НОВОРУССКИЙ ВОПРОС

«Русский народ ущемлен и угнетен, он перестал быть хозяином на своей родной земле» – этот тезис стал сегодня аксиомой, мало кем оспариваемой. Но как и почему случилась эта национальная катастрофа, в чем объективное – экономическое, социальное, политическое, культурное, моральное – содержание происходящего? И как в этой ситуации русский народ сможет на деле встать с колен? У меня есть на этот счет гипотеза (именно гипотеза – предположение, а не законченная теория), что поиск ответа на давно наболевший РУССКИЙ вопрос неразрывно сопряжен с необходимостью решить неведомый до недавнего времени НОВОРУССКИЙ вопрос. Что известные слова многих выдающихся мыслителей о «двух нациях», сосуществующих в каждом эксплуататорском обществе, – не агитационная метафора, а объективная ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ реальность сегодняшней России. Что только на пути осмысления этого факта есть шанс покончить с набившим за 20 лет оскомину искренним, но маловразумительным «плачем Ярославны» по русскому народу и приступить наконец к реальному Патриотическому Делу. Некоторые предварительные итоги размышлений на эту тему рискую предложить вниманию читателей.

НЕДАВНО президент Медведев призвал политические партии воздержаться от использования на выборах националистических карт и раздувания ксенофобских настроений. Как в воду глядел! Именно после его призыва национальную карту и особенно русский вопрос бросились разыгрывать все кому не лень. А как же ее не разыгрывать, если, по мнению искушенных политтехнологов, ничего другого не остается никому, даже либералам. Вот, например, как отозвалась либеральная журналистка Юлия Латынина на участие известного либерального борца с коррупцией Алексея Навального в митинге «Хватит кормить Кавказ!» и «Русском марше»: «Я хорошо понимаю Навального. Он политик, для него национализм – инструмент. Это очень опасный инструмент. Но других инструментов у тех, кто попытается реально реформировать Россию, нет. Потому что если рассказывать, что Россию мы реформируем с помощью всеобщего избирательного права и обещаний всеобщего благосостояния, то, ребят, это немножко нереально».

Вещие слова! Под ними подпишутся ныне политики самых разных направлений. Похоже, что тезис об отсутствии сегодня иных политических инструментов, чтобы сдвинуть Россию с места (в каком направлении сдвинуть – это дальнейший вопрос), кроме национализма, – этот тезис исповедуют сегодня все: и власть, и оппозиция, как «системная», так и «несистемная». Мол, на безрыбье и рак – рыба. Наверное, тому существуют некие объективные причины, которые необходимо вскрыть и проанализировать. Тогда и выяснится, почему, собственно, иных реальных инструментов нет. А главное – правда ли, что их нет?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно определить, в каких конкретных социально-экономических условиях обостряется потребность в таком остром политическом оружии, как национализм. Исторический опыт подсказывает, что эта потребность становится неотложной обычно накануне какой-нибудь большой войны – не обязательно «горячей», сегодня более распространены войны «холодные». Но это еще не исчерпывающий ответ. Необходимо разобраться в более конкретных причинах, ведущих к превращению воинствующего национализма в главное орудие политической или вооруженной борьбы. В этом нам может помочь обращение к классической работе И.В.Сталина 1913 года «Марксизм и национальный вопрос».

Статья открывается тезисом: «Период контрреволюции в России принес не только «гром и молнию», но и разочарование в движении, неверие в общие силы. Верили в «светлое будущее», – и люди боролись вместе, независимо от национальности: общие вопросы прежде всего! Закралось в душу сомнение, – и люди начали расходиться по национальным квартирам: пусть каждый рассчитывает только на себя! «Национальная проблема» прежде всего!» «И чем больше шло на убыль освободительное движение, тем пышнее распускались цветы национализма». Итак, первый фактор роста национализма – победа контрреволюции и порожденные ею упадочнические настроения, социальный и духовный декаданс.

Далее Сталин указывает на такой ключевой фактор, как развитие капитализма: «Основной вопрос для молодой буржуазии – рынок. Сбыть свои товары и выйти победителем в конкуренции с буржуазией иной национальности – такова ее цель. Отсюда ее желание обеспечить себе «свой», «родной» рынок». А теперь – современная картинка умонастроений, доказывающая, что марксистские схемы не устарели. Вспоминаем события пятилетней давности в карельской Кондопоге. Вот свидетельство побывавшего в этом городе очевидца, опубликованное тогда же на страницах нашей газеты: «Игорь и Сергей – молодые, но уже семейные, серьезные люди. Они трезво оценивают день сегодняшний и всерьез озабочены завтрашним днем. Они не просто возмущаются перекосом в национальных, экономических и социальных отношениях, вызвавших кондопожский бунт, но имеют продуманный план действий по защите интересов кондопожан. Они считают, что в городе необходимо создать славянский рынок, на котором местное население сможет реализовать продукты собственного труда, в том числе выращенный своими силами урожай. Не нужно никаких посредников и перекупщиков. Торговля должна быть честной и справедливой и вестись в интересах коренного населения, а не для наживы «чужаков». Все верно! Как чеканно формулирует Сталин, «рынок – первая школа, где буржуазия учится национализму». Да, именно рынок, столь презираемый поборниками «русского духа», стал местом возрождения национальной солидарности! Заметьте, причиной восстания ущемленного национального самолюбия стало вовсе не засилье западной масскультуры на телевидении и радио, а вполне прозаический вопрос о разделе торговых мест на базаре. И именно в этой плоскости «рост национального самосознания» был немедленно поддержан президентом и правительством, вскоре полностью запретившим иностранцам стоять за прилавками. То есть все опять пошло по старой марксистской схеме.

Но, продолжает Сталин, дело обыкновенно не ограничивается рынком. «В борьбу вмешивается полуфеодальная-полубуржуазная бюрократия господствующей нации со своими методами «тащить и не пущать». Буржуазия командующей нации получает возможность «быстрее» и «решительнее» расправиться со своим конкурентом. «Силы» объединяются, и – начинается целый ряд ограничительных мер против «инородческой» буржуазии, переходящих в репрессии. Борьба из хозяйственной сферы переносится в политическую, Ограничение свободы передвижения, стеснение языка, ограничение избирательных прав, сокращение школ, религиозные стеснения и т.п. так и сыплются на голову «конкурента». Именно это и происходит ныне с русскими в бывших союзных республиках. А в РФ, согласно соцопросам, население в своем большинстве считает, что не следует ограничиваться только запретом иностранцам работать на рынках. Доля тех, кто был бы согласен с ограничением въезда представителей некоторых национальностей в их область, край, республику, стабильно держится уже многие годы в районе 60%. Ненамного меньшее число опрошенных прямо выступают за депортацию уже въехавших.

Далее, отмечает Сталин, волна воинствующего национализма «сверху», поднимает ответную, переходящую порой в грубый шовинизм волну национализма «снизу»: «Усиление сионизма среди евреев, растущий шовинизм в Польше, панисламизм среди татар, усиление национализма среди армян, грузин, украинцев, общий уклон обывателя в сторону антисемитизма, – все это факты общеизвестные».

Да, в 1913 году это было общеизвестно. А в 2011 году это уже более чем известно! Так что же, история оборотилась вспять? Похоже на то. Но почему? Находим ли мы в современном национал-патриотическом дискурсе хоть что-нибудь подобное сталинскому ответу на этот вопрос? Нет, к сожалению, не находим. Зато нет недостатка в «иеремиадах» – по имени древнееврейского пророка Иеремии времен вавилонского пленения, свидетеля разрушения Иерусалима, создавшего по этому случаю литературный жанр под названием «плач». И в самом деле по манере поведения, по системе аргументации русский национализм все больше напоминает предмет своей ненависти – сионизм: «мы самые великие и талантливые, а за это нас все вокруг обижают и унижают». Необходимо вырваться из этого порочного «плачевного» круга.

ВСЯКУЮ общественную проблему следует рассматривать исторически. В «перестроечные» времена во всех союзных и автономных республиках, за исключением РСФСР, буржуазная контрреволюция рвалась к власти под националистическими и русофобскими лозунгами. Абсолютно все голосили о своем беззаветном патриотизме. И только в России контрреволюция рвалась к власти под космополитическими, но… опять-таки русофобскими лозунгами. Правда, у российской контрреволюции уже тогда было националистическое крыло, представленное разношерстной «православно-имперско-монархической» общественностью. Его главой считался Солженицын и ряд публицистов типа Солоухина. Однако не оно играло первую скрипку. Пока не была выполнена основная задача – разрушение СССР, – этому крылу отводилась роль «засадного полка». И сидючи в засаде, известная часть этого полка даже блокировалась в конце 80-х – начале 90-х годов с коммунистами в стремлении защитить Советскую империю от распада. Но основной антисоветский поток выступал под широко развернутым знаменем русофобии. Начинали обычно с лозунга «защиты национальной культуры». Затем «республиканский хозрасчет». Потом «чемодан – вокзал – Россия!». Возрастание национального самосознания любого нерусского этноса безапелляционно трактовалось как явление позитивное и прогрессивное. Аналогичные же процессы в национальном самосознании русских однозначно расценивались как явление резко отрицательное и реакционное – национализм, шовинизм, антисемитизм и т.д. Всячески поощряя нарастание националистических настроений в нерусской среде, демпропаганда одновременно внушала русскому народу комплекс неполноценности, вины и покаяния. Слово патриотизм было ругательством.

Если учесть, что в любом либеральном буржуазном государстве патриотизм – идеологическая норма, то эта аномалия свидетельствует об особом положении русских. Как в Германии рубежа 20–30-х годов прошлого века для прихода Гитлера к власти потребовалось пугало, или, как говорят французы, bete noire – черный зверь, так и для консолидации контрреволюции и разрушения СССР потребовался свой bete noire, нация-изгой. В Германии такими изгоями были евреи. А «у нас» роль евреев была отведена русским. В самом деле, разве русские не образовали «диаспору», не рассеялись за годы царской и Советской властей по территориям сопредельных с коренной Россией генерал-губернаторств, названных впоследствии союзными республиками? А раз так, то ясное дело – «оккупанты»! И можете сколько угодно объяснять, что именно русские принесли, например, в Среднюю Азию современное европейское образование и технический прогресс. В ответ на это вам скажут, что Самарканд и Бухара в три раза старше Москвы и потому не нуждаются в ее поучениях.

Что изменилось с тех пор? В большинстве бывших республик не изменилось ничего – национализм как шествовал под ручку с либерализмом, так и продолжает шествовать. Ибо буржуазия не может подниматься ни под какими другими флагами, кроме национальных и либеральных. Национал-либерализм («национал-оранжизм») – естественное мировоззрение поднимающейся буржуазии. Изменилась лишь ситуация в России. От нарочитого космополитизма 90-х годов правящий режим перешел при Путине к нарочитому национализму, утверждающему, что все наши беды происходят от тлетворного влияния Запада. В этом тезисе некоторые патриоты увидели выражение собственных мыслей, узрели свою «идейную победу». А левопатриотическая оппозиция стала жаловаться на «перехват лозунгов». Однако немногие задались вопросом, а чего стоят лозунги, которые так легко перехватить.

Мало того, не только бюрократия, но и либеральная оппозиция повернула к национализму. Послушаем, например, одного из лидеров ПАРНАСа Милова: «Я хочу напомнить всем, кто говорит о несовместимости либеральных ценностей с национальными, что большинство революций, да все, в Восточной Европе, в странах Балтии, которые привели к установлению демократической системы, были основаны на национальном факторе. Это были по сути национально-освободительные революции, национально-освободительные перемены. Мы должны говорить об этом вопросе, мы должны возвращать России ее европейскую русскую идентичность». Замечаете, читатель, какие речи полились? Натуральное соединение социально-классовой и национально-освободительной борьбы! Очевидно, такое соединение – некая закономерность политической тактики, действующая на некоторых специфических этапах политической борьбы. Но если это соединение стоит в программах как коммунистов, так и оппозиционных либералов, не говоря уже о патриотических лозунгах правящей бюрократии, то ясно, что под «национально-освободительной борьбой» они понимают все-таки разные, возможно, несовместимые вещи.

Переходу правящего режима к державно-патриотической риторике даются разные объяснения. Например: наконец-то «они» одумались и прониклись национальным самосознанием. По такому случаю про Путина и якобы основываемую им «Пятую империю» уже сложены целые оды. Или просто лицемерят, перехватывая лозунги у патриотической оппозиции? Ни то ни другое. Все дело в том, что для «внезапно» проснувшегося патриотизма власти сформировалась объективная почва, народился реальный предмет патриотического обожания. Патриотическая идеология – часть идеологической надстройки. И если она взята на вооружение властью, то это не просто обман и лицемерие. Это означает, что в экономическом базисе общества появилось нечто, ее порождающее. Это «нечто» есть «новая русская нация» (НРН). Поворот власти к казенному патриотизму связан не с абстрактным русским народом «вообще», а именно с появлением вполне конкретной – новорусской – нации.

ПОПРОБУЕМ разобраться, что такое «новые русские» – метафора или реальность, доступная объективному изучению? Сам этот термин изобретен еще в 1990 году американским журналистом Х.Смитом, написавшим книгу «The New Russians», из которой он перешел в англоязычную прессу, а затем и в отечественную. Показательно, что «новые русские» сразу стали предметом ненависти и насмешек. В тьме анекдотов 90-х годов «новый русский» – это выскочка, бандит, дебил в малиновом пиджаке с мобильником в нагрудном кармане и на «шестисотом» «Мерседесе». Но, увы, кроме анекдотов, народ не смог противопоставить дебилу ровным счетом ничего, кроме бессильно-горьких насмешек. Возможно, потому и не смог, что был движим отнюдь не чувством социальной справедливости, а обыкновенной завистью, потому что сам был уже поражен вирусом «новорусскости».

С тех «эпических» времен было сделано многое, чтобы переломить комедийный образ «нового русского». С одной стороны, «малиновые пиджаки» частью были перебиты в междоусобицах, а частью переоделись, пересели с «Мерседесов» на «Бентли» и «Майбахи» и двинулись в официальную власть и в легальный бизнес – «Цапки» превратились в уважаемых «отечественных товаропроизводителей» и депутатов, а то и губернаторов. Параллельно не дремала и наука. Так, например, Фонд «Общественное мнение» вот уже в течение нескольких лет ведет исследование «новых русских» в предельно комплиментарном духе, присвоив им звание «люди-XXI». По мнению экспертов ФОМа, это особая социальная группа, обладающая наивысшими показателями инновационного потенциала личности – мобильностью, индивидуализмом, новаторством, изобретательностью, инициативностью, предпринимательским духом. Отличительными чертами «людей-XXI» названы пользование новыми технологиями, активное финансовое поведение – получение банковских кредитов, пользование пластиковой карточкой и т.д., тяга к «расширению горизонтов» – образование, путешествия и др., оптимизация своего времени – доставка товаров на дом, пользование услугами домработниц, нянь и пр., внимание к себе, своему здоровью. Это преимущественно молодежь 18–30 лет, проживающая в городах, имеющая или получающая высшее образование, люди с доходами выше среднего. Представители этой группы в большинстве своем являются активными пользователями интернета. Их отличают такие ценности, как обостренное чувство собственного достоинства и повышенное внимание к безопасности, а также свобода, успех и семья как одно из базовых ценностных понятий. По данным ФОМа, эта группа составляет ныне 17% населения, а в городах-миллионниках – 26–30%.

Итак, складываются два параллельных образа НРН, анекдотический – ругательный и «научный» – комплиментарный. Но должна же быть между двумя этими противоположными картинами, анекдотами и социологией некая объективная реальность. Чтобы ее обнаружить и оценить, необходимо обращение к классическому наследию. Здесь сразу вспоминается, что нечто подобное констатировалось политиками и учеными задолго до наших дней. Так, Ленин писал: «Собственники и наемные рабочие, незначительное число («верхние десять тысяч») богачей – и десятки миллионов неимущих и трудящихся, это, поистине, «две нации», как сказал один дальновидный англичанин еще в первой половине XIX века». Дальновидный англичанин – это премьер-министр Дизраэли, говоривший о бедных и богатых: «Две нации, между которыми нет ни связи, ни сочувствия; которые также не знают привычек, мыслей и чувств друг друга, как обитатели разных планет; которые по-разному воспитывают детей, питаются разной пищей, учат разным манерам; которые живут по разным законам». Впрочем, возможно, премьер опирался не только на собственный опыт, но и читал книгу Энгельса «Положение рабочего класса в Англии»: «Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия. Буржуазия имеет со всеми другими нациями земли больше родственного, чем с рабочими, живущими у нее под боком. Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам».

Тезис о двух нациях сегодня все шире распространяется и в нашем общественном мнении. Можно было бы процитировать уже десятки текстов на эту тему. Но за недостатком места процитирую лишь один из них. Блогер, выступающий под псевдонимом kommunyaki, пишет: «Среди русских образуются никак не пересекающиеся и вызывающие друг у друга ненависть разные национальности – чинуши, олигархи, мелкие бизнюки, хипстеры, инет-хомяки, гопота, рабочие. Чего уж там говорить о единении всех народностей. Как бы грустно это ни звучало, будет бунт не классовый, а националистический».

Но как бы ни были убедительны аргументы и примеры, приведенные великими политиками и рядовыми блогерами, их, думается, еще не вполне достаточно для характеристики ситуации «двух наций». Слишком просто было бы полагать, что НРН состоит только из богачей. Общество раскалывается на две нации не только по горизонтали, но и по вертикали. НРН имеет свою собственную пирамидальную классовую структуру, свои верхи и низы. Буржуазия (крупная, средняя и мелкая) и люмпен-пролетариат – это вновь возникшие, чисто новорусские, классы общества. Но есть и новорусский пролетариат, и новорусское крестьянство, и новорусская интеллигенция. Принадлежность определенной части трудящихся к НРН не так очевидна и не так легко распознаваема, как в случае с буржуазией или люмпен-пролетариатом. Тем не менее есть веские основания говорить не просто о новой классовой структуре прежней нации, а именно о нарождении новой нации. В обоснование этой гипотезы обратимся к существенным признакам, характеризующим нацию.

КЛАССИЧЕСКОЕ марксистское определение нации дано опять-таки Сталиным. Прежде всего он отмечает, что нация – не расовая и не племенная (не «этническая», как принято сегодня говорить) общность людей. «Нация, – писал Сталин, – есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Отсутствия хотя бы одного из этих признаков достаточно, чтобы нация перестала быть нацией. В этом ее отличие от этноса – племени, народности, народа. Так, корейский этнос на протяжении веков один, а корейских наций сегодня две – у них разные, хотя и смежные территории и разные, совсем непохожие экономические системы. То же самое можно сказать и о китайском этносе. По сравнению с этносами нации значительно менее устойчивы и долговечны. Этносы формируются и существуют тысячелетиями, а нации – столетиями и даже десятилетиями. Нация – весьма изменчивый во времени социальный организм. Дореволюционная русская нация – не то, что социалистическая русская нация. «Нация, – подчеркивает Сталин, – как и всякое историческое явление, подлежит закону изменения, имеет свою историю, начало и конец». Конечно, 20 лет для формирования новой нации – срок небольшой. Но нужно иметь в виду, что общественные процессы, бывает, предельно ускоряют свой бег. К тому же процесс формирования НРН в недрах советского общества начался гораздо раньше 90-х годов – по меньшей мере с хрущёвской программы «колбасного социализма», а сегодня далеко еще не завершен, и вообще не известно, завершится ли он чем-нибудь устойчивым.

Об изменениях каждого из указанных Сталиным четырех признаков нации, происшедших за последние два десятка лет, можно написать отдельную статью или даже монографию. Поэтому ограничимся лишь самыми общими штрихами.

Язык. В своей работе «Марксизм и вопросы языкознания», вышедшей в 1950 году, Сталин настаивал на том: язык – не надстроечное явление, что национальные языки являются не классовыми, а общенародными, общими для членов наций и едиными для нации. Но при этом он делал одну важную оговорку: «Стоит только сойти языку с этой общенародной позиции, стоит только стать языку на позицию предпочтения и поддержки какой-либо социальной группы в ущерб другим социальным группам общества, чтобы он потерял свое качество, чтобы он перестал быть средством общения людей в обществе, чтобы он превратился в жаргон какой-либо социальной группы, деградировал и обрек себя на исчезновение». И еще: «Язык как средство общения людей в обществе одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам. Но люди, отдельные социальные группы, классы далеко не безразличны к языку. Они стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои особые термины, свои особые выражения. Особенно отличаются в этом отношении верхушечные слои имущих классов, оторвавшиеся от народа и ненавидящие его: дворянская аристократия, верхние слои буржуазии. Создаются «классовые» диалекты, жаргоны, салонные «языки». Можно ли считать эти диалекты и жаргоны языками? Безусловно, нельзя».

Ну а если ничего, кроме жаргонов, не останется, как прикажете это квалифицировать? А ведь именно в направлении распада на жаргоны и «развивается» язык «новых русских». Тому налицо все признаки. С одной стороны, стремительно распространяются и затрагивают все более широкие слои населения всевозможные жаргоны, включая блатную «феню» и «олбанский» интернет-жаргон. С другой стороны, обедняется лексика, исчезают целые пласты коренных русских слов, совершенно неоправданно заменяемых иностранными заимствованиями, в основном из английского. Наконец, стремительно убывает обыкновенная грамотность, обедняется грамматический строй разговорного и письменного языка. В общем, «новорусский» язык можно предварительно определить так: «совокупность социальных и профессиональных жаргонов при прогрессирующем размывании общей разговорной и литературной основы». Сбывается сталинский прогноз, что такой «язык» обрекает себя на деградацию и исчезновение.

Территория. Как распадается язык, так распадается и территория, на которой обитает русский этнос. В результате развала СССР часть русских осталась за границами России, а из ряда регионов РФ русские вытеснены. Северный Кавказ давно уже превратился в фактически отдельное территориально-государственное образование. И проблема не ограничивается Кавказом. Усиливаются разговоры (пока разговоры!) о необходимости и самим русским территориально обособиться в отдельную «республику Русь», а может быть, даже в несколько независимых «республик» типа сибирской. Этот новорусский сепаратизм, более опасный, чем сепаратизм малочисленных народов, – прямое следствие капиталистической реставрации. Как отмечал Ленин, «национальное государство есть правило и «норма» капитализма. С точки зрения национальных отношений, наилучшие условия для развития капитализма представляет, несомненно, национальное государство».

На сепаратистские веяния откликнулся и главный зэк Ходорковский, имевший, очевидно, в студенческие времена сплошные пятерки по истмату: «Мировой опыт показывает – этап создания национального государства необходим. Не пройдя этапа национального государства, Россия обречена. Пора признать, что мы – не империя, а национальное государство! Россия вполне готова стать национальным правовым государством европейского типа. Главное здесь – культура. В России более 80% населения относят себя к русской культуре».

Еще раз прошу заметить, какие речи сегодня полились пока тонким ручейком из уст либералов, а завтра прорвутся бурным потоком в качестве официальной государственной идеологии: «соединение социальной и национальной борьбы», «опора на национальную культуру». Если рассуждать отвлеченно, то ничего плохого в этих благолепных речах, собственно говоря, нет, хотя в них нет и ничего особо хорошего, полезного для дела освобождения труда. Но если смотреть «чисто конкретно», то, пойдя по пути «новорусского» национального государства, Россия как целостность еще вернее обречена на исчезновение.

Активно изобретаемые сегодня национальности «казак», «сибиряк», «помор», «ингерманландец» и т.п. – не просто субъективные национал-либеральные фантазии, а реальные и необходимые элементы НРН, которая «укладывается» в демографические и территориальные параметры, отвечающие требованиям периферийного сырьевого капитализма с ослабленными или даже вовсе отсутствующими экономическими связями между регионами.

Экономика. НРН, как уже сказано, есть плод капиталистической реставрации. Этот реставрированный капитализм – дикий, сырьевой, периферийный. Соответственными свойствами он наделяет и «новых русских». Момент рождения «новорусского патриотизма» четко привязан к двум экономическим событиям рубежа девяностых и нулевых годов:

1. Завершение первого, бандитско-олигархического, этапа приватизации общенародной собственности и начало борьбы за ее передел – якобы против олигархов в пользу государства и народа. А на деле началась бюрократическая приватизация под «державными» знаменами.

2. Переход от экономического спада к экономическому росту. От примитивного грабежа советского наследства – к «правильному» капиталистическому извлечению прибыли.

Левопатриотическая оппозиция до сих пор по инерции переносит характеристики экономики девяностых на экономику нулевых годов. В основе этой экстраполяции лежит житейское впечатление: как тогда грабили, так и сегодня грабят. А посему никакого капитализма нет, а продолжается грабеж. Это неверный тезис, ведущий в тупик в теории классовой борьбы. Во-первых, раз нет разницы между феодалом и буржуем, то нет и разницы в экономическом положении крестьянина и рабочего. Во-вторых, утверждать, что никакого перехода от разграбления и проедания советского наследства к более-менее «правильному» извлечению капиталистической прибавочной стоимости, – это равносильно утверждению, что никакого рабочего класса, как потенциального восприемника социалистического сознания, в России нет и не предвидится. Отсюда вполне логичный вывод: этим восприемником может быть только униженная и оскорбленная нация.

Оба этих тезиса, поменяв знаки с плюса на минус, подхватила «новая русская нация». В девяностые годы у буржуазии не было отечества, а в нулевых оно появилось. Пока разграблялась общенародная собственность, Россия именовалась исключительно «этой страной», а самомалейшие апелляции к патриотизму и национальной гордости однозначно приравнивались к черносотенству. Но как только в результате грабежей стал вырисовываться частнособственнический капиталистический базис, так сразу над базисом начала формироваться соответствующая текущему моменту «державно-патриотическая» идеологическая надстройка. Как писал Маяковский,

Жена, да квартира, да счет текущий –

вот это – отечество, райские кущи.

Ради бы вот такого отечества

мы понимали б и смерть и молодечество.

Культура. Лицо «новорусской культуры» на 90 процентов определяет сегодня телевидение. И о нем говорить не хочется, во-первых, потому что очень уж противно, а, во-вторых потому что оно и без меня всем известно. Но требуется одно важное замечание.

Широко распространенный в патриотической среде тезис о том, что глобалистский космополитизм и соответствующая ему масскультура не имеют, мол, никаких корней в современной русской жизни, что все это, мол, наносное, привнесенное, инородное и инородческое, – этот тезис неверный и опасный. Любовь к своему народу, своим предкам заключается не в пустозвонном славословии, а в трезвом взгляде на исторический путь народа. Очень легко утверждать, что разнообразные «Тату», «Серебро», «Бригады», «Дозоры» и пр. не принадлежат к русской культуре. Принадлежат, еще как принадлежат!

Просто это, по Ленину, «вторая» – в данном случае «новорусская» – национальная культура. «Две культуры», существующие в любом классовом обществе, делят его не по горизонтали – не на культуру образованных «верхов» и культуру безграмотных «низов». Их различие не сводится к вопросу о формальном образовании и грамотности, хотя и грамотность играет здесь далеко не последнюю роль. Тут грань более сложная и диалектичная – разделяющая как господствующие, так и угнетенные классы по вертикали. Она отделяет культуру в собственном смысле слова от барско-холопского бескультурья, от антикультуры. Подлинная культура умеет сочетать взгляд на мир с вершины социальной пирамиды со взглядом от ее подножия, с точки зрения «черного люда». Она объединяет Пушкина с его крепостной няней Ариной Родионовной на общей народной почве. Антикультура же соединяет презрительный взгляд свысока из гостиной с завистливым взглядом из лакейской – на общей почве любострастного почитания чинов и привилегий, приобретаемых с помощью разнообразных ужимок и прыжков. Так образуется другая неразлучная парочка: какой-нибудь министр Уваров и Слепушкин – обласканный при николаевском дворе рифмоплет «из народа», ранний прототип Распутина. Две культуры делят социальные верхи на Троекуровых и Швабриных, с одной стороны, и на Дубровских и Гриневых – с другой. Поэтому, даже оказываясь в формально одинаковой жизненной передряге, Дубровский и Швабрин все равно остаются антиподами.

«Право» на бесчестье – вот открытая еще Достоевским формула «новорусского» психического склада, проявляющегося в общности «новорусской культуры»!

ПОДВЕДЕМ некоторые предварительные итоги. Что дает нам гипотеза (гипотеза! – повторяю еще раз в предвидении нечестной полемики) о нарождении в России «новой русской нации»? Какие политические выводы из нее следуют? Главный возникающий здесь вопрос – это вопрос о том, что такое патриотизм.

«Национальная борьба в условиях подымающегося капитализма, – писал Сталин, – является борьбой буржуазных классов между собой. Иногда буржуазии удается вовлечь в национальное движение пролетариат, и тогда национальная борьба по внешности принимает «общенародный» характер, но это только по внешности. В существе своем она всегда остается буржуазной, выгодной и угодной главным образом буржуазии». Но эти слова сказаны о подымающемся капитализме и его борьбе против феодализма, и неправильно было бы прямо переносить их на сегодняшний день. А как же тогда оценивать национальную борьбу в условиях капиталистической реставрации?

Оценивать следует в зависимости от того, КАКАЯ национальная борьба имеется в виду, КТО ее ведет – «новая русская нация» или русская советская нация. Но существует ли эта последняя? Бесспорно, существует! Хотя и пребывает в глубоком упадке – именно она сегодня в отличие от НРН унижена и оскорблена.

Однако упадок советской нации – ничто по сравнению с тем состоянием тотальной языковой, территориальной, экономической и культурной деградации, в котором пребывает вполне собой довольная «новая русская нация». Она тоже исповедует патриотизм и тоже ведет свою национальную борьбу против «инородцев» и за расчленение России. Поэтому словесное совпадение лозунгов ровным счетом ничего еще не означает. И здесь не устарел тезис Сталина: национальная борьба, ведущаяся буржуазией как главой НРН, лишь по внешности принимает «общенародный» характер. А как раз легкомысленное смешение внешности и содержания – застарелая болезнь левопатриотической оппозиции. От нее давно пора избавляться, опираясь на традиции «другого» патриотизма – советского, родившегося сразу после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Его рождение не обошлось без родовых мук. Вот, например, какой диалог, состоялся между Лениным и коммунистами-делегатами VIII Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 года. Речь шла об иностранных концессиях. В качестве затравки к дискуссии Ленин зачитал наказ беспартийных крестьян Нижегородской губернии: «Товарищи! Мы посылаем вас на Всероссийский съезд и заявляем, что мы, крестьяне, готовы еще три года голодать, холодать, нести повинности, только Россию-матушку на концессии не продавайте». И тут же Ленин получает записку из зала: «В протестах против концессий на местах совершенно явственно обнаруживаются вовсе не здоровые настроения, а патриотические чувства крепкого мелкобуржуазного слоя деревни и городского мещанства».

Патриотизм, с точки зрения автора записки, – чувство «нездоровое», мешающее мировой революции. И чтобы адекватно оценить это мнение, нужно твердо помнить, что¢ именно понималось в ту революционную эпоху под словом «патриотизм». В предшествующие времена слишком часто и слишком необоснованно интересы Отечества смешивались и отождествлялись с интересами эксплуататоров. Имея в виду именно это явление, Ленин откровенно признавал, что в период Брестского мира большевикам пришлось «пройти полосу самого резкого расхождения с патриотизмом». Более того, немного ранее подлинная национальная гордость великороссов потребовала в один из критических моментов русской истории поражения царского правительства в империалистической войне.

А на этот раз Ленин ответил: «Патриотизм человека, который будет лучше три года голодать, чем отдать Россию иностранцам, это – настоящий патриотизм, без которого мы три года не продержались бы. Без этого патриотизма мы не добились бы защиты Советской республики. Это – лучший революционный патриотизм».

Сохранился ли этот лучший революционный патриотизм до сего дня? Безусловно, сохранился! Но он подвергается непрерывной идеологической атаке, однако теперь уже не в лоб, а «сбоку». К нему тихой сапой старается примазаться патриотизм «новорусский» и тем самым – обескровить и обессилить саму его суть. Как с этой диверсией бороться? Здесь есть о чем подумать. А путеводной звездой размышлений все равно останутся ленинские слова: «Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев».

Александр ФРОЛОВ.

НОВОРУССКИЙ ВОПРОС

Вход на сайт

Восстановление пароля