1
С
середины октября, «Тайфун» постепенно втягивался в полосу временного затишья,
хотя штаб-квартира фон Бока и «Вольфшанце» играли «одну партию» – продолжали
гнать войска на Москву. Требовалось взять ее теперь уже к вновь назначенному
сроку – 7 ноября. А сколько было уже таких «назначенных сроков»? Первым
значится 4 августа. Но фронтовые события повернулись той неожиданной стороной,
когда после упорных боев на Ярцевском рубеже от дальнейшего наступления вообще
пришлось отказаться и дать войскам фон Бока десятидневную передышку. Второй
срок, 12 октября, Гитлер назначил в день своего «запоздалого триумфа» в
«Спортпаласе», принимая посла Японии Курусу в Имперской канцелярии. Требовалось
взбодрить осторожного дальневосточного союзника. Но и это наступление
захлебнулось на Вяземском рубеже.
Последовательно
возникающие сроки неизменно таили определенную первооснову, подпитываясь все
новыми «достоверными сообщениями» с Восточного фронта. Еще 9 октября фюреру
было доложено, что правительство большевиков бежало в Свердловск. Спустя неделю
поступила еще «более достоверная информация», что русское правительство выехало
в Казань. На этой волне слухов о подготовке Москвы к сдаче из «Вольфшанце»
долетела до штаба группы армий Центр» в Красном Бору весть о том, что фон Боку
пора готовиться к процедуре вступления вермахта в столицу красных. И тут уже
просто не оставалось места слухам, потому что эту мысль будировали сподвижники
фюрера – Кейтель и Йодль. Мало того, с продвижением войск к Москве их намеки
воплотились в план, при котором сам фюрер должен лично возглавить вступающие в
столицу красных войска группы армий «Центр». Но когда наступит такое время?
Трудно было судить о возможной перспективе и по журналу боевых действий войск
фон Бока.
19
октября. Общее усиление русского сопротивления.
20
октября. Бои 56-го танкового корпуса с выходящими из окружения частями 50-й
армии русских, севернее Брянска. 19-я танковая дивизия ведет упорные бои в
районе Ермолино.
21
октября. Отход 19-й танковой дивизии у Подольска. Давление русских у Калинина.
22
октября. Упорное сопротивление 49-й армии...
Именно
в это время в полный голос заявила о себе запоздалая русская осень. Зарядили
холодные дожди, то и дело переходящие в снегопады. Дороги растворились, стали
непроезжими для артиллерии даже на конной тяге. Остановился автотранспорт.
Бездействовала авиация. Возможно, именно в эти дни фон Бок и про-
никся
сознанием, что наступление на Москву отнюдь не гарантирует полного успеха. О
возможном крахе думать еще не хотелось, но и уверенности в близком развале
советского фронта не чувствовалось ни у Можайска, ни у Малоярославца, где его
войска находились от Москвы всего в ста десяти километрах.
Все
настойчивее напоминал о приближении «планового срока» вступления в Москву войск
фельдмаршала фон Бока Главком сухопутных войск. А выражал фон Браухич не только
свое мнение. Его подталкивало к этой назойливости нетерпение «Вольфшанце». И
хотя фон Бок никогда не присягал конкретным срокам, теперь, в конце октября,
его тоже стесняло одно обстоятельство: он всегда хотел в «Русской кампании»
принципиально важного действа – взятия Москвы. Пойманный на эту «наживку»
командующий группой армий «Центр» и теперь не мог под диктовку сиюминутных
трудностей отказаться от высказанного публично заветного намерения. Вопрос же
для фельдмаршала фон Бока стоял не иначе – это произойдет в сорок первом или
уже никогда.
Вот
почему, когда на левом фланге и в центре полосы наступления дела у его войск
«не пошли», фон Бок, не ожидая понуканий «Аскании» и Главной Ставки, попытался
развить успех на правом фланге. А правый фланг – это прежде всего сильнейшая
2-я танковая армия. Очень не хотелось фон Боку вступать в «тягостные отношения»
с генерал-полковником Гудерианом, но к тому вынудили его важные обстоятельства.
Будь терпимее дела у Штрауса и фон Клюге, он не стал бы лебезить перед своим
несговорчивым подчиненным, давать ему «карт-бланш» на прорыв первым к Москве с
юго-запада. Он многозначительно заявил:
–
Я полагаю, Гудериан, что, оставив наконец позади Белев и Мценск, вы развязали
себе руки и вполне в состоянии разрешить проблему Тулы.
–
Господин фельдмаршал, завтра я действительно выступаю в направлении Тулы. Но я
далек от навязчивой мысли устанавливать своим войскам какие-то конкретные
сроки. Игнорировать события у Мценска было бы непоправимой ошибкой с моей
стороны. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.
Но
фон Бок настойчиво «гнул свою линию»:
–
А что удерживает вас, Гудериан, от выступления сегодня, ибо фактически дорог
каждый час? И потом, вы же знаете о том, что фюрер всячески побуждает нас до 7
ноября, главного национального праздника большевиков, захватить Москву!
–
Находясь за более чем тысячу километров от столицы красных, – взорвался
Гудериан, – фюрер может и ошибаться в оценке реальной обстановки. Но вам не
надо доказывать что-то в этом роде!
–
Что вы имеете в виду, Гудериан? – насторожился фон Бок.
– Я имею в виду наше ужасное положение с
резервами, подвозом горючего и боеприпасов. Ресурс моторов достиг критической
точки! Вам известны здешние метеоусловия, а войска до сих пор не обеспечены
зимним обмундированием!
Дальнейший
разговор с Гудерианом потерял всякий смысл – он будет действовать по своему
усмотрению, ему командование группой армий не указ!
В
тот же день танки Гудериана прорвали оборону противника на Плаве и устремились
к Туле. В центре так же успешно действует Гёпнер. Два дня назад его 10-я
танковая дивизия оседлала автомагистраль Минск–Москва у Дорохова, в двадцати
километрах восточное Можайска. Но 26 октября все переменилось. Командующий 4-й
танковой группой доложил фон Боку в Красный Бор: «Наша пехота вступила в бой с
дальневосточной дивизией Советов. Разгорелись кровавые бои. В районе
скрещивания дорог непрерывно грохотал огонь артиллерии и ракетных установок
русских. Земля дрожала под тяжестью разрывов. Пехотинцы оказывались в грязи и
за развалинами домов, создавая узлы сопротивления. Один за другим вступали в
бой их танки. Шелковку можно сравнить с адской кухней».
4-я
армия фельдмаршала фон Клюге, поддержанная 4-й танковой группой, также
встретила на своем пути свежие войска большевиков. Продолжалось сражение за
Волоколамск. Лишь к исходу 27 октября фон Клюге доложил в штаб группы армий
«Центр» о захвате этого ключевого пункта на автомагистрали, ведущей к столице
русских. Фельдмаршал фон Бок тепло поздравил командарма 4-й с этой
блистательной победой и участливо спросил:
–
Что дальше, фон Клюге?.. Москва ведь рядом!
Однако
в голосе подчиненного не чувствовалось оптимизма:
–
Я не могу сказать, господин фельдмаршал, что дальше.
–
Я же сказал, фон Клюге, что на очереди Москва, – попробовал настаивать фон Бок.
–
Перед моим фронтом то и дело возникают свежие дивизии большевиков. Наша
разведка совсем не осведомлена о них. Но они непрерывно прибывают из глубины
России – то с Дальнего Востока, то из Сибири, то из Казахстана. Неуклонно
возрастает и сопротивление Советов.
–
Эти резервы конечны, фон Клюге. Практически они иссякают. Кое-что генерал Жуков
снимает с пассивных участков фронта. Так что перспективы у вашей армии самые
благоприятные, чтобы первой оказаться в столице красных, – бодро наставлял
подчиненного фельдмаршал фон Бок.
Но
командарм 4-й не соглашался. Он вдруг спросил:
–
Господин фельдмаршал, вы читали вчерашнее донесение Гёпнера?
–
Я читаю абсолютно все донесения, фон Клюге, – возразил фон Бок. – А что вы
конкретно имеете в виду?
–
Генерал-полковник Гёпнер пишет об очень крепкой обороне противника – врытых в
землю огнеметах с электрическим зажиганием, новых способах использования ими
танков в виде подвижных дотов...
Фон
Бок не дал командарму 4-й изложить суть своих огорчений до конца:
–
Вы хотите сказать, фон Клюге, что такие же преграды из оборонительных арсеналов
большевиков встретили под Москвой и войска 4-й армии?
–
Именно это я и хотел сказать, господин фельдмаршал.
–
Но ведь на совещании в сентябре в моем штабе, фельдмаршал фон Клюге, речь как
раз и шла о том, что Москва – это не какая-то забытая богом Ельня, – возразил
командующий группой армий «Центр».
–
Но Ельня, господин фельдмаршал, была в сентябре, – попытался смягчить удар
командарм 4-й. – Теперь конец октября. Войска продвигаются вперед по колено в
грязи. Солдатам негде обсохнуть и обогреться.
–
Я полагал, что распутица продлится не более двух недель, – парировал и этот
довод несговорчивого подчиненного фельдмаршал фон Бок. – Вообще, погоду в
России Верховному командованию надо было учитывать еще в июне.
Но
фон Клюге продолжал набирать «победные очки»:
–
И потом, это чрезмерное отвлечение войск на ликвидацию «котлов», на борьбу с
партизанами, что вдвое снижает темпы продвижения вперед моих войск.
–
Но «котлами» занимались войска 2-й армии генерал-полковника фон Вейхса? –
возразил фельдмаршал фон Бок…
Диалог
фон Бока и фон Клюге подошел к концу. «Герои французской кампании» мысленно
отсалютовали друг другу, поняв наконец, что взаимными упреками фронтовых дел не
поправишь. На фоне грандиозной битвы за Москву отошли на второй план все другие
события на Восточном фронте…
Трудно
утверждать, когда именно, в начале или в конце октября, фронтовая обстановка
для Москвы складывалась более драматично. Но в преддверии ноября бои шли уже на
ее ближних подступах. И этим, пожалуй, все сказано. Командующий фронтом Жуков
скорее всего интуитивно определил для себя наиболее опасным Волоколамское
направление и поручил его оборону заново сформированной 16-й армии
Рокоссовского.
К
командарму 16-й Жуков питал особое внутреннее расположение. Давний сослуживец,
одногодок, сдержанный, обаятельный, интеллигентный человек. Не военный аскет.
Умеет располагать к себе людей, не заигрывая с ними и не потворствуя их
слабостям. Впрочем, Георгий Константинович и в данных обстоятельствах оставался
«самим собой» и не выказывал своих чувств на людях. В свою очередь, и
Рокоссовский не искал со старшим начальником особых, доверительных отношений.
Он всегда помнил, что пришлось им пройти в тридцатые годы и начале сороковых
разные жизненные дороги. Жуков продолжал трудное восхождение по служебной
лестнице, воевал на Халхин-Голе, а Рокоссовский без суда и следствия почти три
года «отбахал» в ленинградских «Крестах». Первый стал генералом армии, Героем
Советского Союза. Второй, в звании генерал-майора, всего за год с небольшим до
войны возглавил вначале кавалерийский, а затем еще формируемый механизированный
корпус... И вот Волоколамское направление…
Осадное
положение столицы обязывало ГКО искать исключительные способы ее защиты. 22
октября им принимается постановление «О городских комитетах обороны». Они
создавались в городах прифронтовой зоны и решали задачи объединения усилий
фронта и тыла для разгрома врага. Еще в конце августа одним из первых в стране
был создан городской комитет обороны в Сталинграде. В октябре они действовали в
Москве, Туле, Череповце, Вологде, Севастополе, Ростове-на-Дону и других городах
страны.
Напряжение
боев за Москву нарастало с каждым днем. 23 октября Военный совет фронта
обратился к войскам с воззванием: «Товарищи! В грозный час опасности для нашего
государства жизнь каждого воина принадлежит Отчизне. Родина требует от каждого
из нас напряжения всех сил, мужества и стойкости. Родина зовет нас стать
нерушимой стеной и преградить путь фашистским ордам к родной Москве. Сейчас,
как никогда, требуются бдительность, железная дисциплина, организованность,
решительность действий, непреклонная воля к победе и готовность к
самопожертвованию».
В
этот ответственный для всей страны период ГКО принял важнейшее решение о
создании стратегических резервов, способных не только предупредить захват
Москвы, но и нанести поражение врагу. В Архангельском, Московском,
Северо-Кавказском и Сибирском военных округах формировалось десять
общевойсковых армий. В их состав входило пятьдесят восемь стрелковых и
пятнадцать кавалерийских дивизий, а также специальные части и маршевые
пополнения для усиления сражающихся войск.
В
кабинет Верховного к вечернему докладу о положении на фронтах вошли члены
Политбюро ЦК Берия, Молотов и Каганович, секретарь ЦК партии Маленков. Сталин в
это время еще продолжал трудный разговор с командующим Юго-Западным
направлением маршалом Тимошенко. Войска Юго-Западного и Южного фронтов продолжали,
по существу, беспорядочный отход, сдавая врагу один за другим, как казалось
председателю ГКО, вполне защитимые рубежи. Раз за разом он ставил перед членом
Ставки Тимошенко один и тот же крамольный вопрос: «Когда будет остановлен немец
на юге?» И, видимо, так и не получил прямого ответа. Вконец раздосадованный,
Верховный бросил на рычаг трубку, круто повернулся к вошедшим:
–
Разве так можно управлять войсками? Я спрашиваю командующего направлением об
одном, а он докладывает мне, что у него нет резервов!
Председатель
ГКО раскурил погашенную трубку, принялся медленно ходить взад-вперед по
кабинету. Тягостное молчание нарушил нарком внутренних дел Берия:
–
Товарищ Сталин! Члены Политбюро ЦК партии обменялись мнениями и считают, что вы
должны сегодня или завтра обязательно покинуть Москву. Мы не имеем права
рисковать вашей жизнью.
Наркома
Берию тут же поддержал Каганович:
–
Генштаб оставляет в столице небольшую оперативную группу, и мы должны сделать
то же самое. Пусть в Москве останутся член Политбюро ЦК Ворошилов и заведующие
оборонных отделов для координации работы городского партийного комитета и
промышленных наркоматов.
–
Фашисты усиливают налеты своей авиации на Москву, а подойдут поближе и
наверняка начнут из пушек ее обстреливать. Возможен и скорый прорыв вражеских
танков, – сдержанно высказался Маленков.
Сталин
успокоился, ходил по кабинету и искоса поглядывал на каждого из соратников. Но
он хотел услышать и мнение Молотова.
Заместитель
председателя ГКО сказал:
–
Конечно, в Куйбышеве возможна более продуктивная работа без всяких воздушных
тревог при вражеских налетах. Мы оказались бы намного ближе к промышленным
центрам Поволжья и Урала. А там решается сегодня многое. Но политически и
морально отъезд Политбюро ЦК из Москвы будет воспринят нашим народом
неоднозначно. Этот фактор тоже следует иметь в виду.
Верховный
остановился, приготовился возразить, но тут снова заговорил Берия:
–
Вячеслав Михайлович полагает, что об отъезде товарища Сталина из Москвы должны
непременно сообщить наши радио и газеты. А мы не станем этого делать и сохраним
этот факт в секрете.
–
Станем мы делать по этому поводу официальные сообщения в печати или не станем,
– тут же возразил Молотов, – но факт отъезда из столицы главы государства
скрыть надолго не удастся. Нам неизвестно, где находится Гитлер, но факт
остается фактом – в Берлине он появляется периодически.
Мнение
Молотова внесло в дискуссию перелом. Сразу после перевода Москвы в режим
осажденного города разговор о возможном отъезде Сталина в тыл дважды затевал и
«всесоюзный староста» Калинин, но ничего не добился. Председатель ГКО просто
отмолчался. Так поступать ему помогало обилие неотложных дел. На этот раз
подобное мнение обрело некую коллективную форму, и тот способ игнорирования его
уже не подходил. Конечно, и сейчас имелась возможность отложить само решение на
«завтра» – с минуты на минуту ожидалось появление Поскрёбышева с докладом о
прибытии Шапошникова к вечернему докладу. Но Сталин достаточно уже подумал над
ответом на сложный вопрос и изложил его убедительно. В рассудительном тоне он
сказал:
–
Товарищам, выступающим за мой отъезд в тыл, следует учесть один принципиальный
факт. В отличие от них я помимо партийных и государственных постов занимаю еще
и пост Верховного Главнокомандующего. К исполнению этой обязанности отношусь не
формально, а каждодневно решаю неотложные вопросы фронта. Мой отъезд в Куйбышев
сломает ритм управления войсками. К тому же сам факт оставления Москвы Сталиным
в создавшейся обстановке и нашим врагом, и нашими союзниками будет истолкован тенденциозно.
Москва, дескать, вот-вот будет сдана немцу. На мой взгляд, такой шаг равносилен
предательству. Мы приняли решение бороться за столицу до последней возможности
и останемся ему верны до конца. Вот вам мой окончательный ответ.
Впредь
этот принципиально важный вопрос уже никем и никогда в Политбюро ЦК партии не
поднимался, хотя вражеское полукольцо вокруг Москвы еще более месяца затягивалось
все туже и опаснее.
Анатолий
АЛЕКСАНДРОВ.
