Маркса – трибуна европейского плебса, нищего и оскорбленного рабочего класса, совпадали. Но и сталкивать их на узкой площадке националистических страстей было бы равноценным неуважению к их всемирно-историческим масштабам. Когда мы ставим рядом две великие фигуры представителей классической культуры – в философии и в литературе – нужно хотя бы несколько минут благоговейно помолчать, и тогда в этой тишине можно будет услышать, как «звезда с звездою говорит».
г. Уфа
кандидат философских наук
