Советское им постыло!
Вл. Попов. Напомню притчу, на которую ссылается Ортега-и-Гассет в «Восстании масс»: «…Цыган пришел на исповедь. Священник спрашивает его, знает ли он десять заповедей Господних? Цыган отвечает: «Хотел было выучить, отец, да у нас поговаривают, будто их отменят». И многие, дескать, не прочь воспользоваться таким попущением, смутным поветрием в обществе, чтобы жить вольно, без заповедей. Этот «цыган», увы, и есть постсоветская личность, неприкаянная, оставшаяся без морального попечения «безбожного» и «тоталитарного» государства, которое, впрочем, отнюдь не было пуританским, а его нормативная и житейская повседневная морали близко совпадали, на свой лад, с основными заповедями Господа.
«Весь мир – и народы, и люди нравственность теряют», – судил о своем времени, 20–30-х годах прошлого века, Ортега-и-Гассет. А давайте спросим себя: разве не то же происходит и сегодня со всеми нами? По обе стороны шенгенской межи? Экономические и политические уклады сильно разнятся, но, согласитесь, одно и то же на слуху во всем Старом  Свете: «o tempora, o mores!» Гассет тонко подметил: «Некоторое время эта «свобода от морали» кажется занимательной, даже прекрасной»…
У нас в России, еще со времен народничества, считалось зазорно, «нехорошо»  грешить на народ. Но я склонен согласиться с Гассетом: «Низшие классы чувствуют, что освободились от бремени заповедей». И это им, потомкам камаринского мужика, любо и даже отчасти примиряет с возникшим в одночасье в обществе вопиющим неравенством, насильственным расселением из коллективного чисто прибранного, в тесноте, да не в обиде, советского дома по приватным «дворцам и хижинам». Советское им, «привередам», вдруг стало постыло, а спроси: почему? Ничего путного, разумного не вымолвят, а начнут молоть всякую чушь про услышанное по «ящику»: «сталинизм», «привилегии» партноменклатуры, «преследования» инакомыслящих… Дались они им, обобранным до нитки «освободителями» от ярма «уравниловки»!
«Человек – есть совокупность общественных отношений». Что-то здесь очень важное недосказано было К. Марксом о сокровенной человеческой сущности. Мне сейчас ближе другое старое материалистичное определение: «Человек – общественное животное». Эту,  как оказалось, неистребимую животную подоснову поведения и вожделений индивидуума светлый миф о «советском человеке» посчитал преодолимой в дальней перспективе построения бесклассового общества,.
Советское человековедение было слишком оптимистическим. Как-то тут по телевидению показали знаменитый фильм 50-х годов «Весна на Заречной улице». Это такая же классика советизма, как «Вестсайдская история» для американцев. Конечно, картина Хуциева – идеализация в чистом виде. И я, проведший отрочество в таком же рабочем поселке вблизи Транссиба, знаю, какая тогда была суровая и грубая жизнь. Быт и нравы царили еще те… И все-таки «Весна на Заречной улице» не идеологическая фальшивка, а герои ее живые, легко узнаваемые, и, что очень важно, полнокровные человеческие типы. В них узнаешь черты советского поколения и неповторимый созидательный дух эпохи. И невольно, как электрический разряд, пронзает душу боль по безвозвратно утраченному… В эти минуты презираю себя и свое поколение за проявленное в 80–90-е годы малодушие, когда на медяки и мишуру разменяли этот сокровенный неповторимый образ бытия, где человек человеку – друг, а не волк...
Вл. Попов. Философ и социолог Александр Зиновьев, с беспощадной прямотой судивший о «крахе ценностей коммунизма», вовсе себе не противоречил, когда писал: «Коммунистическое общество на самом деле принесло миллионам людей образ жизни, который послужил основой для системы высших ценностей, можно сказать – сверхценностей…» Это же сущая правда, так и было! При советском строе, и здесь оспорить Зиновьева – труд напрасный, сложился слой образованных и творческих личностей, которые по собственному выбору и долгое время материальным потребительским благам предпочитали ценности идейного, духовного и морального порядка.
Верно, однако, и то, что воспитание «нового образцового человека» в массовом масштабе окончилось провалом. Реальности советского общества оказались сильнее и неодолимее замыслов КПСС и ее идеологов. По мере повышения уровня жизни, образованности людей, самоопределения индивидов, проникновения соблазнов западного общества потребления ценности самоотверженного труда и коллективной жизни исподволь были оттеснены на задний план. Верх взяла система ценностей, подмечает Зиновьев, «официально осуждавшихся как аморальные и преступные». «Это не была система ценностей западнизма», – делает важную оговорку философ. Этот новый уродец – порождение лживой перестройки и предательства верхов общества – нынешний криминальный капитализм и его бесчеловечная идеология – «автохтонный» продукт распада самого советского общества. Но есть и некоторый момент схождения: крах коммунистических идеалов есть попросту «торжество заурядного, будничного, прозаического, практичного и т.д. западнизма».
Дж. Кьеза. Должен сказать, что в политическом истеблишменте Европейского союза царит путаница, какофония голосов в нарастающей суматохе и неопределенности. «Демократические ценности» продол­жают почитаться, однако при этом они же постоянно попираются. Практика двойных стандартов – неписаный закон, при помощи которого разрешаются все противоречия. Это объясняется тем, что Европа не едина. Их, по крайней мере, две Европы, которые сосуществуют рядом друг с другом, но на каждом шагу раздираемы глубинным противоречием. Их идеологи и приверженцы не могут окончательно определиться, в чем заключаются европейские интересы. Есть те, кто отождествляет их с американскими интересами. И есть, напротив, другие, кто, хотя непоследовательно, но начинает осознавать, что европейские интересы больше не совпадают, а скорее даже противоречат американским.
Эти последние мало-помалу начинают осознавать новую мировую реальность: американская империя избрала путь войны для того, чтобы в своих эгоистических интересах разрешить проблему, заключающуюся в невозможности продолжать далее тот путь мирового развития, который она сама и породила. Европа же имеет свою внутреннюю логику развития, противостоящую американской, однако она, похоже, не может решиться сформулировать ее, поскольку тысячами нитей повязана с Соединенными Штатами. Китай не последует за США и не преклонит головы перед их претензиями. Россия пока еще не приняла решения, но будет вынуждена сделать то же самое. И ждать этого осталось отнюдь не сто лет.
Вл. Попов. В межеумочном состоянии общества в России, на мой взгляд, и есть подспудная причина поразительной живучести ельцинизма, во всем его безобразии и никчемности. И еще разгадка, если на то пошло,  непотопляемости одиозного режима во всех переделках – от дефолта 98 года до авантюрной «монетизации льгот». Ведь последние лет пятнадцать власть пускалась во все тяжкие – что при барвихинском сидельце, что при расчетливом и «аскетичном» Путине. И все-то ей сходит с рук! Потому власть и не думает угомониться, рьяно выкорчевывая последние «пережитки» советского социального государства и людской солидарности.
Кто же этот новый русский из низов? Гротескный и нелицеприятный портрет его вы, господин Кьеза, представили на страницах горькой книги «Прощай, Россия!». Вы лицезрели этого потерянного человека и вблизи злачных мест столицы, и в заброшенных поселках далекой Камчатки. С тех пор, с 90-х годов, которые теперь даже официальная пропаганда весьма, впрочем, двусмысленно окрестила «лихими», в нем не произошло духовной перемены.
Этот малый уже тем утешился, что не мыкает той беспросветной нужды, как в 90-е, когда вся страна превратилась в «блошиный рынок». Палат каменных он не нажил, но с новым порядком  умудрился сродниться. Выучка «капитализмом» даром ему не прошла, сознание изменилось разительно. Невольно закрадывается сомнение, а твои ли это соотечественники? Оказывается, по опросам социологов, большинство, почти всех возрастов, уже не видит ничего постыдного и предосудительного, например, в проституции как в источнике заработка. Этакая приватизация, по Чубайсу, тела на продажу. Около двух миллионов молодых женщин промышляют таким занятием, не испытывая ни стыда, ни простого страха за свою покалеченную женскую судьбу. И что самое неслыханное, зачастую занимаются проституцией с «благословления» семьи. Притомившийся от коммунистического морализаторства бывший советский человек пустился во все тяжкие. А ведь и проституция, и наркомания в СССР были дикостью, чем-то запредельным. Вымогательство, ростовщичество, спекуляция, всякого рода ловкачества воспринимаются едва ли не большинством как норма, «просто бизнес». Если над человеком довлеет только одна страсть – как можно больше урвать, неминуемо жизнь заполоняют хамство, ложь и мздоимство.
Не на шутку озадачивает «толерантность» продвинутого нового русского из низов к известным меньшинствам и всякого рода извращениям. Они уже и сами не прочь побаловаться «клубничкой». Метаморфоза, которая произошла с нами за какие-то пятнадцать лет «дикого рынка» и поощряемой сверху вседозволенности, уже слишком далеко зашла, что просто дух захватывает.
Достоевский в «Дневнике» (1876 г.) с болью в душе вопрошал о нашем, великороссов, будущем: «Назначено ли нашему народу непременно пройти еще новый фазис разврата и лжи, как прошли его мы прививкой цивилизации?» Он будто провидел грядущее обольщение, низкий соблазн и скверну «новорусского» преображения, упадка и нравственной порчи. «Пусть наше останется при нас», – заклинал Достоевский потомков.