1
Падал тихий снежок – несмелый, застенчивый. На оградке, опустив голову, сидел нищий, совсем еще парень. Я машинально вытрясла кошелек и тихо пошла дальше, потрясенная и пристыженная…
«Милостыню надо уметь подавать, – писала Цветаева в дневниковой прозе, – это право надо заслужить». И через несколько абзацев: «Подавая – просить у просящего прощения»…
Это что-то очень интимное. Это таинство. Это сакральность.
Они такие разные – милостыни. Две лепты вдовы – это тоже милостыня. Кусок хлеба, доброе слово, добрая улыбка – это тоже милостыня.
Как-то попросив у молодого монаха благословения, я вдруг услышала: «Не могу, матушка, я только что дрался с нищими», – и простодушный инок показал свои руки – красные, избитые, с опухшими суставами… Я онемела: «Дрался?! С нищими?! Ведь они безответны уже по статусу своему!» И сейчас у меня перед глазами эти красные, опухшие руки… И сейчас, спустя десять лет, я все ищу объяснения этому случаю. Ищу оправдания монаху, а значит, в его лице церкви… Прости, Господи!
Однажды, покидая храм, услышала, как нищая кричит (кричит!) вослед другой: «Купи два батона, пиво и палку салями!» У них начинался обед.
Как-то видела драку хромых: дрались, бегая и прыгая, костылями и клюшками! Дрались батонами, швырялись яйцами. Попробуй пройди, не подавая, – проклянут вослед… И их обходят. Стороной.
В Страстную седмицу приехала я в Саратов – постоять на паперти. В роли нищей. Именно в роли. Написалась книга изумительная! О Пушкине! Пишу нескромно, зная, что это было что-то богодухновенное. Не от меня зависящее. Поток сознания. Ни корысти, ни тщеславия. Только «святая к Пушкину любовь».
 |
| Любимые Пушкина: Натали и Муза. |
Спонсора мне было не найти, я не топ-модель. В Комитете печати – не протолкнешься! Вот и решила: объеду все близлежащие города, где меня не знают, постою с протянутой рукой.
Что тут срамного? Ведь я же не на иномарку, не на домик в Переделкино прошу! Я же – на книгу!
Повязала мамин выгоревший дачный платок, напялила пацанскую дворовую куртку – и вперед! Ночь – и я в Липецке, ночь – и я в Воронеже, ночь – и я в Саратове. За месяц наберу!
С Волги дул ветер – злой, морозный. Светило солнце – лютое, слепящее. «Это Господь меня выталкивает: не юродствуй, мракобесица!» – думала я печально. Но все-таки встала в притвор – притворствовать.
Встала, тоже опустив голову, как тот парень на оградке. Стыдно было – не передать! За всё и всех. За себя. Я примерила это рубище, я знаю. Что там рассказы дяди Гиляя! То были другие времена…
…Началась служба. Потянулись редкие прихожане. Редкие – по причине рабочих буден. Подавали тоже редко. Бабульки – конфетки-бараночки: «На, деточка, к чаю!» Среднего достатка – малые купюры. Богатые – мелочь…
В самый разгар моего «столпничества» боковым зрением вдруг примечаю в открытую дверь: нищие на паперти сгрудились и какому-то старшему что-то зло кричат, тыча пальцами на двери храма, где в притворе стою я, «штрейкбрехер»! В момент оценив ситуацию, я подхватила «суму» и уже через час сидела в купе поезда, везущего домой. «Да, – думала я с улыбкой, – ни гешефта, ни маржи – одни убытки». С улыбкой, потому что, слава Богу, осталась цела. С улыбкой, потому что на дне пустой «сумы» гремели «конфетки-бараночки». И я пошла за чаем. За окном летели пейзажи, а я все думала, думала… «Нищий поделится последним», – побывав в тюрьме, уверял О.Уайльд. Не знаю, не знаю: в те времена не жила.
А вот как нищенская мафия меня чуть не побила, помню. Выйдя на перрон – помнила. Спустя месяц – помнила. Помню и сейчас.
Милостыня – это философия. Многие олигархи пользуют ее как методу: «Давая – мы приобретаем», «Рука дающего да не оскудеет». Для техники взаимооборота строятся церкви, приюты, оплачиваются вояжи в Иерусалим, дарятся богатые ризы…
Что же делать нам, простым смертным?
Мама наша, хорошо зная дело и судопроизводство, помогала всем страждущим и жаждущим, униженным и оскорбленным писать просительные в казенные дома, челобитные – сановным лицам. И это тоже была милостыня. Жили мы архинебогато. Но двери всегда были распахнуты странноприимством. И это тоже была милостыня. «Батюшка! Как же помогать людям: денег нет, полномочий нет, да и сил немного?..» – «А ты хотя бы не делай греха. Это тоже милостыня. И молись о мире – это тоже милостыня. Большая милостыня! – Священник вздохнул и продолжил. – Помни о левой и правой руке. Подавая – забудь. Утешая – забудь. Не жди отдачи. Господь сам знает, что тебе вернуть и когда...»
Умирают старики в одиночестве, не ропща. Умирают звезды в нищете. Нищим может стать любой: после мест заключения, после пожара, после ограбления, после детдома… Но не любой протянет ладонь для подаяния.
Парень же тот все сидит на оградке. Собирает на операцию: обгорел очень, спасая соседского мальчишку из огня. Так он рассказывает. И так рассказывают его глаза – потухшие и усталые. Все так же падает снежок – тихий и несмелый. Пока…
А на ту Пасху случилось чудо: о книге моей узнал редактор «СР» и дальше взял ее под свое покровительство. И это тоже милостыня. От Бога. В лице редактора…
Татьяна ПОЛЯКОВА.
Рис. автора.
